См. примеч. к переводу “Рассказа о знатоках шастр” (№ 17).
Сходный мотив, но опять-таки обыгранный по-иному (иронически?) — в “Рассказе о скупце” (№ 7): скупец приходит к Ганге и просит лодочника утопить его в священной реке. Интересно, что, как и в случае с “мотивом” “подслушивания” (см. выше примеч. 16), сниженное (смеховое?) обыгрывание “мотива” предшествует в книге его проигрыванию в более серьезном “ключе”. Вообще многие “мотивы” проигрываются в “Испытании человека” по крайней мере дважды — и как бы в разной тональности (с разными “знаками”). Ср., например, “мотив” “незаконнорожденный мальчик-чандала” в “рассказах” №9 и 13.
Jha R. Vidyapati. P. 34—35. Как и у индийских “волшебных сказок”, у легенды о смерти Видьяпати есть точная локализация: место на берегу Ганги рядом с железнодорожной станцией, которая теперь называется “Видьяпати-нагар”, т.е. “Город(ок) Видьяпати” (“Видьяпатьевск”? “Видьяпатьевка”?). Эта станция расположена на Хаджипурской ветке Северо-восточной железной дороги (Ibid. Р. 35).
Ср. замечание М.Л. Андреева в связи с одним из сюжетов “Новеллино”: “Ренессансная новелла будет в самых разнообразных вариантах развертывать этот мотив: острословие и остроумие, прорывающее границы состояний, чинов, сословий, вероисповеданий, чтобы расторгнуть глухоту душ и соединить людей, хотя бы на миг, в идеальном и неудержимом единстве развязки” (Андреев МЛ. “Новеллино” в истории итальянской литературы и европейской новеллы // Новеллино. С. 243).
Ср. “Рассказ о воре” (№ 5) из первой части книги, который также стоит в ряду “противоположных примеров”.
В оригинале этот “рассказ” называется “Häsa-vidya-kathä”. Слово hâsa на санскрите значит и ‘смех’, и ‘шутка’ (‘насмешка”). Таким образом, hasa-vidya можно перевести и как человек, искусный в смехе, мастер смеха.
Примечательно, что Ганганатх Джха в своем “адаптированном” издании (1911 г.) книги Видьяпати (см. ниже раздел 12, прим. 24) передвинул “Рассказ об искусном шутнике” на несколько “номеров” вперед, причислив его тем самым к “примерам положительным”. То же, вслед за Г. Джха, сделал и Чандракант Патхак в своем издании (1927 г. — см. ниже раздел 12, примеч. 25).
Сложность этой проблематики проявляется, например, в тех спорах, которые велись и ведутся у нас вокруг работ М.М. Бахтина о “смеховой культуре” европейского средневековья и Ренессанса.
По удачному выражению Е.М. Мелетинского, это “рассказы” о “плутовстве с эротической целью” (см.: Мелетинский Е.М. Историческая поэтика новеллы. С. 103). Здесь уместно обсудить вкратце тему эротики у Видьяпати, что возвращает нас также и к теме “Возрождения на Востоке”. Для европейской ренессансной новеллистики, как известно, характерна определенная свобода в трактовке эротических “мотивов”. По ложной аналогии некоторые “рассказы” в “Испытании человека” могут быть истолкованы как свидетельства о “ренессансных тенденциях” у Видьяпати. Однако следует помнить, что в индийской (индусской) культуре отношение к эросу было совсем иное, чем в христианской традиции. Обращение Видьяпати к эротической теме (впрочем, весьма сдержанное) отнюдь не было в его случае каким-либо бунтом против традиций. Напротив, это было следование традициям. Интересно другое: в XIX—XX вв. у образованных индийцев — вероятно, под влиянием британской (викторианской) культуры — утвердилось иное отношение к эротической тематике. В XX в. выходят издания “Пуруша-парикши” с “целомудренными” купюрами (см. ниже). Возможно, что именно традиционность в этом отношении, помимо иных причин, делала книгу Видьяпати не вполне приемлемым чтением и для индийцев XIX в.
См.: The Ocean of Stories. Vol. VII. P. 217—219. В “Океане сказаний” Муладэва назван “dhürtapati” — “владыка плутов”, т.е., можно сказать, “архиплут”.
См., напр.: Шукасаптати. Семьдесят рассказов попугая, рассказы № 22 и 30.
См., например, “Повесть о плутах” известного джайнского автора Харибхадры (VIII в.н.э.) в кн.: Повести, сказки, притчи древней Индии / Пер. с пали и санскрита. М., 1964. См. также: Серебряков ИД. Очерки древнеиндийской литературы. М., 1971. С. 270—290. Он же. Муладева // Энциклопедия литературных героев. М., 1997. С.275.
См.: Pavolini Р.Е. Vicendo del tipo di Müladeva Ц Giomale delle Società Asiatica Italiana. IX. 1895/96; Charpentier J. Paccekkabuddha-Geschichten. Uppsala, 1908; Bloomfield M. The character and adventures of Müladeva // Proceedings of the American Philosophical Society. 53. 1913; Sen S. On Müradeva, Müladeva and Sisnadeva // Mélanges L. Renou. P., 1968; Lienhard S. Müladeva und Verwandtes // Beiträge zur Indienforschung. B., 1977.
См., однако, подтип AT—TR 516A (засвидетельствованный только в Индии): “Два друга и принцесса. Один из друзей проникает к ней в женской одежде”. Разумеется, в данном “рассказе” Видьяпати легко выделить много “универсальных” “мотивов”.
Как пишет М. Винтерниц, не позднее V в.н.э. этот сюжет уже был обработан в одном джайнском сочинении (под названием “Тарангавати”, автор — Падалипта Сури), до нас не дошедшем. Сохранилось лишь краткое переложение (в стихах на пракрите), датируемое примерно XV в. (“Тарангалола”; см. перевод на немецкий язык: Leumann Е. Die Nonne. Ein neuer Roman aus dem alten Indien. München; Neubiberg, 1921). Авторы-джайны использовали данный сюжет для проповеди идей джайнизма. См.: Winternitz М. A history of Indian literature. Vol. II. P. 522—525.
Cm.: The Ocean of Stories. Vol. III. P. 291—296; Сомадева. Необыкновенные похождения царевича Нараваханадатты. С. 153—179.
У Наари это рассказ № 66, у Нахшаби — № 40, у Хайдари — № 35 (см. примеч. 20-23 в разделе 7 наст. статьи).
В версиях, созданных авторами-мусульманами, нет, разумеется, “мотива” прежнего рождения.
Некоторые элементы иронии можно усмотреть, конечно, и в версии Сомадэвы, и в сюжетах из “Рассказов попугая”.
Так, у А.С. Пушкина (в “Руслане и Людмиле”, сказках, “Повестях Белкина”) современные исследователи находят “ироническую игру традиционными мотивами” {Мелетинский Е.М. О литературных архетипах. М., 1994. С. 70; ср.: Он же. Историческая поэтика новеллы. С. 257). Подобным же образом в произведениях Л. Тика “сюжет становится предметом игры” (Шпагин П.И.
