20. Произнеся эту речь и всю твою стойкость поколебав поданными надеждами, твой хозяин сделал тебя совершенно ручным. Ты же, со своей стороны, давно грезивший о талантах, десятках тысяч, о целых поместьях и доходных домах, начинаешь замечать понемногу скаредность своего хозяина. Однако ты тем не менее ласково виляешь хвостом в ответ на обещания и считаешь, что слово его "все у нас станет общим" будет незыблемо и нерушимо. Ты не знаешь, что подобное слово
Лишь по губам текло, а в рот не попало ни капли.
В конце концов, из скромности, ты предоставляешь решение ему. Но хозяин сам назначать плату отказывается, а предлагает одному из друзей, присутствующих, выступить посредником и назвать плату, которая и для хозяина оказалась бы не тяжела, — поскольку у него имеются и другие, притом более необходимые расходы, — и для получающего не была бы слишком низкой. И вот этот друг, старец, которого ничем не проймешь, вместе с которым лесть родилась и выросла, говорит: "Ты вряд ли сможешь отрицать, любезный, что ты счастливейший человек из всех живущих в нашем городе, ты, кому сразу досталось благо, которое многим, неотступно его добивающимся, дается Судьбой с превеликим трудом: я разумею высокую честь стать собеседником и сотрапезником, будучи принятым в первом доме Римской империи; согласись, что это больше, чем все сокровища Креза и все богатство Мидаса, — если ты человек рассудительный и скромный. Я знаю много людей из числа весьма уважаемых, которые охотно сами бы еще приплатили, если бы понадобилось, — единственно лишь ради чести составлять общество такого человека, как твой господин, и при всех сопутствовать ему, слывя в числе его товарищей и друзей. Поэтому я слов не нахожу, чтобы поздравить тебя с выпавшей тебе удачей, поскольку ты еще и плату получать будешь за все это благополучие. Достаточно будет таким образом, я полагаю, — если, конечно, ты не безвозвратно погибший мот, так около…" — и тут он называет плату ничтожную, в особенности по сравнению с прежними твоими надеждами.
21. Но приходится все же быть довольным, так как даже и бегством спастись уже невозможно, попавшись в сеть. Итак, зажмурившись, ты даешь себя взнуздать и первое время легко слушаешься седока, который не натягивает чересчур узду и не бьет больно, — пока ты в конце концов незаметно привыкнешь к нему. Посторонние люди, разумеется, с этих пор завидуют тебе, видя, что ты по ту сторону заповедной ограды проводишь свои дни и беспрепятственно входишь в дом и совсем сделался одним из своих. Ты же сам все еще не понимаешь, почему, собственно, они счастливым тебя почитают. Но, впрочем, ты радуешься, конечно, и сам себя обольщаешь, и все время надеешься, что дальше будет лучше. Происходит, однако, нечто обратное твоим ожиданиям: по пословице — "как у Мандробула" — подвигается твое дело, с каждым днем, так сказать, мельчая и вспять обращаясь.
22. И вот потихоньку, мало-помалу, будто в неясном сумраке, впервые вглядываясь пристально, ты начинаешь замечать, что прежние твои золотые надежды были не чем иным, как позолоченными пузырями, а весомы, истинны, неотвратимы и постоянны оказались одни лишь труды. "Какие ж бы это? — может быть, спросишь меня ты. — Потому что не вижу я, чту, собственно, в подобных содружествах оказывается таким уж трудным, и не придумаю, о каких это ты говорил обязанностях, утомительных и невыносимых". В таком случае выслушай меня, дорогой мой, и не расспрашивай только о том, есть ли изнурительное что-нибудь в этом занятии, но не оставь без внимания все постыдное, низкое и вообще только рабу приличествующее.
23. Итак, прежде всего помни, что ни свободным себя считать, ни благоразумным ты с поступлением к богачу не имеешь более права; знай: все — и род свой, и свободу, и предков — тебе придется оставить в стороне, на этот путь вступая и в такую кабалу себя запродав. Ибо не согласится Свобода сопровождать тебя, когда ты войдешь в дом богача для неблагородных и низких занятий. Да, да: рабом, — хотя, может быть, тебя крайне раздосадует это имя, — и притом не одного, а многих господ рабом ты неизбежно сделаешься и будешь прислуживать, согнув спину, с утра до вечера… получая позорную плату. Но, поскольку все-таки ты не вырос в рабстве с самого детства, но поздно выучился и, может быть, уже на склоне лет прошел школу рабства, — ты не слишком-то будешь отличен и не высоко будешь ценим своим господином: ибо будут портить тебя подползающие тайком воспоминания о свободе и на дыбы становиться по временам заставят, а тем самым сделают тяжким для тебя примирение с рабством, — если только ты не считаешь, что для свободы достаточно не быть сыном Пиррия или Зопириона и не продаваться с торгов, подобно какому-нибудь вифинцу, под зычные выкрики глашатая. Но, дружище, всякий раз, как с началом нового месяца ты, смешавшись с толпой этих самых Пирриев и Зопирионов, протянешь руку подобно прочим рабам и получишь, что полагается, в чем бы оно ни состояло, это и значит продаться: ибо нет нужды в глашатае для человека, о продаже которого уже сто раз провозглашалось всенародно и который давным-давно сам себе сосватал хозяина.
24. "Как, негодный ты человек, — воскликнул бы я (в особенности имея в виду, что передо мной некто, именующий себя философом), — как! Если бы тебя во время плаванья захватили и продали разбойники, ко дну пускающие корабли, — ты, наверно, оплакивал бы себя самого как страдающего не по заслугам. Если бы кто-нибудь схватил тебя за руку и повел, заявляя, что ты — его раб, ты стал бы кричать о законах и неслыханной бы это считал обидой, и негодовал бы, и громогласно призывал бы во свидетели Землю и бессмертных богов, а ныне, за несколько оболов, находясь в таком возрасте, когда даже, будь ты рабом от рождения, тебе уже пора было бы на волю смотреть, — ты взял и продал сам себя, вместе со всей своей добродетелью и мудростью. И даже тех многочисленных и пространных рассуждений не постыдился ты, которые оставили нам превосходный Платон, Хризипп и Аристотель, восхваляя свободное начало в человеке и порицая рабское. И тебе не стыдно равняться со льстецами, базарною чернью и скоморохами? Не стыдно в толпе римлян одному выделяться своим чуждым плащом философа-грека и жалким образом коверкать латинский язык, а потом обедать на шумных и многолюдных обедах вместе с какими-то человеческими отбросами, по большей части с негодяями разной масти? И среди них ты произносишь свои грубые славословия и пьешь сверх надлежащей меры, а с зарею, вскочив по звуку колокола и отряхнув с себя самый сладкий утренний сон, ты вместе с другими начинаешь сновать вверх и вниз, еще не отмыв со вчерашнего грязь на ногах. Такой сильный испытывал ты недостаток в горохе и дикорастущих овощах, иссякли, видимо, источники, текущие студеной водой, что ты пришел к подобному образу жизни вследствие безвыходности? Но нет, ясно видно, что не воды, не гороху, а разных пирожных, приправ и благоухающих вин искал ты, когда попал на крючок из слов, но, прожорливая рыба, вполне по заслугам пронзил себе алчно раскрытую глотку. Итак, по пятам за такой прожорливостью идет возмездие, и, подобно обезьянам с цепью на шее, ты в окружающих возбуждаешь смех, а себе самому представляешься живущим роскошно, потому что можешь грызть сушеные смоквы, сколько захочешь. Но свобода и благородство и сами люди, связанные с собой общностью филы и фратрии, — все исчезло бесследно, и даже памяти об этом никакой не осталось.
25. И пусть бы позор ограничивался тем, что вместо свободного человека ты имеешь вид раба, но обязанности у тебя были бы иные, чем у всей этой самой обыкновенной челяди. Посмотрим, однако, меньше ли тебе предписывается делать, чем приказывается Дромону или Тибию. Дело в том, что те науки, из страстной любви к которым твой хозяин, по собственным его словам, взял тебя в свой дом, мало его заботят. И действительно: что общего, как говорится, у осла с лирой? Очень мало, конечно. Разве ты не видишь? Эти люди тают на глазах от любви к мудрости Гомера, искусству Демосфена или высокой мысли Платона, а если лишить душу помыслов о золоте и серебре и забот о них, останутся лишь чванство, изнеженность, страсть к наслаждениям, распутство, наглость и невежество. И, конечно, для этого всего ты своему хозяину никогда не понадобишься. Но, поскольку ты носишь длинную бороду и видом своим внушаешь благоговение, греческий плащ твой накинут красивыми складками, все тебя знают как грамматика, ритора, или шествуя по дороге, он не забывает Муз и служения философа, — постольку господину приличным представляется включить такого человека в число тех, кто идет впереди его, открывая торжественное шествие: ибо это придает ему вид поклонника греческой науки и вообще ревнителя просвещения. Таким образом, дорогой мой, тебе грозит опасность, что не за удивительные речи, а за бороду и твой плащ философа будешь ты получать свою плату. Поэтому тебе надлежит всюду являться перед людьми с ним вместе и никогда не отставать ни на шаг. Напротив, с утра, поднявшись с постели, старайся, чтобы тебя видели при исполнении обязанностей, и не покидай строя. Он время от времени, возлагая на тебя руку, сболтнет первый попавшийся вздор, желая показать встречным, что, даже шествуя по дороге, он не забывает Муз и служению красоте посвящает досуг свой во время прогулки.
