Сова заухала:
— Когда я была молода и глупа, совершила я тяжкий грех: убила свою мать… С тех пор не могу я поднять головы и в ясный день показаться на свет. Когда луна уходит из леса, я кричу зловещим, сдавленным голосом; когда под старыми деревьями сгущается туман, — летаю, взмахивая короткими крыльями. Заслышав человеческий голос, прячусь подальше, даже звери пугают меня. Пусть я навеки опозорена, — не желаю разевать клюв, чтобы оправдываться перед Мышью. Ведь эта гнусная, бессердечная тварь проникла в Королевскую кладовую и сожрала зерно — народное достояние! До конца своих дней буду сожалеть, что не истребила весь мышиный род!
* * *
Выслушал Дух речи Коршуна и Совы и, возмущенный кровожадностью этих птиц, повелел заключить их в темницу. Потом обратился к Мыши:
— Коршун и Сова — твои враги, и оговорила ты их из мести. Сознаешься ли ты наконец, кто были твои сообщники?
Мышь назвала Гуся и Утку.
Задержали Гуся, привели в суд. Захваченный врасплох, зашипел Гусь, пригибая шею к земле:
— Живу я близ рек и озер, а иногда и в доме Человека. Некий Чэнь Чжун-цзы, впервые увидев меня и отведав моего мяса, выплюнул его, за что получил прозвище «Бескорыстного», даос[84] из Шаньиня подарил знаменитому Ван Си-чжи[85] Гусей, а тот переписал для него книгу «О Пути и Добродетели». Резвясь в прозрачных водах, играю я со своей тенью, поклевываю солнечные лучи, сушу перья. Всю жизнь восставал я против воровства, а вы обвиняете меня в пособничестве воровке! Разве не обидно?!
За ним, задрав длинный клюв, закрякала Утка:
— Днем плещусь я в реках и озерах, ночью сплю или бодрствую на берегу. Ноги у меня короткие, но душе доступно высокое. Иногда прихожу я к Людям и живу у них без забот. Да разве стану я побираться у мышиных нор?
* * *
Окончив допрос, повелел Дух заключить Гуся и Утку в темницу и говорит Мыши:
— Гусь и Утка ни в чем не повинны. Открой мне всю правду!
Надумала тогда Мышь обвинить в подстрекательстве Крапивника и Голубя.
Тонким голосом пропищал Крапивник:
— Я крохотная птичка: когда сажусь на дерево, меня принимают за кусочек пчелиных сотов; когда летаю — похож на дождевую каплю. Если и много полыни на лугу, все равно несу я в гнездо не больше одной травинки. Если и много в поле колосьев, все равно наедаюсь я досыта двумя зернышками. Смешно мне, когда птицы дерутся из-за пищи: никогда я не голодаю и этим весьма горжусь. Могла ли такая бескорыстная пичужка, как я, подружиться с этой обжорой?
Потом нежно заворковал Голубь:
— Когда в долины приходит весна и зацветают абрикосы, сушу я свое оперение в теплых лучах солнца, и легкий ветерок овевает мое тело. Воркую я, призывая лето, а потом улетаю навстречу вечерней заре. Меня называют Вестником Сева, ибо песнями я призываю крестьян готовиться к пахоте. Разве мог я участвовать в преступлении?
* * *
Выслушал Дух-хранитель Крапивника и Голубя, повелел заключить безобидных птиц в темницу, а сам говорит Мыши:
— Крапивник и Голубь сказали чистую правду — неповинны они в преступлении. Говори же, кто твои сообщники!
Называет тогда Мышь Перепела и Фазана.
Привели в суд Перепела; потряхивая маленькой головкой и едва приметным хвостом, взмолился он:
— Соплеменники мои живут в камышах, питаются травами и ягодами. Мясо наше вкусно, как фазанье, хотя с виду мы от фазанов отличаемся. Нередко становимся мы, Перепела, добычей четвероногих. Подобно мудрецам, не имеем мы постоянного пристанища[86]; подобно бедняку ученому, ходим в лохмотьях. При такой скромности к чему нам зариться на чужое добро?!
Наступила очередь Фазана. У подножий гор, на ступенчатых скалах, под карликовыми соснами вьет он теплое гнездышко. Сладка, как мед, была жизнь у Фазана с Фазаночкой, и вот затребовали Фазана в суд…
— Я горная Птица, частый гость полей и садов, — испуганно залопотал Фазан. — Конфуций восхищался мною и прозвал меня Горным Гребнем, но императрица Люй переименовала меня в Дикого Петуха![87] При звуках моего голоса несчастный чиновник вспоминает о своем одиночестве и поет грустные песни, узорами цвета моих перьев вытканы королевские одежды! При виде фазаньего мяса у многих текут слюнки… А эта подлая тварь желает Запятнать мою честь! Ее острая морда отвратительнее пасти Тигра! Если, по-вашему, я заслуживаю смерти, я готов умереть!
* * *
Допросил Дух Перепела и Фазана, повелел отправить их в темницу, а потом говорит Мыши:
— Ясно мне, что Перепел и Фазан к хищению зерна непричастны.
Тогда назвала старая Мышь соучастниками своего преступления Сокола и Ястреба.
Осенним утром парил в небе Сокол… Вдруг напали на него Святые Воины и потащили в суд. Чуть не задохнулся Сокол от гнева. Молнией сверкнули его глаза, раскрыл он свой острый клюв:
— Я смел духом и жесток сердцем. Когда голоден — иду к Человеку, когда сыт — летаю, где вздумается. Завоет вьюга — взмахну сизыми крылами и скроюсь в лесу, наступит ночь — вслед за серыми волками спускаюсь в долину. Могущество мое устрашает земных тварей, грозный взгляд приводит в трепет тварей небесных. Даже у свирепого Тигра при встрече со мной душа замирает, что уж говорить о всякой мелюзге! Сожалею, что ни разу не клюнул я эту старую Мышь. Оправдываться же в том, в чем я неповинен, не стану!
Затем, расправив серые крылья, заговорил разгневанный Ястреб:
— Мне нетрудно раздобыть себе пищу: крылья мои быстры, как стрела, выпущенная из лука, — подобно острому ножу со свистом рассекают они воздух. Нападая на свою жертву, распугиваю я всю стаю; заслышав вдали ястребиный клекот, звери и птицы в испуге кидаются врассыпную. Кто осмелится вступить в сговор со мною? Грудь моя полна неистового гнева, ярость не дает мне говорить…
Повелел Дух-хранитель заключить Сокола и Ястреба в надежную клетку и говорит Мыши:
— Сокол и Ястреб — могучие птицы, к чему им якшаться с такой мелюзгой, как ты?! Назови лучше истинных подстрекателей!
Называет Мышь Дикого Гуся и Лебедя.
Лунной ночью летел Дикий Гусь с попутным осенним ветром в края рек и озер — тут-то его и схватили Святые Воины. Жалобно и протяжно загоготал он;
— Живу я к югу от Янцзы, в Гуаньшаньских горах. Когда наступают холода, выхожу я из камышей и лунной ночью улетаю в теплые края, — тень моя мчится тогда по осенним полям… Летаем мы, Гуси, вереницей, тщательно сохраняя равнение — так безопасней для стаи. Всегда удавалось мне избежать стрел Человека, но вот, к несчастью, попал я в сети преступницы. Об одном сожалею: что не могу улететь в далекие страны. Умереть бы мне поскорее!
Летал над землею бездумный Лебедь — высоко над ним простиралось небо… Внезапно схватили его Воины Духа-хранителя. Молвил он, горделиво изогнув длинную шею:
— Мирских дорог я сторонюсь, мысли мои — высоко над облаками. Но тесен мир — негде укрыться от опасности; солнце и луна загадочны и непонятны, потому-то думы мои и стремятся ввысь. Рад бы я сопутствовать Дикому Гусю, улетающему в теплые края, не пристало мне дружить с убогими тварями, что копаются в земле… Схватили меня по ошибке, оправдываться я не желаю.
* * *
Запер Дух-хранитель Дикого Гуся и Лебедя в клетке, повелел отнести ее к пруду, что в саду подле кладовой, и говорит Мыши:
— Дикий Гусь и Лебедь существа незлобивые, — не могли они вступить с тобою в сговор. Назови же истинных сообщников!
Назвала Мышь Аиста и Крякву.
Задержали Аиста. Вытянув длинную шею, забормотал он:
— Попить и поесть на поле или на лугу — вот и все мои радости! Только когда темнеет — пристраиваюсь я на вершине дерева, у ручья; после дождя тихо брожу в камышах. От души ненавижу тех, кто швыряет в меня галькой, и потому всегда остерегаюсь ребятишек. Птицы отличаются от зверей, а разве между черным и белым различия нет?
Потом заговорила Кряква:
— Люди меня любят, но я не могу жить среди этих дикарей. Когда бледнеет луна и утренний туман одевает землю, мы, Утки, перекликаемся друг с другом; когда небо окунается в осеннюю воду, — вместе с вечерней зарей улетаем всей стаей на юг. Обличьем своим похожа я на старца в соломенном плаще, походкой — на сельского писаря со счетными книгами под мышкой. Душа моя чиста, как яшма! Хоть нож к горлу приставьте — вины за собой не знаю!
* * *
Отправил Дух-хранитель Аиста и Крякву в темницу и говорит Мыши:
— Не Аист и не Кряква подбили тебя на воровство. Сознайся, кто же?
Называет тогда Мышь Чайку и Белую Цаплю.
…Реяла Чайка над безбрежным морем и вместе с маленьким корабликом, барахтавшимся в пене, насмехалась над волнами. Схватили ее Воины, и сказала Чайка:
— Я покинула землю ради морских просторов, но поэты желают дружить со мною, рыбаки приглашают повеселиться с ними. Я засыпаю, когда восходит луна, и смеюсь, когда дождь застает меня на берегу. Мыши так же не похожи на чаек, как простые смертные на святых!
