не подходит,
И равнодушно другим уступи это, ибо так надо».
Думаю, были б заслужены брань и упреки природы.
Ветхая старость должна уступать постоянно напору
Юности. Нужно, чтоб все возрождалось одно из другого,
И не нисходит ничто в пропасть ада и Тартар глубокий.
Силам материи нужно расти в поколеньях грядущих,
Кои в черед свой с утратою жизни пойдут за тобою.
Сущее ныне умрет, как все умерло бывшее прежде,
И непрестанно одно из другого родится вовеки.
Жизнь нам дается не в собственность, а во владенье на время.
Но оглянись ты на прошлое. Нас не касается вовсе
Та вереница веков, что прошла перед нашим рожденьем, —
Этим природа нам зеркало ставит, чтоб тут отразились
Дальние судьбы грядущих времен после нашей кончины.
Разве есть что-нибудь страшное там? Или кажется грустным
Это? Не сна ли спокойного вид восстает во всем этом?
Все, что, согласно преданью, на дне Ахеронта творится,
То, несомненно, уже в самой жизни находится нашей.
Млеет ли Тантал16 несчастный от страха под глыбой утеса,
Где-то повисшего в воздухе, как нам толкует сказанье?
Нет. Но тревожит людей в самой жизни их страх беспричинный
Перед богами, и всякая их устрашает случайность.
И в Ахеронте лежащего Тития17 птицы не мучат.
Да и притом, прокопавшись всю вечность в груди его мощной,
Птицы уже для себя ничего в ней найти не могли бы,
Как велико бы там ни было тела его протяженье
И хоть бы члены его занимали не только лишь девять
Югеров, но покрывали бы даже собою всю землю.
Кроме того, еще вечно мучений сносить он не мог бы,
Как ни могло б доставлять его тело питания вечно.
Тот из нас Титий, которого недуги страсти любовной
Будто бы коршуны жрут и терзают тревожные страхи
Или которого мучит тоска похотливых желаний.
Также стоит и Сизиф18 у нас в жизни всегда пред глазами.
Тот, кто задумал добиться в народе почета и стражи
Ликторской19, должен с печалью назад отступить, побежденный,
Так как стремление к власти есть труд безуспешный, напрасный
И сопряженный притом постоянно с тяжелой заботой.
Вот что и впрямь называется вскатывать силой на гору
Камень, который, достигнув вершины, обратно катится
И с быстротой устремляется снова на ровное поле.
Далее. Вечно питать существо ненасытное духа,
Кучу сокровищ копить, никогда не довольствуясь ими, —
Вот, полагаю, что значит цветущего возраста девы,
Льющие воду в бездонный сосуд, как толкует преданье,
И не могущие все же его совершенно наполнить20.
Это бывает, когда времен года чреда круговая
Нам беспрестанно приносит плоды и другие утехи
И вместе с тем никогда нашей жизни не может насытить.
Да, в самом деле ни Цербер, ни Фурии, ни беспросветный
Тартар, из пасти своей изрыгающий страшное пламя,
Не существуют и существовать никогда не могли бы.
Между тем в жизни боязнь наказания за злодеянья
Очень значительна. Для наказанья проступков бывают
Тюрьмы, сверженье преступников вниз со скалы, заточенье,
Розги, смола, палачи, раскаленные бляхи и пытки.
Даже без этого совесть, виновная в скверном деяньи,
В страхе последствий приемлет уколы и кары боится.
И не предвидит она, где границы таким всем невзгодам,
Где отыскать она может конец наказаньям жестоким.
Кроме того, еще совесть боится и мук после смерти.
Этим путем у безумцев становится жизнь Ахеронтом.
Далее вот еще, что ты б сказать себе мог между прочим.
Свет созерцать перестали глаза добронравного Анка,
Хоть он и лучше тебя, нечестивого, был по деяньям.
Также и множество прочих царей и властителей мира
Кончило жизнь, хоть народами славными повелевало.
Сам даже тот, кто когда-то проник чрез великое море,
Кто проложил чрез пучины своим легионам дорогу,
Кто научил проходить по соленым волнам, как по суше,
Кто на коне нападал, презирая угрозы стихии, —
Света лишился и выпустил душу из смертного тела.
Сам Сципион, молньеносец сраженья, гроза Карфагена,
Предал земле свои кости, как всякий невольник безродный.
Изобретатели разных наук и изящных творений,
Братья-певцы с Геликона, из коих Гомер лишь единый
Царским жезлом овладел, все почили, как прочие люди.
И наконец, Демокрит, когда он уже в старости поздней
Стал замечать, что слабеет в нем память и сила рассудка,
Сам добровольно понес свою голову смерти навстречу.
Умер и сам Эпикур, когда жизненный путь не был пройден;
Он, тот что гением род весь людской превзошел и затмил всех,
Как затмевает взошедшее солнце все звезды в эфире!
Будешь ли ты колебаться, досаду являть перед смертью,
Ты, что живой и глядящий на свет, уже к смерти столь близок?
Ты, что во сне свою жалкую жизнь большей частью проводишь?
Даже во бденьи хранишь ты и сны непрестанные видишь,
Свой возбужденный рассудок виденьями тщетно пугая.
И между тем как кидаешься в стороны ты, будто пьяный,
И среди волн переменчивых духа блуждаешь в потемках,
Не в состояньи ты выяснить то, что во вред тебе служит.
Если бы люди могли распознать и изведать, откуда
Тяжесть души происходит и что их гнетет постоянно;
Если б постигнуть могли те причины, которые столько
Муки приносят им, стольким трудом удручая им сердце, —
То не вели бы так жизни, как видим мы большею частью.
Ныне не знает никто, чего жаждет, но всякий хлопочет
Место менять и как будто желает сложить с себя тяжесть.
Часто иной из большого дворца своего убегает,
Так как ему тут наскучило, но возвращается снова,
Чувствуя также себя и вне дома нисколько не лучше,
Иль, иноходцев своих погоняя, стремится в поместье,
Точно торопится помощь подать он горящей постройке,
Но начинает зевать, лишь достигнув пределов поместья.
То погружается в сон, то забвения ищет он всюду,
То он торопится снова
