Авл Геллий - Аттические ночи. Книги I - X

(2) Мы также тот стиль, который упомянут первым, называем uber (изобильный), второй — gracilis (простой), третий — mediocris (средний). (3) Изобильному свойственны достоинство и величавость, простому — изящество и ясность, умеренный является промежуточным, будучи причастен и тому и другому стилю. [1283] (4) У каждого из этих достоинств речи имеется равное число родственных ему пороков, которые благодаря обманчивому сходству выдают себя за вид и свойство первых. (5) Так, по большей части, надутые и напыщенные [речи] обманчиво принимаются за изобильные, неотделанные и сухие — за простые, неясные и двусмысленные — за умеренные. (6) Истинными же и подобающими примерами этих стилей, по словам Варрона, в латинском языке являются: образцом изобильности — Пакувий, [1284] простоты — Луцилий, [1285] умеренности — Теренций. [1286] (7) Но сами эти три рода речи были представлены уже у древних, начиная с Гомера, — все три у трех [героев]: возвышенный и изобильный у Улисса, ясный и сдержанный у Менелая, смешанный и умеренный у Нестора. [1287]

(8) То же самое тройное различие было замечено [в речах] трех философов, которых афиняне послали в Рим к сенату <римского> народа [1288] добиваться уменьшения штрафа, наложенного на них за опустошение Оропа. [1289] Штраф составлял почти пятьсот талантов. [1290] (9) Философы эти были — Карнеад из Академии, [1291] стоик Диоген [1292] и перипатетик Критолай. [1293] В сенате они воспользовались помощью переводчика, сенатора Гая Ацилия, [1294] но еще раньше каждый по отдельности, ради похвальбы принялись рассуждать перед большим собранием народа. (10) Как говорят Рутилий [1295] и Полибий, [1296] было удивительно тогда [наблюдать], что у каждого из трех философов собственный характер красноречия: „Горячо и быстро говорил Карнеад, искусно и утонченно — Критолай, скромно и рассудительно — Диоген“. [1297]

(11) Всякий стиль, как мы уже говорили, делается еще более замечательным, когда украшается правильно и скромно, [но] теряет подлинность, когда его подделывают и прикрашивают.

О том, сколь сурово по древним обычаям карали воров; а также, что писал Муций Сцевола о том, как следует держать переданное на хранение или ссуду

(1) Лабеон [1298] во второй книге сочинения „О двенадцати таблицах“ писал, что у древних были жестокие и суровые постановления о кражах [1299] и что, по его словам, Брут неоднократно утверждал, будто тот, кто одолжил вьючное животное и повел его или не в ту сторону, куда намечал, или на более дальнее расстояние, осуждался как за кражу. [1300] (2) Также и Квинт Сцевола [1301] в шестнадцатой книге сочинения под названием „О гражданском праве“ поместил следующее [сообщение]: „Если кто, получив [что-либо] на хранение, воспользовался [этим] или, получив [что-либо] во временное пользование, употребил для иного дела, чем [то, для которого] получил, то он обвинялся в воровстве“. [1302]

Избранные места из сатиры Марка Варрона о заморских видах яств под названием „О кушаньях“; и в дополнение стихи Еврипида, где он обличил неумеренное обжорство изнеженных людей

(1) Марк Варрон в сатире под названием „О кушаньях“ (Περὶ ε̉δεσμάτων) стихами, сложенными весьма мило и изящно, описывает утонченную роскошь обеденных яств.

(2) Ведь множество [кушаний] того сорта, что кутилы разыскивают на море и на суше, он упомянул в стихах, [написанных] сенарием. [1303]

(3) А сами эти стихи располагающий досугом может прочесть в книге, которую я уже упомянул; виды же и названия кушаний и места [их происхождения], отличающие их от всех прочих, которые сумело выискать беспредельное обжорство и которые Варрон, осуждая, описал, насколько я помню, таковы: [1304] (5) павлин с Самоса, [1305] фригийский рябчик (phrygia attagena), [1306] персидские журавли, [1307] козленок из Амбракии, [1308] халкедонский молодой тунец (pelamys Halcedonia), [1309] тартесская мурена, [1310] песинунтские ослята (aselli Pessinuntii), [1311] устрицы из Тарента, [1312] морской гребешок ***, [1313] родосская стерлядь, [1314] киликийские скаты, фасосские орехи, египетский финик, иберийский желудь. [1315]

(6) Мы сочли бы эту неумеренность в еде и питье и [привычку] разыскивать повсюду изысканные кушанья еще более достойной порицания, если бы вспомнили стихи Еврипида, [1316] которые весьма мудро использовал философ Хрисипп, [1317] [говоря], что деликатесы [1318] отыскивают не для жизненно необходимых потребностей, а ради невоздержанности души, с презрением отвергающей обычное и легко доступное, ради неумеренной разнузданности пресыщения. [1319]

(7) Я счел нужным привести и стихи Еврипида:

Разговор с грамматиком, исполненным чванства и невежества, о значении слова obnoxius; а также о происхождении этого слова

(1) Я спросил в Риме одного грамматика, обладавшего отличной репутацией преподавателя, клянусь Геркулесом, не ради того, чтобы проверить или испытать [его], но скорее из желания узнать, что означает obnoxius (покорный, подвластный) и каково происхождение и значение этого слова. [1321] (2) А тот глядит на меня, насмехаясь над незначительностью и нелепостью вопроса: „Воистину ты спрашиваешь об очень темном деле, требующем, без сомнения, многочисленных ночных изысканий! Кто же до такой степени несведущ в латинском языке, чтобы не знать, что obnoxius называется тот, кому может последовать какая-либо невыгода и вред от того, в отношении которого его называют obnoxius, поскольку он держит кого-либо признающим какой-либо проступок (nоха), то есть свою вину? Не лучше ли тебе — сказал он, — оставить эти пустяки и обратиться к тому, что достойно исследования и изучения?“

(4) Но тогда я, будучи раздражен, решил, что следует вести беседу уже косвенным образом, как с человеком глупым, и сказал: „О ученейший муж, если мне будет нужно изучить и узнать [что-нибудь] другое, более отдаленное и сложное, то, когда возникнет у меня необходимость, тогда я спрошу у тебя и узнаю; но ведь поскольку я часто произносил [слово] obnoxius и не знал, что же я говорю, я и узнал сейчас у тебя, что не только один я, как тебе показалось, но, оказывается, и Плавт, первый в красноречии и изысканности латинской речи, не знал, что такое obnoxius, ведь в его „Стихе“ была такая строка:

что довольно плохо согласуется с предложенным мне тобой значением [этого слова]; ведь Плавт как бы противопоставил между собой plane и obnoxie, [1323] что весьма далеко от твоего предположения“.

(5) А этот грамматик довольно нелепым образом, как будто obnoxius и obnoxie различаются не изменением формы [одного и того же] слова, но по существу и смыслу, говорит: „Я разъяснил, что такое obnoxius, а не что такое obnoxie“. (6) Тогда я, изумляясь невежеству [этого] надменного человека, говорю: „Оставим, если хочешь то, что Плавт употребил obnoxie, раз ты считаешь, что это слишком отдаленный [пример], оставим также без внимания и то, что Саллюстий [1324] пишет в „Каталине“: (8) „Даже угрожал ей кинжалом, если она не будет ему покорной (ni sibi obnoxia foret)“, [1325] но укажи мне, [какое значение] является необыкновенным (novius), [1326] а какое — часто употребляемым. Ведь у Вергилия есть следующие известные строки:

тогда как ты говоришь „признающий свою вину“. (9) Также и в другом месте Вергилий употребляет это слово в отличном от [предложенного] тобой смысла, а именно в таких строчках:

Ведь забота обычно идет полям на пользу, а не вредит, как ты сказал об obnoxius. (10) А каким же образом может быть согласовано с твоим [пониманием этого слова] то, что Квинт Энний [1329] пишет в нижеприведенных строчках из „Феникса“:

(11) А он, зевая и походя на человека, находящегося в бреду, сказал мне: „Сейчас у меня нет времени. Как-нибудь на досуге приходи ко мне снова и расскажи, в каком смысле употребляли это слово и Вергилий, и Саллюстий, и Плавт, и Энний“.

(12) Сказав это, мошенник удалился; [на случай же], если кто захочет изучить не только происхождение этого слова, но также многообразие его значений, я прибавил стихи из „Ослов“, чтобы обратить внимание и на этот плавтовский [пассаж]:

(13) Что же касается определения [слова], данного этим грамматиком, то он, как кажется, отметил только один [вариант] употребления столь многозначного слова, вполне согласующийся с тем значением, в котором [его] употребил Цецилий [1332] в „Хрисии“ в следующих стихах: