Я сказала достаточно, не находя удовольствия в длинных речах. Если бы она захотела отвечать на мои вопросы кратко, то вы все скоро убедились бы, что она — ничто. А в общем вы решайте дело, помня свою клятву, и не верьте Эпикуру, который говорит, что боги не обращают никакого внимания на то, что совершают люди.
Гермес. Отойди, Эпикур, говори за Наслаждение.
21. Эпикур. Я не буду долго говорить, судьи, мне не нужно много слов.
Если бы богиня Наслаждения какими-либо волшебными песнями или зельями заставила Дионисия, которого Стоя называет своим любовником, оставить ее и смотреть только на себя, то она справедливо считалась бы колдуньей и была бы осуждена за то, что околдовывает чужих любовников. Но если свободному человеку, живущему в свободном городе, где законы не налагают никакого запрета, надоест отсутствие веселости; если он считает счастье, которое, по ее словам, является в итоге понесенных трудов пустым звуком; если он убежит от запутанных речей, похожих на лабиринт, и с радостью перейдет к Наслаждению, разрубив хитросплетение слов, похожих на сеть; если у него ум человеческий, а не с трудом поворачивающийся, и если он считает, что труд низок (а это на самом деле так), а приятно только удовольствие, — разве его, похожего на человека, который, потерпев крушение, подплывает к гавани и вожделеет затишья, следует отталкивать, заставлять трудиться и, выдав несчастного, доставлять ему затруднения, когда он устремился к Наслаждению, подобно просителю, прибегающему к жертвеннику милосердия — и это только ради того, чтобы он, в поте лица своего, забравшись на вершину,272 увидал бы оттуда эту самую пресловутую добродетель и затем, потрудившись весь свой век, получил блаженство после жизни!
Кроме того, может ли встретиться судья, более справедливый, чем сам Дионисий, который знает учение Стои, как никто, и который тогда считал лишь прекрасное хорошим, а научившись тому, что труд — зло, из этих двух учений выбрал одно, считая, что оно лучше? Ведь он видел, я думаю, всех, говорящих много о том, что надо быть сильным и переносить труд. Дома они служат Наслаждению и, пока дело касается только слов, ведут себя как не знающие жизни юноши, а живут по законам Наслаждения. Дионисий видел, что им стыдно, если окажется, что они ослабили свое рвение и изменили своим воззрениям; они, несчастные, испытают муки Тантала, и если у них есть надежда незаметно и безопасно переступить законы, то они с жадностью насыщаются удовольствием. И если кто-нибудь дал бы им перстень Гига или шапку Аида,273 чтобы, надев ее, сделаться невидимым, — я уверен, что они громко пожелали бы трудам счастливо оставаться и отправились бы к Наслаждению, и с ними случилось бы то же самое, что и с Дионисием. Он ведь до своей болезни надеялся, что ему в чем-либо помогут разговоры о силе. Когда же он почувствовал боль и захворал и его постигло настоящее страдание, он увидел, что его тело не годится для философии Стои и исповедует обратное этому учению. Дионисий поверил своему телу больше, чем философам, и познал, что он человек и что у него тело человека, и стал жить, обращаясь со своим телом не как со статуей, зная, что тот, кто говорит другое и осуждает удовольстие, «на словах-то рад, но мысли все отправил в иную сторону».
Я сказал свою речь; вы же подайте свои голоса, основываясь на моих словах.
22. Стоя. Ни в коем случае! Позвольте мне сперва предложить ему несколько вопросов.
Эпикур. Спроси, я отвечу.
Стоя. Ты труд считаешь злом?
Эпикур. Да.
Стоя. А удовольствие благом?
Эпикур. Обязательно.
Стоя. Вот как? Ты знаешь, что такое «существенное» и «несущественное», что такое «предпочитаемое» и «непредпочитаемое»?
Эпикур. Да.
Гермес. Стоя, судьи говорят, что не понимают этих двучленных вопросов. Поэтому соблюдайте тишину; они уже приступили к голосованию.
Стоя. А я ведь одержала бы верх, если спросила бы его по третьей схеме недоказуемых.
Правда. Кто одержал верх?
Гермес. Богиня Наслаждения всеми голосами.
Стоя. Я апеллирую к Зевсу.
Правда. В добрый час. Ты же зови других.
23. Гермес. По делу Аристиппа — Добродетель и Роскошь. Пусть сам Аристипп присутствует при разборе.
Добродетель. Сперва следует говорить мне, Добродетели, потому что Аристипп принадлежит мне, как показывают его речи и дела.
Роскошь. Ну, уж нет! Я, Роскошь, должна говорить первой: ведь этот человек мой, как можно видеть по его венкам, пурпуровому плащу и благовонным умащениям.
Правда. Не спорьте, потому что и эта тяжба откладывается до решения Зевса по делу Дионисия: ведь это дело, кажется, кое в чем похоже на то. Если богиня Наслаждения одержит верх, то Роскошь получит Аристиппа; если же победит Стоя, то он будет присужден Добродетели. Поэтому пусть выступят следующие. Ах да… пусть судьи не берут жалованья за разбирательство дела: ведь оно осталось неразобранным.
Гермес. Значит, судьи, старые люди, совершенно напрасно пришли сюда, совершив этот трудный подъем?
Правда. Достаточно, если они получат треть жалованья. Уходите, не волнуйтесь, завтра будете судить.
24. Гермес. Теперь очередь выступать Диогену из Синопы; а ты, богиня Размена, говори.
Диоген. Если она не перестанет приставать ко мне, Правда, то ей придется судиться со мной не только по поводу моего бегства, но и за получение многих и глубоких ран; я ее вот сейчас побью палкой.
Правда. Что это такое? Богиня Размена убежала, а он преследует ее, подняв палку. С несчастной, кажется, случится крупная беда. Вызови Пиррона.
25. Гермес. Живопись здесь, а Пиррон не пришел даже к началу разбирательства; можно было предполагать, что он так и поступит.
Правда. Почему, Гермес?
Гермес. Ведь он считает, что ни одно суждение не бывает правдивым.
Правда. В таком случае пусть осудят его заочно. Вызови теперь писателя, сирийца.274 Собственно, обвинение против него подано только вчера, и ничто не заставляет нас теперь же разбирать его дело. Но так как это уже решено, то сперва доложи дело Риторики. Ба! Сколько народу пришло послушать.
Гермес. И вполне понятно: ведь эта тяжба не давнишняя, а новая и необыкновенная и внесена, как ты сказала, только вчера. Надежда услышать Риторику и Диалог в качестве обвинителей и защиту против них сирийца привела многих в суд. Ну, пора, начни свою речь, Риторика.
26. Риторика. Прежде всего, мужи афиняне, воссылаю молитву всем богам и богиням, чтобы я в предстоящем судебном состязании встретила с вашей стороны такое же доброжелательство, какое я постоянно выказываю по отношению к городу и к вам. Затем прошу богов предоставить вам то, что является наиболее справедливым: чтобы вы принудили замолчать моего противника, а мне предоставили возможность произнести обвинительную речь, как я ее составила и обдумала. Мне не приходит в голову считать равноценным то, что я претерпела, и те слова, которые слышу. Что касается слов, то он будет произносить такие, которые, возможно, больше похожи на мои; а относительно соответствующих дел, то вы увидите их. Поэтому следует остерегаться, как бы я не потерпела от него чего-либо худого. Однако, чтобы избежать слишком длинного вступления, я начну свое обвинение, так как вода давно уже течет напрасно.
27. Граждане судьи, этого человека я нашла во время его скитаний по городам Ионии, когда он был еще подростком, говорил только по-варварски, едва ли не одевался в длиннополую одежду по ассирийскому обычаю и еще не знал, что делать с собой. Я взяла его к себе и дала ему воспитание. Когда мне показалось, что он хорошо усвоил учение, и я увидела его устремленные на меня взгляды, — он в то время был еще боязлив, служил и поклонялся только мне одной, — я оставила всех своих женихов, богатых, красивых и знатных родом. Я вышла замуж за него, неблагодарного бедняка темного происхождения, еще почти ребенка, и принесла ему в приданое немалое количество больших и удивительных речей. Потом я привела его к членам своей филы, внесла в наши родовые списки и сделала его полноправным гражданином, так что те, кто обманулся в своих расчетах на брак со мной, задыхались от злобы.
28. Когда же он задумал совершить путешествие с целью выставить напоказ выгодную сторону брака со мной, я и тогда не оставила его, повсюду последовала за ним по горам и долам. Постоянно стремилась сделать его известным и знаменитым и заботилась об его внешности и одежде. Но все же мои заботы о нем в Элладе и в Ионии следует считать незначительными по сравнению с тем, что я сделала для него потом. Когда он захотел отправиться в Италию, я переправилась вместе с ним через Ионийское море и в конце концов проводила его до самой Галлии и там помогла ему разбогатеть. Довольно долгое время он во всем слушался меня, был постоянно вместе со мной и ни одной ночи не провел вне дома. Когда же он приобрел достаточное богатство и почувствовал, что у него есть все, что требуется для славы, то, подняв брови и возгордившись, стал мною пренебрегать, больше того — оставил меня как ненужную. Сам же он безмерно влюбился вон в этого бородатого, годами старшего, чем он сам, в Диалога, которого за его внешность называют сыном Философии; с ним он и живет. Он не стыдится сокращать свободу и непринужденную распространенность моей речи и замкнул себя в короткие и отрывистые предложения, и вместо того, чтобы громким голосом говорить то, что пожелает, плетет какие-то речи из небольших предложений и произносит их по слогам. За них он, пожалуй, не встретит ни всеобщего одобрения, ни громких рукоплесканий, но только улыбки слушателей, умеренные хлопки, легкий кивок головы и печальный вздох при некоторых словах. Вот к чему привязался мой милейший любовник, оставив меня в пренебрежении. Говорят однако, что он и с новым возлюбленным живет не в ладах, и мне кажется, что и с ним поступает скверно.
