Аристофан - Женщины на празднике Фесмофорий

Ну что ж, раскладывай костер! Долой, дитя,
Одежду критскую! Что рано ты умрешь, –
Вини одну ее, свою родную мать.

Ба! Что за чудеса! Не девочка – бурдюк,
Полнехонек вином, в персидских башмаках!
О женщины, пьянчужки и бесстыдницы!
На все готовы вы, чтоб только выпить вам.
Находка кабаков, несчастие мужей,
Вы только пряжу и добро изводите!

Ты хворосту прибавь побольше. Мания!

Прибавь! А ты скажи, ты это родила?

Его носила десять лунных месяцев
В себе я.

Ты?

Клянусь в том Артемидою.

Три меры ты носила в нем, не правда ли?

Бесстыдник, что ты сделал? Ты раздел дитя!
Мою малюточку!

Малютку? Ты права!
А сколько лет ему? Четыре или три
Разлива?

Да, почти, прибавь еще те дни,
Что после Дионисий протекли уже.
Отдай же это!

Нет, свидетель Аполлон!

Так мы тебя сожжем.

Пожалуй, жгите, но
Простись вот с этим ты: сейчас же заколю.

О пощади! Со мной, прошу, расправься ты,
Не тронь лишь это.

Как чадолюбива ты,
Но тем не менее я вскрою и его.

Дитя мое, дитя! Дай чашу, Мания!
Я кровь твою хочу собрать, дитя мое!

Подставь же чашу! Эту милость окажу!

Чтоб ты издох! Как ты завистлив и жесток!

А кожу жрице отдадим в подарок мы!

В подарок жрице – что?

Вот это. На, возьми!

Бедняжка Мика, где теперь краса твоя?
Кто отнял у тебя любимое дитя?

Вот этот негодяй, но он у нас в руках,
Постереги его, с Клисфеном я пойду
О преступлении пританам заявить.

Теперь подумаем, как от беды уйти,
Что предпринять, придумать. Тот, кто виноват,
Кто в передрягу эту сам меня толкнул,
Пока не кажет глаз. И правда, как же быть?
Как весть ему подать? Ба! Средство вспомнил я
Из драмы «Паламед»:[50] на веслах напишу,
Как там, и брошу их… Но весел, впрочем, нет,
И не придумаешь, где взять их! Где? Ну, где?
Не взять ли с алтаря дощечки,[51] исписать
И разбросать кругом? Пожалуй, хорошо:
Там было дерево, здесь тот же матерьял.
Принимайтесь же, руки мои,
За спасительный труд принимайтесь!
Пусть ему эти гладкие доски,
Начертанья ножа восприняв,
Весть несут о моих злоключеньях.
Скверно вышло как «р»!
Ну, спешите вперед,
Торопитесь, готова бороздка!
Понеситесь скорее по всяким путям
И туда и сюда разлетайтесь.

Мы в защиту свою позволяем себе перед вами пропеть парабасу.
Все и каждый чернят, унижают наш пол, все о нас говорят много злого.
Ведь повсюду твердят, что мы сеем кругом только зло в человеческом роде,
Что исходит от нас и вражда, и война, и восстанья, и распри, и горе.
Допускаем: мы – зло, мы действительно зло, но зачем бы тогда вам жениться?
Для чего запрещать выйти нам со двора или просто стоять у окошка?
Для чего бы стеречь так старательно вам ваших жен, это зло, эту язву?
Если из дому выйдет случайно жена и супруг не найдет ее дома,
Чуть не сходит с ума, а на радостях он ликовать и молиться бы должен:
В самом деле, ведь язва из дома ушла, ведь от язвы избавлен мужчина.
Если ж в доме чужом мы уляжемся спать, утомившись забавами в праздник,
То и дело вы лазите в спальню смотреть, вашу язву в тоске стережете.
Если выглянет язва-красотка в окно, все мужчины любуются ею,
А когда, застыдившись, отпрянет она, тем сильнее растет в них желанье,
Чтобы язва опять показалась в окне. Уж отсюда достаточно ясно,
Что мы лучше мужчин. Доказательств еще? Так за ними ходить недалеко:
Много можно найти их. Уверены вы в превосходстве своем перед нами,
Мы, напротив, себя ставим выше мужчин. Разберемте ж внимательней дело,
А для этого мы сопоставим людей: и мужчин поименно и женщин.
Хоть известен Хармин,[52] Навсимаха[53] его превосходит своими делами.
Салабакхо[54] – развратница, но Клеофонт[55] и самой Салабакхо развратней.
Стратонику[56] и Аристомаху[57] возьмем, марафонских полей героиню:
Много лет никому из мужчин не придет даже в голову с ними равняться.
Крепче силой ума, чем Евбула,[58] у нас не найдется никто из булевтов,[59]
Даже если в расчет прошлогодних принять. Сам Анит[60] должен с тем согласиться.
Превосходством своим над породой мужской все права мы имеем гордиться.
Ведь из нас ни одна, из общественных сумм по полсотне талантов воруя,
Не могла б средь людей с важным видом ходить. У мужей мы таскаем, но скромно:
Много-много мешочек муки украдем, да и то возмещаем немедля.
Из числа же мужчин очень крупных хапуг
Указать мы могли бы не мало;
Негодяев, торговцев людьми и обжор
Тоже больше мужчин, а не женщин.
И наследье отцов, без сомнения, вы
Хуже нашего, знаем, храните.
Ведь храним мы исправно все наше добро,
Например: веретена, корзины, челнок
И зонты…
А мужья наши порастеряли давно
Веретена, и копья пропали.
А иные мужчины, – и много таких, –
Лишь завидят врага, убегают стремглав
И в испуге роняют… зонты.

Упрекнуть мужчин во многом справедливо мы могли б,
Но одна несправедливость возмутительней всего:
Почесть женщине, родившей гражданина городу, –
Таксиарха[61] иль стратега, – вы должны бы воздавать
И на Стениях,[62] и Скирах,[63] и в другие праздники,
Совершаемые нами, место первое давать.
А родившей государству труса и негодника –
Рулевой ли это будет, командир ли корабля –
Как рабе остричься надо, место выбрать поскромней,
Дальше матери героя. Что ты терпишь, город наш!
Распустив на плечи кудри, ростовщица здесь сидит.
В белоснежном одеянье мать Гипербола[64] у нас
Рядом с матерью Ламаха.[65] Поступить бы с нею так:
Если станет, в долг ссудивши, требовать она прирост,
Отобрать насильно деньги и сказать при этом ей:
«Не видать тебе прироста: ты урода родила!»

Глаза все проглядел я, а его все нет.
Что за причина? Он стыдится, видимо,
И вспомнить «Паламеда», пьесу бледную.
Какой же драмою привлечь его? Нашел!
Недавнюю «Елену» разыграю я,[66]
И платье женское мне пригодится тут.

Что ты задумал? Выпучил глаза чего?
Достанется тебе Елена, если ты
Не успокоишься, пока притан придет.

О струи Нила, девственно-прекрасные,
Взамен дождей небесных шлете влагу вы
Земле Египта белой, также племени,
Поносом черным жестоко страдавшему.