4. Долго афиняне чувствовали, что им не хватает Кимона не только на войне, но и дома. В самом деле щедрость этого человека была такова, что, имея во многих местах поместья и сады, он никогда не ставил в них сторожей для охраны урожая, чтобы каждый желающий мог брать у него все, что угодно. Слуги всегда таскали за ним деньги на случай, если кто-нибудь попросит у него милостыню; он подавал тотчас, не желая, чтобы отсрочку приняли за отказ. Встретив случайно какого-нибудь плохо одетого горемыку, он отдавал ему свой плащ. И обед у него каждый день стряпался с расчетом на то, что он позовет к себе с площади всех, оставшихся без приглашения; этому обычаю он не изменил ни разу. Всякий мог рассчитывать на его поручительство, содействие, средства. Многим он помог в нужде, многих бедняков, не оставивших денег на погребение, похоронил за свой счет. Удивительно ли, что при таком поведении и жизнь его была легка, и смерть горька для сограждан.
1. Лакедемонянин Лисандр[57] оставил по себе громкую славу, приобретенную скорее счастьем, чем доблестью. Известно, что на 26-ом году войны он принудил афинян сдаться, но каким образом добился этого — никто не знает. Во всяком случае, он достиг цели, используя не достоинства своего войска, а самоуверенность неприятелей, которые, не слушаясь своих командиров, покинули корабли, разбрелись по полям и так очутились во власти противника. После этого афиняне и сдались лакедемонянам. Возгордившись этой победой, Лисандр, и прежде бывший всегда дерзким и властолюбивым, проявил такое самоволие, что поведением своим возбудил во всей Греции горячую ненависть к лакедемонянам. Раньше спартанцы утверждали, что воюют ради сокрушения невыносимого афинского господства, но Лисандр, овладев вражеским флотом у реки Эгос, думал только о том, чтобы подчинить своей власти все греческие государства, прикрывая свои действия интересами Лакедемона. Отовсюду изгонял он сторонников Афин и назначал в каждом городе десятерых правителей, наделенных верховной властью и неограниченными полномочиями. В их число он включал только преданных своих гостеприимцев или того, кто обещал ему во всем повиноваться.
2. И вот, когда во всех городах утвердилось правление «десяток», все дела стали вершиться по мановению Лисандра. Чтобы не утомлять читателей многими примерами его жестокости и вероломства, достаточно рассказать один случай. Возвращаясь победителем из Азии, он завернул на Фасос и, поскольку государство фасосцев отличалось особой преданностью афинянам, загорелся желанием разгромить его. Как будто бывшие упорные враги не становятся иногда преданнейшими друзьями! Предвидя, однако, что если замысел его откроется, то фасосцы разбегутся и позаботятся о своем спасении…[58]
3. Итак, они уничтожили учрежденную им систему правления «десяток»[59]. Тогда уязвленный и раздраженный Лисандр замыслил устранить лакедемонских царей. Впрочем, он понимал, что не сможет совершить такое дело без помощи богов, поскольку лакедемоняне имели обычай во всех делах справляться с их волей. Прежде всего он попытался подкупить Дельфийских жрецов, а когда это не удалось — обратился к Додонскому оракулу[60]. Получив здесь снова отказ, он заявил, что должен исполнить свои обеты перед Юпитером-Аммоном, воображая, что африканцев ему будет подкупить проще. Когда он явился с этой надеждой в Африку, жрецы Юпитера дали ему внушительный отпор: они не только отказались от мзды, но и отправили в Лакедемон послов, обвинивших Лисандра в попытке совратить служителей храма. По этому обвинению он был привлечен к суду, оправдан голосами судей, послан на помощь Орхомену и убит фиванцами под Галиартом[61]. Справедливость приговора опровергла речь, найденная в его доме после смерти. В ней он призывал лакедемонян отменить царскую власть и выбрать военного вождя из числа всех граждан, причем составлена она была так, что походила на изречение божества, каковым Лисандр, веривший в силу денег, твердо надеялся обзавестись. Речь эту по слухам написал для него Клеон из Галикарнаса.
4. Нельзя здесь не упомянуть и о проделке царского сатрапа Фарнабаза[62]. Командуя флотом, Лисандр неоднократно проявлял жестокость и алчность. Подозревая, что об этом донесли в Спарту, он попросил Фарнабаза, чтобы тот засвидетельствовал перед эфорами, как благородно он вел войну и обращался с союзниками; все это он просил подробно изложить в письме, уверяя, что в таком деле ему придадут большое значение. Сатрап великодушно обещал исполнить просьбу и написал длинное, многословное послание, в котором всячески превознес Лисяндра. Когда тот прочел и одобрил, Фарнабаз, прикладывая печать, подложил под нее другое письмо, такой же величины, как первое, и столь похожее на него, что различить их было невозможно. В нем он подробно изобличил алчность и вероломство Лисандра. Возвратясь с войны домой, Лисандр доложил верховным властям о своей деятельности так, как счел нужным, и в подтвержение представил письмо, данное ему Фарнабазом. Удалив Лисандра и познакомившись с письмом, эфоры дали затем прочесть написанное ему самому. Так Лисандр опрометчиво донес сам на себя.
1. Алкивиад, сын Клиния, афинянин. Кажется, природа, создавая этого человека, испытала, на что она способна. Недаром все, писавшие о нем, согласны в том, что никто не мог сравниться с ним ни в пороках, ни в добродетелях. Родился он в знаменитейшем государстве и в знатнейшем роде[63], превосходил всех своих современников красотою, был обилен умом и способен ко всякому делу (и на море, и на суше проявил он себя как великий полководец); в искусстве слова не уступал он лучшим ораторам — речь и внешность его производили такое впечатление, что никто не мог тягаться с ним в споре; был он также богат и, когда требовали обстоятельства — трудолюбив и терпелив; был он щедрым, блистательным в обиходе и во всем образе жизни, обходительным, обаятельным и умеющим ловко приноровиться к случаю; и он же в свободное время, когда дела не требовали душевного напряжения, оказывался изнеженным, беспутным, сластолюбивым и разнузданным, так что все дивились, как в одном человеке уживаются такие противоречия и такие разные природные свойства.
2. Воспитывался он в доме Перикла, которому, как говорят, приходился пасынком[64], учился — у Сократа, а тестем его был Гиппоник, самый богатый из всех людей, говорящих на греческом языке. Так что если бы сам Алкивиад захотел что-нибудь придумать себе на пользу, то не смог бы вообразить или добиться больших благ, чем те, что уготовили ему природа и судьба. Когда он достиг отроческого возраста, многие влюблялись в него по обычаю греков, и среди прочих — Сократ, о чем упоминает Платон в «Пире». Он выводит там Алкивиада, который вспоминает, как он провел с Сократом ночь и встал с его ложа таким же, каким должен быть сын, спавший с отцом. Возмужав, он и сам также любил многих мальчиков, изящно и шутливо обходясь со многими неприятными сторонами подобной любви. Мы остановились бы на этой теме подробнее, если бы нам не предстояло рассказать о делах гораздо более важных.
3. В Пелопоннесскую войну под его влиянием и по его совету афиняне объявили войну Сиракузам[65]. Ведение ее поручили самому Алкивиаду, избрав его командующим и назначив ему в товарищи двух стратегов — Никия и Ламаха. Во время подготовки похода, перед отплытием флота, случилось так, что однажды ночью в городе Афинах были опрокинуты все гермы[66], кроме одной, стоявшей у дверей Андокида. Впоследствии ее прозвали Гермесом Андокида. Так как было ясно, что дело не обошлось без большого многолюдного заговора, угрожающего не отдельным лицам, но всему государству, простой народ пришел в смятение, боясь, как бы в городе не объявился какой-нибудь вожак, который отнимет у него свободу. Главное подозрение падало на Алкивиада, сила и влияние которого казались несовместимыми с положением обыкновенного гражданина. Многих привязал он к себе щедростью, еще больше людей привлек на свою сторону, оказывая им помощь в судебных делах; поэтому всякий раз, появляясь в общественном месте, он притягивал к себе все взоры, и никто во всем государстве не мог с ним равняться. В общем, сограждане смотрели на него как с надеждой, так и со страхом, ибо он мог принести много и вреда, и пользы. К тому же ходили позорящие его разговоры о том, будто он устраивает в своем доме мистерии, что по афинским представлениям считалось святотатством. Афиняне полагали, что сборища такого рода покушаются не столько на религию, сколько на самое государство[67].
4. Именно в этом преступлении враги Алкивиада обвинили его перед народом. Приближалось, однако, время выступать в поход. Учитывая это обстоятельство и зная привычки сограждан, он просил разобрать дело при нем, если считают нужным подвергнуть его суду, не допуская, чтобы ненавистники обвиняли его заочно. Враги же, понимая, что не могут еще повредить ему, решили пока затихнуть и дождаться, когда он уедет, чтобы атаковать отсутствующего. Так они и сделали. Убедившись, что он достиг Сицилии, они заочно обвинили его в кощунстве над святынями. И вот в то время, как он пребывал в счастливой надежде на удачное исполнение порученного дела, власти направили к нему вестника с требованием возвратиться домой и явиться на суд. Не осмеливаясь отказаться, он взошел на триеру, присланную для его доставки.
