41. Проговорив это, она приятным голосом стала петь:
Вечно по грязи хожу, но ее словно вовсе не вижу,
Розе подобна в шипах, что в неведенье колет шипами.
Силой пираты меня увезли, угрожая оружьем,
Продали своднику, я же и здесь чистоту сохраняю.
Только не ведать бы мне по отцу и по матери скорби?
Лишь одного я хочу: чтобы знал мой отец, где я ныне.
Царского рода дитя, порожденье я предков знатнейших,
Ныне в презренье живу, веселюсь по чужому приказу.
Ты ж свои слезы сдержи, горькой скорби предел полагая,
Взор свой и дух обрати к небесам и сверкающим звездам!
Внемлет молитве господь, всего сущего мудрый создатель,
Скорби великой твоей не позволит он тщетной остаться!
При этих словах Аполлоний поднял голову, взглянул на Тарсию, застонал и воскликнул: — Горе мне, несчастному! Зачем я нарушаю благочестие и так долго предаюсь скорби! — Потом он приподнялся, сел и сказал, обращаясь к девушке: — Я благодарен тебе за твой разум и благородство. А за желание меня утешить я тебя вознагражу… <..текст испорчен..> когда-нибудь, если ко мне вернется радость, и я вновь верну себе царство, а тебя, раз ты говоришь, что ты из царского дома, верну, может быть, твоим родителям. Теперь же возьми вот эти двести золотых и радуйся, как радовалась бы, если бы вывела меня из тьмы. Иди с миром и, прошу, не призывай меня больше, ибо ты лишь вновь воскрешаешь мою неутихшую боль. — Взяв деньги, Тарсия покинула его убежище. Афинагор остановил ее: — Куда ты идешь, Тарсия? Ты, значит, ничего не добилась? Неужели никак невозможно выразить сострадание и помочь человеку, который так убивается? — Девушка ответила ему: — Я сделала все, что могла. Но он дал мне двести золотых и просил уйти, уверяя, что, видя меня, еще горше страдает и терзается. — Я дам тебе четыреста золотых, только пойди к нему еще раз, — сказал Афинагор, — верни ему золото, которое он подарил тебе, и уговори его выйти на свет. Скажи: «Я хочу не денег, а твоего спасения». — Тарсия вновь спустилась в трюм и сказала Аполлонию: — Если ты решил не покидать этого убежища, то вместо огромных денег, которыми ты меня одарил, позволь мне остаться с тобой и поговорить здесь, во мраке. Если ты разгадаешь мои загадки, я спокойно удалюсь, а иначе верну твое золото и уйду прочь. — Аполлоний, не желая, чтобы она возвратила деньги, и в то же время стремясь еще послушать речи разумной девушки, сказал: — Хотя мне в моем горе ничего не нужно, кроме слез и стенаний, спроси меня, что ты хотела (только не уговаривай меня радоваться), а затем уходи. Дай мне, молю, предаться моей скорби.
42. И Тарсия сказала:
Храмина есть на земле, что исполнена звуков прекрасных;
Храмина вечно звучит, но безмолвствует вечно хозяин.
Оба в движенье бессменном, хозяин и храмина эта.
Если, как ты уверяешь, ты царь своей родины, разреши мою загадку (ибо царю подобает быть мудрее всех). — Поразмыслив, Аполлоний сказал: — Знай, что я не солгал: храмина на земле, исполненная звуков, — это море, безмолвный хозяин этой храмины — рыба, которая движется с морем вместе. — Тарсия восхищается этим объяснением, понимает, что перед нею настоящий царь, и задает ему еще более трудную загадку:
Нежная брега подруга, соседствуя с морем извечно,
Сладостно Музам пою, а опустят искусной рукою
В черную краску меня, стану речи я вестницей верной.
Аполлоний сказал: — Нежная подруга бога,[9] которая воссылает к небесам свои песни, — это всегдашняя соседка берегов, тростинка, ибо ее место вблизи вод. Если ее опустить в черную краску, она становится вестницей речи (из нее рождается то, что ею передается).[10]
Девушка задает Аполлонию новую загадку:
Леса прекрасного дочь, высока я, стройна и подвижна,
Спутников многих несу на себе, и легко я, и быстро
Много путей пробегаю, следов за собой не оставив.
Вновь подумав, Аполлоний сказал девушке: — О, если б я мог забыть свое горе, я научил бы тебя тому, чего ты не знаешь! Но отвечу на твой вопрос (я удивляюсь, как ты в столь молодом возрасте обладаешь такой мудростью!): длинное дерево — это ладья, дочь прекрасного леса; легко и быстро несется она, наполненная людьми, пробегает много путей, никогда не оставляя за собой следа.
43. Тарсия, вдохновленная мудростью его ответов, продолжает:
Сильный огонь, но безвредный гуляет по этим покоям,
Все объято огнем, но ничто от него не сгорает:
Голы покои совсем, и гость обнаженный в них входит.
— Если б я в силах был забыть свое горе, — сказал Аполлоний, — я бы невредимым вступил в это пламя; ведь я вошел бы в баню, где по трубам всюду поднимается огонь. Покои голы, ибо нет в них ничего, кроме скамей; гость снимает одежду и входит туда обнаженным.
И снова сказала ему девушка:
Выкован я из железа; двойным острием необорным
С ветром могучим в борьбу я отважно вступаю и с морем,
В сердце его погружаюсь и в дно я вгрызаюсь пучины.
Аполлоний ответил:
— То, что удерживает тебя на этой ладье, — якорь с двойным железным острием; он вступает в борьбу с ветром и морскими волнами, погружается в пучину вод и накрепко вгрызается в дно.
И снова Тарсия задает загадку:
Я от природы легка, только влаги избыток безмерный
Тело мое отягчает; предельно наполнено влагой,
Чрево разбухло мое, но не хочет та влага излиться.
Аполлоний сказал: — Раз ты легка, значит ты губка, ты разбухаешь до предела, когда твои поры пропитаны водой, которая сама собою не выливается.
Девушка затем загадала ему вот что:
Мне украшеньем не служит убор из волос шелковистых,
Только внутри они есть, хотя ты и не можешь их видеть.
В воздух шлют руки меня, возвращаюсь я в руки обратно.
— Эта вещь, — сказал Аполлоний, — после того как я потерпел кораблекрушение, указала мне в Пентаполитане путь к сердцу царя. Это — мяч; его не украшают волосы, но он и не лишен их, ибо внутри набит волосами. Когда его руками посылают ввысь, он возвращается в руки.
И снова сказала девушка:
Образа четкого я своего лишено и чужого,
Блеск сохраняю в себе и лучистое света сиянье,
Взору являю я то, что во мне отразилося ране.
— Своего образа не хранит зеркало, — сказал Аполлоний, — так как оно меняется в зависимости от того, что видит. Не хранит оно и чужого образа, ибо отражает всякий раз то, что находится против него.
Опять Тарсия загадывает загадку:
Брата четыре равны; соревнуясь как будто друг с другом.
Ровно и чинно бегут, и от века их труд неразделен.
Близко один от другого, коснуться ж друг друга не могут.
Аполлоний сказал девушке: — Четыре одинаковых по виду брата — это колеса, которые бегут чинно, словно соревнуясь друг с другом; они всегда равны друг другу, но ни одно не может коснуться другого.
Девушка, выслушав ответ, сказала:
Мы поднимаемся ввысь, в небеса устремляемся дружно;
Строй наш искусно измыслен, и всякий, кто хочет подняться,
С нашей помощью только сумеет достигнуть вершины.
В ответ на эту загадку Аполлоний сказал ей так: — Молю тебя богом, не призывай меня больше к веселью, дабы не казалось, что я глумлюсь над своими умершими. Это — ступени лестницы; они стремятся ввысь и, совершенно равные по положению, соединены общим строем; всякий, кто хочет подняться, достигает высот с их помощью.
44. К этим словам он добавил: — Вот тебе еще сто золотых, оставь меня, чтобы я мог оплакивать моих умерших. Однако девушка, сокрушаясь, что человек такого ума просит себе смерти, положила золото ему за пазуху и, коснувшись его траурного одеяния, попыталась повлечь за собою к свету. А он оттолкнул ее так, что она рухнула на пол. А как только она упала, у нее пошла из носу кровь, и девушка, сидя на полу, стала плакать и горько сетовать: — О всемогущие небеса, зачем вы допускаете, чтобы я, невинная, с самой колыбели была обречена на такие муки! Родилась я на море, в сильную бурю, когда мы уже благополучно возвращались, мать моя умерла от того, что у нее свернулась кровь, и тело ее не было даже предано земле. Убранная отцом моим в царские уборы, она была положена в гроб с двадцатью сестерциями золота и отдана во власть Нептуна. Я была еще в колыбели, когда мой отец вверил меня попечениям нечестивого Странгвиллиона и его жены Дионисиады, оставив мне царские украшения и одежды, из-за которых я чуть не погибла, ибо ничтожному рабу по имени Теофил было приказано меня убить; когда он уже был готов заколоть меня, я упросила его позволить мне помолиться богу. И пока я молилась, появились пираты, силой увели меня и привезли в эту провинцию. Здесь я была продана нечестивейшему своднику.
