class="a">[48]; однако средний размер сохранившихся аргументов, как и гигиновых фабул, все-таки значительно больше.
О существовании книг, содержавших комические «мифы», ничего неизвестно, хотя Секст Эмпирик и упоминает о комических аргументах вместе с трагическими. Древняя и новая аттическая комедия редко обращалась к мифическому сюжету; зато к нему весьма часто обращалась так называемая средняя комедия IV века, а также сицилийская, дорическая комедия Эпихарма. Последняя была объектом внимания составителей аргументов, как можно заключить из наличия у Гигина пересказа эпихармова «Гефеста» (166).
Знаменитые, часто цитировавшиеся древними учеными «Трагедумены» в шести книгах составил ученик Исократа Асклепиад из Трагила [49]. В сохранившихся цитатах Асклепиад, помимо детального изложения мифов, бывавших фабулами трагедий, сравнивает версии различных поэтов, ссылается на прозаических мифографов, предпосылает сюжетам длинные генеалогии, перечисляет противоречивые варианты; следы перипатетического анализа фабулы в уцелевших фрагментах отсутствуют. Таким образом «Трагедумены» — не собрание аргументов, не служебное по отношению к трагедии сочинение и не сочинение, анализирующее ее; это собственно мифографическое произведение, опирающееся на опыт ферекидовской школы и охватывающее цикл «трагической» мифологии. Сохранившиеся фрагменты подразумевают скорее слитное изложение (композиционные принципы которого неизвестны), чем деление на отдельные фабулы или ипотесы. Не будучи предшественником Гигина в фабульном строении, Асклепиад, по-видимому, не входил и в число его источников (те мифы, изложение которых сохранилось в его фрагментах, у Гигина рассказаны иначе [50]); его роль заключается в совмещении материала трагедии с традиционной мифографией.
Другие «Трагедумены» были написаны не позднее начала нашей эры (поскольку ссылки на них содержатся у Аполлодора и в схолиях к Аполлонию) неким Демаратом [51]. Стобей [52] приводит следующую цитату из третьей книги его сочинения:
Когда афиняне вели войну с Эвмолпом, царем фракийцев, Эрехфей, правивший в Аттике, получил предсказание, что победит врагов, если принесет в жертву Персефоне старшую из своих дочерей. Вернувшись в Афины, он возвестил ответ дельфийского оракула своей жене Праксифее, а затем, приведя девушку к алтарям, убил ее и, выйдя на бой, одержал победу.
Прямым источником Гигина Демарат не являлся: приводимая Гигином версия того же мифа (фаб. 46) отлична от демаратовской. Зато сходство стиля и метода повествования не нуждается в комментариях: если перевести этот отрывок на латинский, получится одна из фабул Гигина. Простота языка, отсутствие как ученого аппарата ссылок и версий, так и украшающих текст риторических фигур, насыщенность фразы глаголами, а содержания — действиями, четкое противопоставление завязки и развязки — всё это характеризует уже сложившуюся фабульную форму; автору греческого оригинала Гигина оставалось только попытаться распространить ее на всю мифологию в целом. Только одна деталь в рассказе Демарата является лишней с точки зрения жесткой фабульной логики: это разговор Эрехфея с Праксифеей, ненужный для развития фабулы, но бывший, вероятно, эффектным местом пересказываемой трагедии [53]; такие «театральные» детали, иногда кажущиеся неуместными, иногда оживляющие сухость перечисления событий, встречаются изредка и в тексте Гигина (ср., например, упоминание о вестнике в фабуле 29, «Алкмена»).
Таким образом трагедумены могли включать в себя почти любой миф, не ограничиваясь одной темой, как метаморфозы или катастеризмы, но имели, благодаря своей связи с логикой трагической фабулы, простое повествовательное строение; они подчеркнули фабульную, событийную сторону мифа и явились предшественником описывающей фабулами все мифы книги Гигина. Однако вытекающая из фабульной логики тенденция к сжатию рассказа, к выделению событийной сути, которую мы наблюдали и в ипотесах Аристофана Византийского, и у Демарата, приводила уже к другому, максимально лаконичному методу изложения, т. е. к каталогу, который тоже занимао почетное место в греческой и римской школе [54].
Если в мифе обращаешь внимание прежде всего на события, разрешающие ситуации, оказывается, что многие ситуации и разрешающие их события аналогичны; так, можно посвятить каждому подвигу Геракла отдельную фабулу, и в ней будет присутствовать все необходимое — и действующие лица (Геракл и чудовище), и коллизия между ними, и развязка (победа Геракла) — но проще вынести повторяющуюся коллизию, как выносят общий член в арифметике, за скобки, т. е. в заголовок; так появится каталог, озаглавленный «Кого победил Геракл», а оставшиеся неповторяющиеся члены станут его пунктами [55].
Одинаковые действия в одинаковых ситуациях могут совершаться не только одним героем, но и разными; так фабульная логика приводит к классифицирующим персонажей мифа по ситуациям каталогам типа «Кто убил мать», «Кого растерзал кабан» и пр. (при этом, так как мы имеем дело с мифологией, прошедшей через призму трагедии, подавляющее большинство этих каталогов окажутся перечислениями несчастий). Однако в одинаковых ситуациях каталога не все может быть совсем сходным; тогда можно расширить отдельные пункты, указав различия причин или способов, например, что Алфея убила сына из мести, а Агава — по воле Диониса, Геракл убил жену в безумии, а Кефал — по неведению, что из числа покончивших с собой героинь Гекуба и Ино утопились, Эвадна и Семирамида бросились в костер, а Филлида и Эригона повесились [56] и пр. Если же расширять подобные комментарии дальше, то каталог превратится в мини-сборник фабул по определенной теме, точнее классификационной рубрике; таким образом в гигиновские каталоги включены в качестве пунктов не уступающие по размеру фабулам основной части сборника рассказы о Клеобисе и Битоне, Гармодии и Аристогитоне, Гагнодике и др. [57] Упомянутые истории вписаны в рукопись позднее, но в полном согласии с композиционной логикой фабульно-каталогического сборника.
Сами каталоги также могут быть однотипными; тогда возникает «каталог каталогов», примером которого является фаб. 273, в которой один за другим приводятся перечни победителей игр мифологической эпохи.
В подавляющем большинстве случаев первыми словами фабулы у Гигина являются, иногда в ущерб дальнейшему развитию синтаксиса, имя и генеалогия главного действующего лица — именно с этого требует начать «дезис» фабульная логика [58], именно имя и было обычно заголовком трагедии и символом стоящего за ним сюжета. Эта тенденция ведет к тому, что иногда первое предложение фабулы вообще теряет сказуемое и становится назывным, например: Хлорида, дочь Ниобы и Амфиона, или: Амик, сын Нептуна и Мелии, царь Бебрикии [59]. Подобные «заголовочные» предложения — это та же самая синтаксическая и логическая единица, что и пункты гигиновских каталогов, а следующая за ними собственно фабула — то же, что уточняющие каталог приписки, о которых говорилось выше. Таким образом весь сборник Гигина оказывается в потенции одним «сверхкаталогом», отвечающим на некий вопрос, который условно можно сформулировать как «Кто действовал в мифические времена» или «Кто известен поэтам и мифографам», а фабулы — его пунктами. Таков логический предел фабульного подхода к
