Подумал Дух и повелел Святому Воинству доставить в суд обвиняемых. Привели Воины Иволгу и Бабочку. Спрашивает их Хранитель кладовой:
— Правда ли, что вы резвились с Мышью? Правда ли, что подбили ее на преступление?
Нежным, трепетным от волнения голосом ответила Иволга:
— Когда налетает восточный ветер и перестает моросить дождик, цветы в горах улыбаются своими нежными устами, а ветви Ивы, что склонилась над рекой, раскрывают — будто глаза — зеленые почки и колышутся в танце. Тогда покидаю я тихие долины и улетаю в цветущие луга, в зеленые чащи. Пронзительный, как игла, голос мой прогоняет весенние сны, а легкое, словно ткацкий челнок, тело порхает меж ветвей плакучей Ивы. С давних времен своими песнями перекликаюсь я с поэтами… Да разве могла бы я делить радость с таким ничтожеством, с таким подлым существом, как эта Мышь?
Затем, взмахивая хрупкими крылышками, заговорила Бабочка:
— Когда у подножия гор расцветают цветы, а у речной дамбы зеленеют чудесные травы, наши белые крылья мелькают, словно снежинки в дуновении легкого ветерка; танцуем мы парами, напоминая опадающие лепестки цветов. Вместе с отшельниками искали мы дорогу в зеленых горах, мы являлись во сне Таньюаньцу…[73] Я от рождения веселого, легкого нрава — что же в этом преступного?
* * *
Допросил Дух Иволгу и Бабочку и думает: «Распевать песни и плясать любят одни только повесы да развратницы. Нет, ни Иволге, ни Бабочке верить нельзя!» И повелел он заключить обеих в темницу. Потом обратился к старой Мыши:
— Когда щелкает Иволга, Люди называют это песней, когда порхают Бабочки, Люди называют это танцем. Но ведь для Иволги и Бабочки песня и танец — не развлечение, это их обычное занятие.
Сказал так Дух и повелел Мыши выдать подлинных сообщников.
Называет Мышь Ласточку и Лягушку.
— Я жалкая, ничтожная зверюшка, попав в кладовую, нежданно-негаданно разбогатела. Сбылись мои мечты, стала владеть я огромными запасами риса и зажила припеваючи, не завидуя даже Тигру. Одно не давало мне покоя: как быть, если преступление раскроется? Ломаю над этим голову, а тут на южной стороне, под стрехой крыши, появляются две Ласточки и приветливо щебечут, обращаясь ко мне: «Чичжи ви чичжи, пучжи ви пучжи, си чжия», что означает: «Я знаю: что знаю — то знаю, чего не знаю — того не знаю». И так они повторили сто, тысячу раз. Я, конечно, поняла, что, когда преступление будет раскрыто и судья учинит мне допрос, я должна отвечать только: «пучжи, пучжи», то есть «не знаю, не знаю».
Передохнув, Мышь продолжала:
— И вот, когда мне на старости лет повезло — привалило богатство, Лягушки, что живут в пруду, поблизости от кладовой, стали мне завидовать. Выпятив животы и раздув щеки, они упорно надоедали мне; голосами трескучими, будто крестьянский барабан, без конца твердили они: «Тоганнак, ечжун аннак суннак», что означает: «Ты радуешься одна, не лучше ли радоваться вместе?» Лягушки давали этим понять, что я должна поделиться с ними богатством. Они изрядно докучали мне своим кваканьем, но ни одна не донесла на меня в суд, за что я, скажу по совести, весьма им благодарна. Как видите, ваша милость, в конечном счете Лягушки-то мне и помогли!
Выслушав признания Мыши, Хранитель кладовой призвал Ласточку и Лягушку и учинил им строгий допрос.
Вскидывая голову и оправляя черные перышки, Ласточка взволнованно прощебетала:
— С давних пор мы, Ласточки, обитаем к югу от Янцзы. Весной супружеские пары улетают в северные края, а осенью возвращаются с детишками на родину. Мы приносим в клювах красную глину и строим себе гнезда под стрехами крыш. Когда дует ветерок, мы летаем по улицам столицы, предвещая перемену погоды. Охотно резвимся мы вокруг цветов, порхаем среди ивовых ветвей. Речь мы заимствуем у поэтов, буквы учим по сочинениям ученых. Мы служим Людям, доставляя их письма в далекие края. Сердца наши вечно тоскуют о героях минувших дней. Всегда говорим мы только правду, зачем же Мышь называет нас обманщицами?
Раздувая грудь наподобие кузнечных мехов, заговорила разгневанная Лягушка:
— Мы, Лягушки, существа незаметные, живем, не вылезая из колодца[74]. Когда в пору желтых слив моросит мелкий дождик или серебристая луна освещает наш заросший зеленой травой водоем, мы не можем удержаться, чтобы не пропеть «нак-нак» — «радость-радость». Выражать свои чувства иначе мы не умеем. В старину глупец гадал: для кого мы поем?[75] Но стоит ли над этим задумываться? Конечно же, только для себя! А у жадных Мышей иной заботы нет, как только брюхо себе набивать!
Отправил Дух-хранитель Ласточку и Лягушку в темницу, а сам говорит Мыши:
— Щебетание девочек-Ласточек и кваканье ветрениц-Лягушек — их обычный разговор. Назови же мне своих настоящих сообщников!
И назвала ему лгунья Летучую Мышь и Воробья.
Схватили Летучую Мышь в полдень, при ярком свете солнца. Не в силах раскрыть глаза, растерянно шарахалась она из стороны в сторону. Впервые увидел Хранитель кладовой столь мерзкое создание. Допросил Дух Летучую Мышь. Трепеща от страха, пробормотала она:
— Когти мои — острые иглы, крылья — подобны круглому зонту, но передвигаюсь я весьма осторожно, ибо всему предпочитаю покой. Я не птица, но и не животное, — я нечто среднее, я не дружу ни с птицами, ни с животными. Сухими безветренными ночами вылетаю я из гнезда и охочусь за насекомыми, на рассвете, когда прячется луна и гаснут звезды, сажусь на деревья и поедаю плоды. По невежеству часто путают меня с Мышью, но я совсем иное существо!
Затем, боязливо вертя головкой, жалобно зачирикал Воробей:
— Разум помогает нам, Воробышкам, выбрать дерево, чтобы свить себе гнездо. Любим мы галдеть на полях, склевывая спелые колосья, а когда прольется дождь, охотно пьем росу из чашечки цветка. На рассвете отгоняем мы от поэта сон, весной воспеваем природу. Как можем мы, парящие в облаках, жить в согласии с теми, кто ползает по земле?!
Не по нраву пришлась Хранителю кладовой Летучая Мышь, а чириканье Воробья просто раздражало его… И повелел Дух отправить обвиняемых в темницу. Потом обратился он к старой Мыши:
— Не могу поверить, что Летучая Мышь и Воробей были с тобой в сговоре. Назови наконец истинных подстрекателей!
И тогда назвала Мышь Ворону и Сороку.
— Всем известно, что Ворона — зловещая птица, Сорока же всегда держится рядом с ней. Свили они гнезда на высохшем дереве, у входа в кладовую, да и глазели изо дня в день на мои проделки. Но в управу не доложили! Более того, они лгали, будто ничего предосудительного не заметили! Разве не скрыли они от властей мое преступление?
Вызывает Дух Ворону и Сороку.
Печально поникнув клювом, прокаркала Ворона:
— Я наследница Золотой Птицы — Солнца, супруга Яшмового Зайца[76]. Соплеменники мои слетались некогда ко дворцу императора Шуня, чтобы прославить Великого Мудреца[77]; летая по дорогам государства Силла[78], разоблачали мы бунты и мятежи. Поэт Мэй Шэн-юй[79] восхищался в своих одах нашими пророчествами, великий Ли Тай-бо[80] звучными стихами воспел нашу правдивость. В День Холодной Пищи выкрадываем мы из могил бумажные деньги[81] и летаем с ними по свету; осенью, когда опадают листья, улетаем в дальние края, унося с собой заходящее солнце. Меня называют священной птицей, — могла ли я участвовать в преступлении этой твари? Есть старинная поговорка: «Любишь человека, люби и ворону на крыше его дома». Вы же, ваша милость, не любите Мышей и переносите свою нелюбовь на Птиц, у которых нет с Мышами ничего общего. Как же тут не печалиться, как не досадовать?
Затем, прыгая по залу, застрекотала разгневанная Сорока:
— Природа наделила меня не только сметливостью, но и бойким говорком. Живу я на деревьях близ людских селений; хорошо зная, куда дует ветер, я первая приношу людям радостные вести. Это я в стране Петушиный Лес подала старухе весть о сундуке и короле Сок Тхар Хэ[82], это мы, Сороки, выстроили для Волопаса мост через Серебряную Реку[83]. Никогда никто не называл меня преступницей! Не верьте, будто я помогала этой хищнице!
* * *
Окончил Дух-хранитель допрос, отправил Ворону и Сороку в темницу и говорит Мыши:
— Ясно мне, что Ворона и Сорока невиновны. Кто же все-таки подстрекал тебя к воровству?
Отвечает Мышь: Коршун, мол, и Сова.
Злобно глянул Коршун на Мышь и, негодуя, заявил:
— Летаю я под самым небосводом, и мудрецы воспевают мой горделивый полет. Когда я протяжно кричу, призывая дождь, крестьяне ждут, что настанет непогода. Люблю я резвиться в голубом небе, пищу предпочитаю дымящуюся кровью: часто нападаю на Зайцев, похищаю Цыплят. Очень сожалею, что уже давно не заклевал эту старую Мышь!
Сова заухала:
— Когда я была молода и глупа, совершила я тяжкий грех: убила свою мать… С тех пор не могу я поднять головы и в ясный день показаться на свет. Когда луна уходит из леса, я кричу зловещим, сдавленным голосом; когда под старыми деревьями сгущается туман, — летаю, взмахивая короткими крыльями. Заслышав человеческий голос, прячусь подальше, даже звери пугают меня. Пусть я навеки опозорена, — не желаю разевать клюв, чтобы оправдываться перед Мышью. Ведь эта гнусная, бессердечная тварь проникла в Королевскую кладовую и сожрала зерно — народное достояние! До конца своих дней буду сожалеть, что не истребила весь мышиный род!
