3. Поэтому я охотно спросил бы тех философов, которые считают счастливыми одних только богов: когда, по их мнению, мы, имеющие бесчисленное множество дел, отдыхаем за нектаром и амбросией? Ведь именно из-за отсутствия досуга мы храним столько старых споров, которые где-то лежат, покрытые ржавчиной и паутиной. Большинство из самых старинных возбуждено ремеслами и искусствами против некоторых людей. А между тем философы кричат всюду и негодуют, требуя разбора дел, и обвиняют меня в медлительности, не зная, что дела залежались дольше законного срока не из пренебрежения к ним, а именно, по их предположению, из-за того счастья, в котором мы живем, — ибо так они называют нашу тяжелую трудовую жизнь.
4. Гермес. Я и сам, Зевс, слышал на земле многих, которые, негодуя, говорили нечто подобное, но я не посмел сказать тебе об этом. Но так как ты теперь сам завел об этом речь, то говорю и я. Все возмущены и недовольны, владыка. Никто не решается открыто говорить, но все потихоньку шепчутся, опустив головы, и взваливают вину на время. Между тем обвиняемым давно уже следовало бы, узнав исход дела, подчиниться ему на основании приговора суда.
Зевс. Так что же, Гермес, по-твоему? Предоставить им теперь время собраться для суда, или, хочешь, объявим, что разбор будет назначен через год?
Гермес. Нет, нужно приступить к делу теперь же.
Зевс. Сделай так: слетай на землю и возвести, что состоится заседание суда на следующих основаниях. Пусть всякий, кто подал жалобу, явится завтра на холм Ареса. Сама Правда будет по жребию определять состав суда из числа всех афинян, соответственно их доходам. Если же кто сочтет, что решение суда несправедливо, тому будет предоставлено право обратиться за правосудием ко мне и судиться снова, как будто он никогда еще не судился.
Ты же, моя дочь, сядь около досточтимых богинь, вынимай по жребию тяжбы и наблюдай за судьями.
5. Правда. Мне снова на землю! Чтобы я, выгнанная людьми, бежала опять из земной жизни, не вынеся насмешек Кривды?
Зевс. Тебе следует надеяться на хороший исход: ведь философы — и особенно сын Софрониска, расхваливший Правду и показавший, что она величайшее благо — совершенно убедили людей, чтобы они предпочитали тебя Кривде.
Правда. Да, действительно, очень помогли тому, о ком ты говоришь, разговоры про меня. Ведь его передали Одиннадцати, заключили в темницу и заставили несчастного выпить чашу с ядом; он даже не успел принести в жертву Асклепию петуха. Такой перевес имели его обвинители, державшиеся обратного мнения и восхвалявшие Кривду.
6. Зевс. В то время философия большинству была еще чужда, философов было немного, и понятно, что судьи склонились на сторону Анита и Мелета. А теперешнего положения дел ты разве не видишь? Сколько палок, плащей и сумок! Везде длинные бороды и свертки книг в левой руке. Все философствуют о тебе, портики полны людей, которые шагают друг другу навстречу взводами, рядами, и нет никого, кто не захотел бы казаться питомцем Добродетели. Многие, оставив прежнее ремесло, обратились к котомке и к плащу и, покрасив лицо на солнце, подобно эфиопам, обратились из кожевников или плотников в самодельных философов и ходят повсюду, восхваляя тебя и твою добродетель. Выходит таким образом, по пословице, что скорее человек, упавший на корабле, не встретит доски, чем взор, обращенный куда бы то ни было, не встретит философа.
7. Правда. Но философы, Зевс, пугаются меня, споря друг с другом и будучи несведущими в том самом, что они про меня рассказывают. Говорят, что большинство философов на словах притворяется, будто знает меня. Когда же дойдет до дела, то они не только не пустят меня в дом, но даже закроют передо мной двери, если я приду к ним; ведь с давних пор Кривда стала у них постоянным гостем.
Зевс. Не все, дочь моя, негодяи! Довольно и того, если ты встретишь хоть нескольких порядочных людей. Но уже пора, идите, чтобы сегодня могли быть разобраны хоть некоторые жалобы.
8. Гермес. Пойдем, Правда, вот этой дорогой по направлению к Сунию, немного ниже Гиметта, влево от Парнета, туда, где те две вершины. Мне кажется, ты давно уже позабыла дорогу. Но что же ты плачешь и горюешь? Не бойся. Теперь жизнь не похожа на старую. Умерли все эти Скироны и Питиокампты, Бусириды и Фалариды, которых ты тогда боялась. Теперь над всем властвуют Мудрость, Академия и Стоя. Всюду ищут тебя и ведут разговоры про тебя, ожидая с нетерпением, не слетишь ли ты снова к ним.
Правда. Гермес, ты один мог бы сказать мне всю истину, потому что ты часто бываешь среди людей и проводишь с ними время в гимназиях и на рынке, — ты ведь и бог рынка и бываешь глашатаем в народных собраниях. Скажи, каковы теперь люди и возможно ли мне теперь оставаться у них.
Гермес. Клянусь Зевсом, я обидел бы тебя, мою сестру, если бы не рассказал. Многие среди людей получили немалую пользу от философии; по крайней мере они, стыдясь своего внешнего вида, меньше совершают проступков. Конечно, ты встретишь среди них и негодяев, — следует, полагаю, говорить истину, — встретишь и некоторых полумудрецов и полунегодяев. Ведь Философия, приняв людей к себе, перекрасила их: те, которые до отказа пропитались краской, сделались вполне хорошими, без всякой примеси других цветов. Эти философы наиболее пригодны для того, чтобы принять тебя. Те же, которые из-за старой грязи не до глубины напитались окрашивающим зельем, лучше остальных, но все же не совершенны; они белы лишь отчасти и усеяны разноцветными пятнами, так что их кожа похожа на шкуру барса. Есть и такие, которые, коснувшись кончиком пальца котла с зельем только снаружи, обмазались сажей, думая, что этим способом они достаточно перекрасились. Тебе, конечно, ясно, что твое пребывание будет среди лучших.
9. Но вот среди разговоров мы уже приближаемся к Аттике; оставим поэтому Суний по правую руку и повернем к Акрополю. И так как мы уже спустились, то ты сядь здесь где-нибудь на холме, смотри на Пникс и жди, пока я объявлю волю Зевса. Я же взойду на самый край Акрополя, и таким образом легче созову всех с того места, откуда лучше слышно.
Правда. Гермес, не уходи, пока не скажешь, кто это подходит к нам вот этот, с рогами, с пастушеской свирелью, с косматыми ногами.
Гермес. Как? Неужели ты не знаешь Пана, самого вакхического из слуг Диониса? Он раньше жил на склонах Партения, а во время нашествия флота Датиса и высадки варваров у Марафона пришел на помощь без зова как союзник афинян. За это он получил вон ту пещеру под Акрополем, немного выше Пеласгика, и был принят в число метеков. Теперь, как полагается, увидав нас, он идет к нам поздороваться.
10. Пан. Здравствуйте, Гермес и Правда.
Правда. Здравствуй и ты, Пан, искуснейший музыкант и самый лучший прыгун среди всех сатиров и самый воинственный в Афинах.
Пан. Какое дело, Гермес, привело вас сюда?
Гермес. Она расскажет тебе все; а я поспешу на Акрополь к моим обязанностям глашатая.
Правда. Зевс послал меня, Пан, сюда на землю, чтобы я установила судилище. А как твои дела в Афинах?
Пан. В общем афиняне не уважают меня, как подобает по заслугам, а гораздо меньше, чем я надеялся. И это после того, как я прогнал такое огромное нашествие варваров. Все же афиняне приходят ко мне два или три раза в год. Выбрав хорошего и сильного козла, от которого так и несет козлиным благовонием, они приносят его мне в жертву, а потом угощаются мясом, сделав меня свидетелем своего удовольствия и почтив меня пустым шумом. Но их смех и игры доставляют мне некоторое развлечение.11. Правда. А в общем, Пан, они стали лучше относиться к добродетели благодаря философам?
Пан. Кого ты называешь философами? Не тех ли, которые смотрят вниз, всегда ходят вместе, толпой, и похожи на меня своими бородами, не этих ли болтунов?
Правда. Да, именно их.
Пан. Я вообще не знаю, что они говорят, и не понимаю их мудрости; ведь я горный житель и не учился напыщенным словам и городским утонченным изъяснениям. Откуда может взяться в Аркадии софист или философ? Моя мудрость не идет дальше дудки и свирели, а в остальном я пастух, плясун и, если надо, воин. Однако я слышу, как философы кричат и говорят о какой-то добродетели, об идеях, о природе и бесплотных телах о непонятных для меня и пустых понятиях. Сперва они совсем миролюбиво говорят друг с другом, а когда останутся вместе подольше, то начинают напрягать свои голоса до крайней высоты. Тогда от напряжения и желания говорить всем вместе лица становятся красными, горло надувается, и вены выступают как у флейтистов, когда они стараются дуть в узкую флейту. Спутав все разговоры и смешав все то, о чем они вначале рассуждали, они уходят, выругав друг друга, отирая пот со лба рукой. Победителем считает себя тот, у кого окажется самый сильный голос, кто будет иметь больше дерзости и уйдет последним. Но большая толпа, конечно, удивляется философам, и главным образом те, у кого нет более важного дела; эти стоят кругом, околдованные дерзостью и криком философов. Некоторые показались мне хвастунами, и мне стало обидно, что они своими бородами похожи на меня. И если бы в их крике было что-нибудь полезное для народа или если бы из этих речей выходило что-нибудь путное, я ни слова не сказал бы; но так как надо говорить истину, ничего не скрывая, а я живу на вышке, как видишь, то я часто уже замечал, как многие из них поздним вечером…
