распростершись,
Взором несытым смотреть продолжает на лживый он образ,
540 Сам от своих погибает очей. И, слегка приподнявшись,
Руки с мольбой протянув к окружающим темным дубравам, —
«Кто, о дубравы, — сказал, — увы, так жестоко влюблялся?
Вам то известно; не раз любви вы служили приютом.
Ежели столько веков бытие продолжается ваше, —
545 В жизни припомните ль вы, чтоб чах так сильно влюбленный?
Вижу я то, что люблю; но то, что люблю я и вижу, —
Тем обладать не могу: заблужденье владеет влюбленным.
Чтобы страдал я сильней, меж нами нет страшного моря,
Нет ни дороги, ни гор, ни стен с запертыми вратами.
550 Струйка препятствует нам — и сам он отдаться желает!
Сколько бы раз я уста ни протягивал к водам прозрачным,
Столько же раз он ко мне с поцелуем стремится ответным.
Словно коснешься сейчас… Препятствует любящим малость.
Кто бы ты ни был, — ко мне! Что мучаешь, мальчик бесценный?
555 Милый, уходишь куда? Не таков я красой и годами,
Чтобы меня избегать, и в меня ведь влюбляются нимфы.
Некую ты мне надежду сулишь лицом дружелюбным,
Руки к тебе протяну, и твои — протянуты тоже.
Я улыбаюсь, — и ты; не раз примечал я и слезы,
560 Ежели плакал я сам; на поклон отвечал ты поклоном
И, как могу я судить по движениям этих прелестных
Губ, произносишь слова, но до слуха они не доходят.
Он — это я! Понимаю. Меня обмануло обличье!
Страстью горю я к себе, поощряю пылать — и пылаю.
565 Что же? Мне зова ли ждать? Иль звать? Но звать мне кого же?
Все, чего жажду, — со мной. От богатства я стал неимущим.
О, если только бы мог я с собственным телом расстаться!
Странная воля любви, — чтоб любимое было далеко!
Силы страданье уже отнимает, немного осталось
570 Времени жизни моей, погасаю я в возрасте раннем.
Не тяжела мне и смерть: умерев, от страданий избавлюсь.
Тот же, кого я избрал, да будет меня долговечней!
Ныне слиянны в одно, с душой умрем мы единой».
Молвил и к образу вновь безрассудный вернулся тому же.
575 И замутил слезами струю, и образ неясен
Стал в колебанье волны. И увидев, что тот исчезает, —
«Ты убегаешь? Постой! Жестокий! Влюбленного друга
Не покидай! — он вскричал. До чего не дано мне касаться,
Стану хотя б созерцать, свой пыл несчастный питая!»
580 Так горевал и, одежду раскрыв у верхнего края,
Мраморно-белыми стал в грудь голую бить он руками.
И под ударами грудь подернулась алостью тонкой.
Словно у яблок, когда с одной стороны они белы,
Но заалели с другой, или как на кистях разноцветных
585 У виноградин, еще не созрелых, с багряным оттенком.
Только увидел он грудь, отраженную влагой текучей,
Дольше не мог утерпеть; как тает на пламени легком
Желтый воск иль туман поутру под действием солнца
Знойного, так же и он, истощаем своею любовью,
590 Чахнет и тайным огнем сжигается мало-помалу.
Красок в нем более нет, уж нет с белизною румянца,
Бодрости нет, ни сил, всего, что, бывало, пленяло.
Тела не стало его, которого Эхо любила,
Видя все это, она, хоть и будучи в гневе и помня,
595 Сжалилась; лишь говорил несчастный мальчик: «Увы мне!» —
Вторила тотчас она, на слова отзываясь: «Увы мне!»
Если же он начинал ломать в отчаянье руки,
Звуком таким же она отвечала унылому звуку.
Вот что молвил в конце неизменно глядевшийся в воду:
500 «Мальчик, напрасно, увы, мне желанный!» И слов возвратила
Столько же; и на «прости!» — «прости!» ответила Эхо.
Долго лежал он, к траве головою приникнув усталой;
Смерть закрыла глаза, что владыки красой любовались.
Даже и после — уже в обиталище принят Аида —
505 В воды он Стикса смотрел на себя. Сестрицы-наяды
С плачем пряди волос поднесли в дар памятный брату.
Плакали нимфы дерев — и плачущим вторила Эхо.
И уж носилки, костер и факелы приготовляли, —
Не было тела нигде. Но вместо тела шафранный
510 Ими найден был цветок с белоснежными вкруг лепестками.
Весть о том принесла пророку в градах ахейских
Должную славу; греметь прорицателя начало имя.
Сын Эхиона 142 один меж всеми его отвергает —
Вышних презритель, Пенфей — и смеется над вещею речью
515 Старца, корит темнотой, злополучным лишением света;
Он же, тряхнув головой, на которой белели седины, —
«Сколь бы счастливым ты был, когда бы от этого зренья
Был отрешен, — говорит, — и не видел вакхических таинств!
Ибо наступит тот день, — и пророчу, что он недалеко, —
520 День, когда юный придет — потомство Семелино — Либер 143.
Если его ты почтить храмовым не захочешь служеньем,
В тысяче будешь ты мест разбросан, растерзанный; кровью
Ты осквернишь и леса, и мать, и сестер материнских.
Сбудется! Ты божеству не окажешь почета, меня же
525 В этих потемках моих поистине зрячим признаешь».
Но говорившего так вон выгнал сын Эхиона.
Подтверждены словеса, исполняются речи пророка.
Либер пришел, и шумят ликованием праздничным села.
Толпы бегут, собрались мужчины, матери, жены,
530 Весь поспешает народ к неведомым таинствам бога.
«Змеерожденные! Что за безумье, о Марсово племя, 144
Вам устрашило умы? — Пенфей закричал. — Неужели
Меди удары о медь, дуда роговая, — волшебный
Этот столь мощен обман, что вас, которым не страшны
535 Меч боевой, ни труба, ни строи, сомкнувшие копья,
Женские возгласы вдруг и безумие толп непристойных
И возбужденных вином, и тимпан пустозвонный осилят?
Старцы, как вам не дивиться? Приплыв по широкому морю,
В этих местах вы восставили Тир и бежавших пенатов, 145 —
540 Сдаться ль готовы теперь без боя? Вам, возрастом крепче,
Юноши, ровни мои, которым не тирс 146, а оружье
Должно держать и щитом, не листвой, прикрываться пристало?
Не забывайте, молю, от какого вы созданы корня!
И да исполнит вас дух родителя змея, который
545 Многих один погубил! Он за озеро только вступился
И за источник, а вы победите для собственной славы!
Храбрых тот умертвил, вы неженок прочь прогоните!
Честь удержите отцов! Но если судьба воспретила
Долее Фивам стоять, так воины пусть и тараны
550 Стены разрушат у них под грохот огня и железа!
Были б несчастными мы без вины; оплакивать жребий
Мы бы могли — не скрывать; не постыдными были бы слезы.
Ныне под власть подпадут безоружного мальчика Фивы,
Кто на войне не бывал, не знаком ни с мечом, ни с боями,
555 Сила которого вся в волосах,
