Дом - С. Дж. Тилли

Вэл (9 лет)

Кажется странным, что так много людей, даже когда они не разговаривают, могут производить так много шума.

Каблуки цокают по натертому деревянному полу. Шепот извините меня. Шелест юбок.

Мои пальцы запутались в черной юбке.

Мама сказала, что купила мне её новой, но я знаю, что это не так. У нее был тот запах, который бывает у одежды, когда ее привозят из большого магазина, полного старых вещей других людей. Но я его хорошенько постирала. И, кажется, я вывела запах. По крайней мере, в основном.

Я сжимаю ткань сильнее.

Большинство людей здесь взрослые, и я знаю, что они одеваются не так, как дети, но я все равно чувствую себя… не на своем месте. Как будто я не принадлежу им. Но это глупо, потому что…

«Валентина», — шипит мама, стараясь говорить тихо.

Я опускаю взгляд и понимаю, что случайно задрала юбку выше колен. Я чувствую ее движение прежде, чем вижу его, и успеваю отдернуть руку как раз вовремя, чтобы избежать одного из ее щипков.

Я не смею поднять на нее глаза. Я знаю, что она будет прищуривать глаза, глядя на меня, как она это делает. Поэтому я быстро одергиваю юбку и сажусь прямее, сложив руки на коленях.

Скамья под моими ягодицами жесткая, и мне приходится бороться с желанием поёрзать.

Это мои первые похороны.

Церковь огромная. Намного больше любого места, где я когда-либо была. И выглядит так же, как в фильмах. Очень высокий потолок и цветные окна. Люди, одетые во все черное, с их бормотающими голосами. Причудливые цветочные композиции по обе стороны блестящего гроба. И гигантский портрет папы в рамке из завитков золота.

Я достаточно взрослая, чтобы понимать, что происходит, что такое смерть. И выглядит так, как я себе представляла. За исключением того, что я не знаю, почему мы с мамой сидим здесь в самом конце. Разве мы не должны быть впереди? В первом ряду? Разве там не должна сидеть семья? И хотя папа не жил с нами — он был занятым бизнесменом — мы все равно семья. Он всегда говорил мне, что мы семья.

Мое горло сжимается, и я отвожу взгляд от улыбающегося лица папы и смотрю на свои руки. Мои костяшки становятся белесыми, когда я сжимаю пальцы вместе.

Я хочу спросить маму, можем ли мы пересесть на несколько рядов ближе, но места уже заняты. И она в последнее время стала особенно подлой, так что задавать ей вопросы сейчас кажется плохой идеей.

Я помню, как одна из моих учительниц говорила нам, что каждый справляется с эмоциями по-разному. Но я не знаю, грустит ли она о папе, потому что она вообще не плакала.

Не как я.

Я скучаю по папе. Прошло несколько месяцев с тех пор, как я его видела. И в последний раз…

Что-то сжимается в моей груди, когда я думаю об этом.

В прошлый раз, когда мама еще спала, он сделал мне на завтрак сэндвич с арахисовым маслом. Он был хорош. И он сделал один для себя и сел со мной за маленький столик. И когда мы закончили половину, я спросил папу, могу ли я жить с ним.

Мама бы рассердилась, если бы услышала, как я это говорю, поэтому я сказала это шепотом.

Мне потребовалось все мое мужество. Но папа любил меня. Он всегда так говорил.

Но когда я спросил его об этом, улыбка сползла с его губ.

Выражение его лица заставило мое сердце сжаться. Поэтому я подвинула свой стул поближе к его и еще тише сказала: «Пожалуйста».

У меня в груди вырывается тихий стон, когда я вспоминаю, как он покачал головой.

Мне так хотелось, чтобы он сказал «да».

Я была уверена, что если я найду время спросить его, он ответит «да».

Потому что он сказал, что любит меня.

Но он не сказал «да».

Он только покачал головой.

Слезы снова наполняют мои глаза, и я слишком занята тем, чтобы смахнуть их, чтобы заметить следующий укол, направленный на мягкое место на тыльной стороне моей руки.

Я подпрыгиваю и крепко сжимаю губы, сдерживая рвущийся наружу крик.

Я даю волю острой боли и смотрю прямо перед собой на фотографию папы.

У нас одинаковый цвет волос. У него были седые волосы, но он всегда говорил мне, что мои волосы такие же, как у него, когда он был моложе. Разные оттенки коричневого. Какие они густые и прямые. Он даже принес мне свою фотографию, когда он учился в старшей школе. Я еще не так стара, но он был прав. У нас одинаковые волосы.

Интересно, можно ли мне оставить себе эту большую фотографию. Я знаю, что ее напечатали такого размера только для похорон, но рамка выглядит очень красиво, и я бы хотела ее себе.

Раздается громкий стук, когда кто-то закрывает за нами тяжелые двери церкви, и в переднюю часть комнаты выходит человек в длинной мантии.

Я сглатываю.

Мама объяснила мне, что сердце папы перестало работать. Что все закончилось в один миг, и он был просто жив в один момент и мертв в следующий. Но я не могу решить, хорошо это или плохо. Действительно ли лучше просто уйти? Я рада, что он не страдал. Я бы этого не хотела. Но разве не лучше было бы знать? Может быть, если бы он знал, он мог бы вернуться домой в последний раз. Может быть, он позволил бы мне остаться с ним, хотя бы на некоторое время.

Мужчина в халате жестикулирует руками, начиная говорить. Должно быть, у него есть микрофон, потому что слова звучат в комнате громко. И я рада, потому что мы так далеко, но я все равно хочу его слышать.

Он начинает с того, что приветствует всех и говорит о том, что его зовут домой. Я не совсем понимаю все это, но потом он говорит что-то неправильное.

«У него остались жена Барбара и двое детей, Кинг и Аспен». Его голос заполняет церковь, когда он указывает на троих людей в первом ряду.

Это неправильно.

Папа не…

Мы его семья.

Я его ребенок.

Я смотрю на маму, но ее глаза смотрят прямо перед собой, ее челюсть дергается, когда она стискивает зубы.

Комната все