Владислав Ванчура
Картины из истории народа чешского
Правдивое повествование о жизни, делах ратных и духа возвышении
VLADISLAV VANČURA
OBRAZY Z DĚJIN NÁRODA ČESKÉHO
1939
I
Перевод с чешского
В глуби веков лес покрывал северные границы знаемого мира и тянулся вширь и вдаль по его пределам. Непроходимые чащи ограждали бескрайние пространства. Дремучие леса стеной окружали ту огромную землю, и люди, населявшие ее, жили обособленно. Между бассейном реки по названию Висла и той рекою, чье имя — Днепр, лежит древняя родина славян. На севере спускается она к низменному берегу Балтийского моря, с полуденной стороны ограничил ее горный массив, получивший название Карпаты. Край пологих холмов, край стоячих вод, край озер, прудов и трясин, край, где трижды в год разливаются полые воды, край медленно струящихся рек, что обтекают островки и ветвятся бесчисленными протоками, изобильными рыбой. В том краю лесные чащобы во многих местах уступили водам, и болота пролегли между едва поднявшимися над ними возвышенностями, между лесами и рощами. Разнородная живность кишела в глубинах и на мелководье: лосось проплывал по стрежню, аист стоял на болоте, стаи птиц кружили над тростниками.
В лесах росли хвойные деревья: сосна, ель, кедр, густой еловый подлесок. Из лиственных деревьев встречались березы, буки, клены, бересты, вязы, грабы, ольхи, тополи, осины, ясени и липы. Ствол жался к стволу. Тела вывороченных деревьев повисали на ветвях соседей, и новые стволы поднимались из трухлявых груд.
На более открытых местах зыблились в травах колоски проса, ржи, овса, пшеницы, кустики лебеды и медунки.
Рыскал в чащобе зверь, и многослойные тени укрывали птиц. Сокол, ястреб, лунь кричали в ветвях. Стада буйволов паслись на прогалинах, и с ними — олень, серна, лось. Медведь бортничал в дуплах, рысь скакала по деревьям, выдра и бобер жили у рек, кабан продирался топью, крался волк в тени зарослей, где обитали звери помельче.
И сколь страна славян была дикой и могучей, столь диким и могучим был сам народ. Сила его переливалась через край, и множился он, взрастал и, в восхищении обильным током жизни, чтил плодородие, плодоносные дожди, землю, ветер и солнце.
К силе, что принуждает прорастать семена, взывали как к божеству, и жизнь, обновлявшаяся в чреве женщин, возвысила матерей над прочими. Люди с почтением слушали их голос и собирались вокруг них семьями В родами. Тогда все было общим и свободным — общение между женщинами и мужчинами.
В девственном лесу сделался славянин охотником. В лесном бездорожье подстерегал он добычу и, пока не изобрел верши, бил острогой больших рыб в омутах. Охотился, пас стада и, корчуя и выжигая лес, постепенно научился возделывать землю. Зной, наводнения и морозы научили его ставить хижины. Голод вынуждал трудиться, и земля, в достатке плодородная, давала ему зверя и плоды. По этой причине славянам не было нужды стремиться к завоеваниям, покидать свои места, и оставались они в знакомых пределах. Общий труд внушал сознание равенства, и не было у них властителей: все имели голос в делах совместных, но каждый был сам себе господин. В собраниях же первенство принадлежало старейшим женщинам.
На равнине, где река Буг принимает могучий приток и сама разделяется на шестьдесят девять рукавов, лежала страна по названию Стремба. То был край торфяников и низкорослого леса. Единственная возвышенность поднималась над плоской низиной, и много веков рос на том холме дуб. Окрестные леса, чьи корни тонули в болотах, оставались низкорослыми, но дуб этот наливался Силой и рос, все выше и выше поднимая свою крону. Протекли руслом реки несметные массы воды; тысячу раз замерзала она, и тысячу раз таяли ее льды — тогда истлел ствол гигантского дуба и высохли некоторые ветви его. Издалека были видны костлявые рамена дуба, рисующиеся на сверкающей глади вод или на грозовом небе. Неразличимо стало само дерево ни с плоской земли, ни с высоких облаков, и молнии били в его вершину, и грозы вели с ним разговор. И страх воцарился окрест дерева.
Но когда разливались воды, выгоняя зверей из низин, все живое стремилось к холму и укрывалось на нем в дни наводнений. То было место счастливой охоты; место, где спасался и человек, заблудившийся на болотах; место страха и спасения, место смерти и надежды, гнева и милости.
Род, чье название забыто, пришел некогда к этим болотам из страны высоких лесов; пришел со своими баранами и овцами, ибо настало время зноя, и пастбища пересохли. Голод принуждал людей спешить. Шли они, подгоняя блеющие стада и таща волокуши, груженные шкурами и плетнями, из которых ставили жилища. Поверх шкур и плетней лежали дротики, рыболовные снасти, молоты, кувалды, стрелы и луки. Солнце жгло, и волокуши с трудом двигались по высохшим травам. Вроде саней были они. Мужчины и женщины, уперев руки в оглобли, шли по сторонам, все дальше и дальше толкая эту великую тяжесть. За волокушами и стадом шли те, кто на голове, на плечах и в шкурах, обернутых вокруг бедер, нес пожитки свои и грудных детей. Так шли они, тянулись по краю, названием Стремба, шли к болотам, где стоял на возвышенности старый дуб, — их вела надежда, что в этих сырых местах найдется немного травы для голодной скотины.
В полдень, когда еще увеличился зной, во главе толпы остановилась Старуха и, сбросив с плеч поклажу, велела своему народу отдыхать. Мужчины и женщины последовали ее примеру. С криками скидывали они на землю бремена, с криком бросались пить из источника, с криком рассеялись по тенистым местам, а скот бродил, склонив голову, выискивая кустики травы. Трава здесь была колючей и кислой, какой и бывает трава на болотах. Видно, плохо выбрала направление Старуха. Видно, не найдет здесь скотина пастбища, и ребра ее еще сильнее проступят под обвисшей кожей, и высохнут вымена, как трут. Казалось, само солнце снизится, спалит всякую жизнь — и страх охватывал людей.
Второй день и третий прошли в опасениях, женщины причитали, и много детишек сомлело от плача. Солнце палило. Короткие тени легли у изножия дерев, день склонялся к полудню. В тот час напали на одну из женщин родильные муки. Раздался ее крик. Громко кричала она, и Старуха обернулась в ту сторону, а мужчина, что спал ночью рядом с той женщиной, прервал ловлю рыбы и, отложив вершу, посмотрел на Старуху. Он видел — медленно встает она, неспешно шагает к месту, откуда раздались крики, и грудь его стеснило мрачное предчувствие.
Старуха шла к роженице, и все смеркло в ожидании. Мужчина прислушивался. Склоняясь над потоком, глядел он на серебристую вереницу мальков. Мысль рыбака была занята ловлей, но где-то в глубине души его отзывалось тяжелое чувство.
Тем временем женщина родила. И Старуха дошла до нее.
И тогда — а рыбак уже опять погрузил вершу в неглубокую воду — снова послышались жалобные крики. Послышались плач, нарекания и хрип борьбы. И пролилась кровь новорожденного между обеими — между матерью, родившей дитя, и Старухой, его умертвившей.
В неурожайные годы слишком много детей приходит на свет, и одна лишь Старуха решает, которому из них жить. Если б спрашивала она матерей, не было бы конца ссорам, ибо матери своих детей не считают. Не видят, что у сыночка — глаз, который может принести племени гибель, не видят искривленной ручки или слабеньких ножек. Матерям безразлично, сколько у племени ртов, они не думают о голоде. Одна Старуха печется о еде. Она одна решает вопросы жизни и смерти. Когда ударят морозы и нагрянет зима, когда голод и лишения погонят племя искать становища, брошенные ранее, когда племя столкнется с другим племенем, отступающим перед теми же лишениями, перед теми же невзгодами и тем же врагом — тогда вдвойне лишним будет новый рот. Если б все было иначе, если б сошел на землю теплый дождь и зазеленели пастбища, если б сосуды наполнились зерном, которое можно смолоть и превратить в еду, в напитки, в опьянение — тогда подошла бы Старуха к роженице со смехом и со смехом отмерила бы ей молока. Но засуха, летние жары спалили все живое. Вымена коров пусты, тощие козы обгладывают кустарник, рыба ушла в глубину, звери стали осторожны. По этой голодной причине и двинулось племя Старухи к Стрембе, в край надежды и страха, целыми двумя временами раньше, чем следовало. По этой причине должно теперь склониться на сторону смерти. Потому и убивали родившихся до возвращения весны. Впоследствии племя будет благословлять руки, оделявшие смертью. Благодарить будет Старуху. Будет хвалить ее, ибо хорошо ведет она. Будет ее хвалить, ибо в час засухи идет она к водам, избегая мест, где встают из болот испарения, окидывающие сыпью тела; будут хвалить ее, ибо в час отчаянья направляется она к дереву, над которым витает страх, чтобы принести людям медовые соты и в жужжании мудрых пчел услышать совет.
