Само собой разумеется, что греческая версия переносит литературный памятник в целом в инородную языковую сферу и разрушает, в частности, языковую структуру гимнов; однако существует мнение, что она вернее удерживает гностический характер памятника, чем сирийская версия, относительно более близкая к ортодоксальному христианству. Всё же в ряде случаев связь мыслей в сирийской версии представляется более логичной и органической, и тогда позволительно думать не столько об ортодоксальных переделках в ней, сколько о переработке греческого текста в духе западного, александрийского, гностицизма, который сильно отличался от восточного, сирийского. Поэтому в нашем переводе за основу взят сирийский извод, хотя некоторые места исправлены по греческому.
По ходу действия апокрифа Фома воспевает этот гимн на брачном пиру царской дочери, намереваясь призвать новобрачных к аскетическому воздержанию и с этой целью противопоставляя земному браку небесный.
Невеста — в ортодоксально-христианском понимании Церковь, обрученная Богу как Невеста. Ср. символику Апокалипсиса: «Наступил брак Агнца, и жена Его приготовила себя. И дано было ей облечься в виссон чистый и светлый; виссон же есть праведность святых. И сказал мне Ангел: «напиши: блаженны званные на брачную вечерю Агнца» (19:7–9). Но в гностической перспективе Невеста может быть понята как Ахамот — падшая София Премудрость Божия, искупленная Христом и восстановленная в своем надмирном достоинстве. Поэтому мы шли в переводе за греческим текстом; сирийский извод однозначно фиксирует ортодоксальную интерпретацию образа, заменяя слово «Невеста» формулой «Церковь моя».
Эту песнь по ходу действия апокрифа Фома воспевает в темнице. В центре песни — характерно-гностическое представление о ниспосланном свыше посланце, который, однако, в стране мрака сам попадает под власть сил мрака и должен быть выведен из забытья пробуждающим откликанием с родины.
Соломон, сын Давида, — вполне реальный исторический персонаж; об был царем Израильско-Иудейской державы в период наивысшего расцвета последней, накануне ее распада (965–928 гг. до н.э.). Библейские хроники (3Цар. 3–11, Парал. 2:1–9) дают трезвый, порой даже прозаичный образ проницательного и миролюбивого монарха, тонкого дипломата, сумевшего наладить отличные отношения с соседями, высоко поднять уровень культуры в придворных кругах своей столицы — Иерусалима и лично участвовать в интеллектуальных играх своих писцов и грамотеев. С похвалой отмечаются его «мудрость и весьма великий разум и обширный ум, как песок на берегу моря». (3Цар. 4:29); недаром ему приписано авторство сборника афоризмов (Книга Притчей Соломоновых), а позднее — Экклезиаста, Песни Песней и Книги Премудрости Соломона. Это царь-умник, царь-острослов, загадыватель и разгадыватель загадок. С религиозной точки зрения, важнейшее дело его жизни — строительство Иерусалимского храма, окруженного в иудейско-христианской традиции ореолом исключительной, ни с чем не сравнимой святости. Это дало импульс фантазии десятков поколений. Поскольку древнееврейская государственность никогда уже не смогла хотя бы отдаленно приблизиться к уровню эпохи Соломона, ностальгическая тоска по этой эпохе придавала ей всё более сказочный блеск. С другой стороны, «мудрость» Соломона переосмыслялась как волшебное тайноведение, царственная белая магия, подчиняющая его владычеству мир демонов. Нескончаемые позднеиудейские и христианские, а затем мусульманские легенды изображают, как богоугодное дело строительства храма осуществляется силами покоренных и обузданных богопротивных сил. Здесь угадывается двойственность, амбивалентность, присущая древним представлениям о строителе: может быть, он творит благо, но при этом нарушает человеческую меру, выходит за ее пределы, налагая на естество некое насилие, и на его величии лежит отблеск чего-то демонического. Недаром первый в мире город, по Библии, построил первоубийца Каин (Быт. 4:17), а величайшее строительное дело, о каком повествует Библия, — созидание Вавилонской башни (Быт. 11:3–9); недаром также Моисею запрещено было строить жертвенники из тесаных камней, оскверненных обработкой (Исх. 20:25), а праведные рехавиты похвалены пророком Иеремией за то, что воздерживались от строительства домов и продолжали обитать в кочевых шатрах (Иер. 35:7); такой же шатер служил вплоть до построения Соломонова храма вместилищем святынь Яхве и местом его присутствия (скиния, ср. Исх. 26). Соломон как строитель храма очень далек от строителей Вавилонской башни, но от невинности рехавитов он тоже далек, и камни для его постройки употреблены, конечно, тесаные (3Цар. 6:7). Амбивалентность роли строителя сливается с амбивалентностью роли царя, оцениваемого одновременно как избранник Яхве, усыновленный им (Пс. 2:7), и как злой соперник Яхве (1Цар. 8:7). В царе есть магическая, нечеловеческая сила, и, если его дело благое, значит, это добрый волшебник. Во всяком случае, без того чтоб знаться с демонами, ему не обойтись.
Повестей о Соломоне существует множество: интерес, который в них преобладает, — демонологический. Датировать их нелегко. О повести, приводимой в этой книге, едва ли можно сказать больше того, что она принадлежит ранневизантийской эпохе.
