Алишер Навои - Семь планет

Вот солнце понедельника взошло,
Небес желто-зеленое стекло

От ржавчины отмыло: засверкал
Небесный свод сверканием зеркал

И пожелал, исполненный причуд,
Чтоб вспыхнула заря, как изумруд,

В таинственном сиянии своем…
В зеленом одеянии своем,

Зеленый тополь взяв за образец,
Бахрам в Зеленый поспешил дворец.

К нему в покои гурия вошла:
Небесная лазурь ее вошла,

Зеленой веткой гибкою вошла,
Со сладостной улыбкою вошла:

Улыбка — сахар нежного стручка,
А зелень хороша, когда сладка!

Игрива, и нежна, и весела,
Царевна кубок шаху поднесла.

И принял шах лазоревый сосуд,
Из рук луны он принял изумруд,

Он пил вино из этих тонких рук,
Покуда неба изумрудный круг

Черней ночного сонмища не стал.
Шах благодатным сном еще не спал,

Печальным думам он предался вновь:
На шаха порчу навела любовь.

Пошли рабы за путником ночным,
Они в степи рассеялись, как дым,

И пешехода из чужой земли
Пред очи шаха вскоре привели.

Шах молвил из-за полога: «Тотчас
Пусть сядет он и поведет рассказ».

И чужестранец, похвалу воздав
Могучему властителю держав,

Прося благословенья божества,
Повел неторопливые слова.

«Давным-давно в Египте жил купец.
Богатством наделил его творец.

Был целью бедняков его порог,
Был стол его обилен и широк.

Был у него один счастливый сын:
Во всех искусствах он достиг вершин,

Юсуфа красотою наделен,
Был юноша богат, как фараон.

Его достоинств нам не счесть число.
Светилось ясным разумом чело.

Владел он всем, что было у купца,
Владел он всем имуществом отца!

Науки светской мудрость возлюбя,
Он окружил учеными себя.

Саадом звался. Видел в нем отец
Всей жизни счастье, дней своих венец.

Покои для гостей воздвиг Саад.
Прохожему любому был он рад.

К нему дорогу знали свой, чужой:
Он всех встречал с открытою душой,

Всем путникам предоставлял приют…
Спросив: откуда и куда идут,

Какая цель у них и в чем нужда, —
Он милость им оказывал всегда,

Оказывал гостям в жилье своем
Внимательный и ласковый прием.

Когда же, чуткий сердцем, видел он,
Что гость благодеяньями смущен,

Хозяин с лаской задавал вопрос:
Что видел он? Что знал? Что перенес?

Что, странствуя, стремился он познать?
В какой науке видит благодать?

Саад внимал гостям, как ученик,
Он в тайны сокровенные проник,

Он стал наук заморских знатоком,
Алхимией и волшебством влеком.

Но вот привел непостижимый рок
Двух чужестранцев на его порог,

Одетых в одинаковый наряд:
В зеленое от головы до пят.

Поставил блюда для гостей Саад,
Раскрыл объятья, их приходу рад.

Он ласковым не для приличий был, —
Таков души его обычай был!

Великодушьем он гостей потряс.
Такую милость встретив в первый раз,

Переглянулись оба, замолчав:
Их поразил его приятный нрав.

Желая их развлечь, в один из дней
Хозяин пир устроил для гостей,

Который полон был всего того,
Чего желает наше естество.

Когда вино дыханием паров
Отбросило смущения покров,

Своим гостеприимством сын купца
Пленил навеки странников сердца.

Когда он лаской поразил гостей,
«Откуда вы? — он вопросил гостей, —

Ответьте мне: где жили прежде вы?
В зеленой почему одежде вы?»

А те: «Далек родной страны рубеж,
Она зовется Шахрисабз и Кеш.

На зеркале ее широких вод
Трава, подобно ржавчине, цветет.

Одета вся страна в зеленый цвет,
Кто в ней живет, в зеленое одет.

Как видишь, в зелень мы облачены:
Мы Шахрисабза верные сыны».

«Теперь скажите мне, — спросил Саад, —
Какой диковинкою мир богат?»

Один промолвил гость: «Моя страна
В зеленые одежды убрана,

Благоуханна, как цветущий рай.
В раю цветущем есть нагорный край,

То место называется Кетвер,
А в нем, поднявшись до небесных сфер,

Кумирня гордо своды вознесла:
Она из камня сделана была,

А на ее стенах, со всех сторон,
Был ярко мир зверей изображен.

Опомниться не сможет человек,
Когда найдет в монастыре ночлег:

Узнает он годов грядущих даль,
И радость будущую, и печаль.

Когда он вступит в тот стеклянный храм
И сон к его приблизится глазам,

К нему во сне два странных существа
Придут и скажут вещие слова,

В лицо вперив зрачки недвижных глаз,
По очереди поведут рассказ.

И первое поведает о том,
Что встретит он, идя благим путем;

Поведает второе существо,
Какое горе поразит его.

И станет пробужденному от сна
Вся будущая жизнь его ясна.

Он радостно проснется поутру:
От зла уйдет он и придет к добру».

Так молвил первый странник и затих.
Второй повел начало слов таких:

«В той области живет святой старик.
Он сердцем чист, он разумом велик.

Когда, увидев сон в монастыре,
Узнав о зле грядущем и добре,

Иной постичь не сможет благодать,
Понять не сможет, как от зла бежать,

И станет пред загадкою в тупик, —
Страдальца просветит святой старик.

Так нужно поступить: увидев сон,
Но не поняв, что означает он,

Не зная, как благим путем пойти
И как дурного избежать пути,

Отправься к старцу, расскажи свой сон.
Советом старца будешь умудрен,

И, выполнив его благой совет,
Увидишь ты добра желанный свет».

Саад сознанье потерял: рассказ
До глубины души его потряс.

Он до ночи не отпускал гостей,
Измучил их беседою своей.

Тоскою беспредельною объят,
Бессонницей томясь, решил Саад

Отправиться в зеленую страну,
В кумирню, к удивительному сну.

Настало утро, чей лазурный свет
Наполнил ярким блеском дольний цвет.

Лишенный воли, потеряв покой,
Саад томился темною тоской.

Свое решенье он открыл отцу.
Чтоб сына удержать, пришлось купцу

Принять немало хитроумных мер,
Но юношу влекла страна Кетвер.

Ты болен страстью? С нею не борись,
Одно поможет средство: покорись…

Поняв, что сына удержать нельзя,
Ни уговаривая, ни грозя,

Купец, хотя стонал и плакал сам,
Сыновним все же уступил слезам,

Дитя свое он богу поручил,
Казну свою пред сыном положил

И молвил: «Все возьми, чем я богат!»
Обрадованный, приказал Саад

Собрать в теченье суток десяти
Все нужное для дальнего пути.

Собрал отец по-царски сына в путь, —
Саад царю не уступал ничуть!

Он видел, нетерпеньем обуян,
Верблюдов среброносный караван;

Свисали тяжкие тюки с горбов;
Четыре сотни молодых рабов,

Чьи золотом блестели кушаки,
Привязывали накрепко тюки;

Все, что придумать может человек,
И то, чего не выдумать вовек,

И то, что будет в будущих веках, —
Все было в преизбытке в тех тюках!

Попутчиками сделав двух гостей
И две реки пролив из двух очей,

Вздохнув, простился юноша с отцом.
Отец стоял с заплаканным лицом:

Ему хотелось мертвым сном заснуть!
Саад отправился в далекий путь.

Он торопился: делал он зараз
Два перехода, не смыкая глаз,

Два гостя к рубежам своей земли
 Его, подобно ангелам, вели.

Осталась позади степная ширь,
Языческий пред ними монастырь:

До неба своды храма достают!
Брахманы, предоставив им приют,

Преподнесли им яства и питье,
Добросердечье выказав свое.

Саад велел двум спутникам-друзьям
Сейчас же обозреть стеклянный храм.

Они вошли вовнутрь монастыря,
На стены с изумлением смотря.

Сказал один из спутников тогда:
«В храм не входи, чтоб не было вреда!»

Но, болен страстью, пребывал он глух,
Замкнул пред уговорами он слух.

Когда зажглись лучи ночных светил,
Он в крепость монастырскую вступил,

А спутники стояли у стены,
Предчувствием дурным омрачены.

Саад вступил, друзьям не веря, в храм.
Брахман снаружи запер двери в храм.

Всем существом затрепетал Саад.
Ему хотелось убежать назад.

Дрожа, он впал в отчаянье тогда,
Почувствовал раскаянье тогда,

Но было поздно: мраком устрашен,
Увидеть жаждал он чудесный сон.

Но разве сон к тебе отыщет путь,
Когда глаза не в силах ты сомкнуть?

Так было с ним. В испуге и мольбе
Он тщетно сновиденье звал к себе.

Заснул он лишь на утренней заре.
Увидел он себя в монастыре,

В том самом, где нашел себе ночлег,
Где ночь провел он, не смыкая век.

Внезапно два пернатых существа,
Чьи перья — как зеленая трава,

Запели дивным пением и ввысь,
Подобно легким птицам, поднялись,

Над годовой Саада сделав круг,
Ему на плечи опустились вдруг.

Одна, чьи перья — ангела крыла,
Сновидцу весть благую подала:

«Тебе в подруги пери суждена,
Прекрасная, как солнце и луна».

За ней другая птица, вестник зла,
Пророческий свой голос подала:

«Твоей судьбою станет грозный див,
Тебя он свяжет, в рабство обратив».

Проснулся, пораженный сном, Саад.
Смущением и трепетом объят,

Он завопил. Восточная заря
Вдруг осветила мрак монастыря.

Он ринулся в смятении к дверям, —
Брахман открыл снаружи двери в храм…

Саад утратил разум и покой.
Томим тоской, он слезы лил рекой.

Свет разума в глазах его померк.
В отчаянье он слуг своих поверг,

И те, исполненные скорбных дум
И обратив лицо к пришельцам двум,

Сказали так: «Сбылось, увы, сейчас
Предупрежденье одного из вас,

Но от другого помощи мы ждем».
Тогда другой, с возвышенным умом,

С приязнью откровенною в глазах
И тайной сокровенной на устах,

Сказал страдальцу: «Помощь такова, —
Мои ты вспомни прежние слова, —

Ты поднимись на горную тропу,
К святому старцу ты направь стопу,

Поможет он тебе, как верный друг,
Прогонит он, быть может, твой недуг».

И все пошли к жилищу старика.
В зеленых платьях два проводника,

К вершинам гор, поднявшимся вдали,
Несчастного к пещере привели.

Паломники вошли, сгибая стан,
В пещере той увидели айван,

А выдолбил его, подняв топор,
Не кто иной, как низвергатель гор.

С трудом пройдя сквозь каменную мглу,
Заметили отшельника в углу:

Как драгоценный камень в руднике,
От мира скрывшись в горном тайнике,

Он возлюбил пещеры темный мир, —
То в мире малом был огромный мир!

Как мир скрывают ночи небеса,
Распущенные скрыли волоса

Его худое тело; как рудник
Таит богатства, в сердце скрыл старик

Науки драгоценную руду;
Причастная духовному труду,

Сияла мудрость на его челе;
Он семь столетий прожил на земле;

Он удалился от пути невежд,
От разочарований и надежд;

К богатству, к власти потерял он вкус:
Без страха жил премудрый Файлакус…

Поражены обличием его
И внутренним величием его,

Молчали гости, трепетно дрожа,
Смиренно руки на груди сложа.

Но понял их смятение старик:
Откинув волосы, открыл он лик.

Он своды озарил, и мрак исчез:
Так солнце озаряет свод небес.

Их встретил с милостью старик святой,
Глаза его светились добротой.

Все гости к праху приложили лбы.
«Саад, — сказал старик, — ты свет судьбы,

Ты — соименник счастья. Узнаю,
Благовеститель, красоту твою!

Сейчас ты мне расскажешь обо всем.
А хочешь — волосок за волоском —

Я сам твою же повесть изложу?
Сам о тебе всю правду расскажу?»

Упав пред старцем ниц, сказал Саад:
«Когда Лукман вещает, все молчат».

Сверкнул улыбкой старца чудный взор.
Главу склоняя, тихий разговор

Повел сердца пленяющий мудрец
О том, где гость родился; кто отец

И мать его; где вырос он; о том,
Как для гостей открыл Саад свой дом;

О том, как он ловил из уст гостей
Диковинки чудесных повестей;

Как путникам он деньги раздавал;
Как, путникам внимая, познавал

Науки совершенство; как постиг
Творения таинственный язык;

Как, выслушав слова пришельцев двух,
Он стал мечтать, и беспокойный дух

От близких и родных его увлек
В дорогу дальних странствий; как он лег

На ложе в монастырской тишине;
Как дивных птиц увидел он во сне;

Как, порицаньем вещим потрясен,
Не в силах был истолковать свой сон…

Саад внимал, надеясь и скорбя,
А старец продолжал: «Я ждал тебя.

Я сновиденью объясненье дам,
Я сновиденью воплощенье дам, —

Пойми: я цель преследую свою!
Тебе я жизнь поведаю свою.

Я некогда верховным был жрецом,
Меня считала паства мудрецом.

Во сне и наяву хотелось мне
Услышать прорицанья в дивном сне,

Мечтал избрать своим ночлегом храм,
Но мудрость преграждала путь мечтам.

И, наконец, мечтанья взяли верх.
Я голос робкой мудрости отверг.

Не сам, а силой странною влеком,
Вошел я в храм в молчании ночном.

«Вот здесь, — решил я, — будет мой ночлег!»
Сон сразу на меня свершил набег.

Открылось в этом сне моим глазам:
Сто тысяч обликов явилось в храм.

И двух существ увидел я полет, —
Ты тоже видел их, мой гость! — И вот,

Слетев ко мне с высот монастыря,
Запели обе птицы, говоря,

И первая сказала: «Будет миг —
Согнешься ты под тяжестью вериг,

Твой день погаснет, с темной ночью схож,
Обитель ты в пещере обретешь».

Другая возразила: «Кто крылат,
Пусть не скорбит. Тебя спасет Саад.

Хотя стезя к спасенью тяжела,
Перелетишь, почуяв два крыла».

Но тут, испуган речью вещих птиц,
Сон удалился от моих ресниц.

А я смущен великой смутой был,
Раздавлен я тоскою лютой был,

Я вопрошал: «Где толкователь снов?
Где благовест его правдивых слов?»

В огне я бредил и во тьме бродил,
Но толкователя не находил.

Какая мне готовится беда?
Мне вспомнилась пословица тогда,

Я повторял ее на все лады:
«Предчувствие беды страшней беды».

Меня пугало будущее зло,
И вскоре дело до того дошло,

Что я, терзаться не желая впредь,
Одно придумал средство: умереть…

Вдруг старца вижу я. То призрак был?
Но старец так похож на Хызра был,

Что я подумал: это Хызр святой!
Он в рубище облек свой стан худой,

Зеленый посох он держал в руке.
Сказал: «Не плачь, испуганный, в тоске.

Я сон твой истолкую, но сперва
Мне обещай, что все мои слова

Без отговорок примешь ты сейчас,
Исполнишь без докуки мой приказ».

Запечатлев на прахе поцелуй,
Сказал я Хызру: «Сон мой истолкуй.

Я всей душой слова твои приму,
Покорен я приказу твоему».

А тот: «Запечатлей в своем уме
Страницы мудрые Джамасп-наме.

Когда прозренья книгу ты прочтешь,
Ты повесть о самом себе найдешь.

Джамаспа слово для тебя — закон.
Прочти — поймешь, как толковать свой сон.

Но вот условье, — слух свой напряги, —
Ты знанием иным пренебреги.

Науками свой разум не дробя,
Снотолкованью посвяти себя.

Познав науки этой глубину,
Дашь толкованье ты любому сну.

Усердие твое — награда нам.
Ты должен тем, кто ночью вступят в храм

И выйдут утром, скорбью сражены,
Растолковать мучительные сны,

Утешить слабых должен ты, как врач,
Развеять их печаль, унять их плач».

Сказав, исчез. Я волю дал слезам,
Я приложил глаза к его следам.

Был след его стопы, как свет во тьме!
Я встал, пошел, раскрыл Джамасп-наме,

На той странице книгу я раскрыл,
Где обо мне провидец говорил.

И вот его слова: «В такой-то век,
В такой-то год, такой-то человек,

Чей разум высшим знаньем просвещен,
В монастыре заснув, увидит сон.

Познает пламенное горе он,
Но пусть поднимется в нагорье он.

В пещере пусть отшельником живет.
Сто лет промчит времен круговорот,

Пройдет столетье, как единый миг, —
Постигнет он значение вериг.

Благая весть придет к нему тогда.
Над ним взойдет счастливая звезда,

То есть: придет счастливый человек,
Чей путь его дорогу пересек,

Чье прозвище — Саад, чей счастлив лик,
Чей скорбный сон тяжеле всех вериг.

К пещернику придя, попросит он
Растолковать его ужасный сон.

Едва найдет желанное Саад,
Поняв свой сон и не страшась преград,

Свой сон поймет и толкователь сна,
Загадка станет для него ясна.

Он таинства небесные поймет,
Все небо мыслью быстрой обоймет,

Украсит он собой сады небес,
Проникнет ум его в труды небес;

Ничтожеством считая небосвод,
Отшельник тот над небом власть возьмет,

В пещере темной умерщвляя плоть,
Сумеет он страданье побороть.

Настолько станет дух его велик,
Сильнее плоти, всех ее вериг,

Что внидет он, не ведая оков,
В сокровищницу мудрости веков.

Вот объясненье первой части сна.
А часть вторая так объяснена:

Кто светлой мыслью к небу воспарил,
Почуял силу двух духовных крыл».

Когда проник я в смысл чудесных строк,
Пещеры я переступил порог,

Я целое столетье в ней провел,
Я людям подавал благой глагол,

Я размышлял о зле и о добре.
И тем, кто видел сон в монастыре,

Я, сновиденья объясняя суть,
Указывал к добру тернистый путь.

Я часто думал: счастье обрету,
Когда твою увижу доброту.

Сто лет промчалось на моих глазах,
И ты пришел. Благословен аллах!

Сейчас услышишь толкованье сна.
«Тебе в подруги пери суждена», —

Вот первой птицы вещие слова.
Разгадка прорицанья такова:

О дочери царя слова гласят.
На ней блестит лазоревый наряд,

Сурьма для солнца — след ее ноги.
Отец ее, пред кем дрожат враги,

Чья гуще трав бесчисленная рать,
Решил столицей Шахрисабз избрать.

Подобно пери шахское дитя.
Красавицу соперницей сочтя,

Питают пери зависть ныне к ней,
А гурии годны в рабыни ей.

Старуха неба, зеркало держа,
Ее причесывает. Госпожа

Считает солнце зеркалом своим.
Нет, лучше с ясным солнцем мы сравним

Ее красу: она весь мир сожгла,
И рядом с ней тускнеют зеркала!

Пред ней, восторг в смущенье заглуша,
Глаголющая замолчит душа.

Язык пред ней немеет, слишком груб,
Живой водой блестят рубины губ.

Подобно Хызру вещему, она
В зеленое всегда облачена.

Ее лицо — как райский цвет живой,
Что всходит над зеленою травой.

Она для шаха — радости ручей,
Она — зеница, свет его очей.

Шах на вершине горного хребта
Построил крепость. Башня поднята

До самых туч. Она, превыше гор,
Бросает небосводу свой укор.

Посередине крепости дворец
Воздвиг для гордой дочери отец.

Вокруг дворца — три крепостных стены,
И башни на стенах возведены.

В стенах обширных — крепкие врата,
До неба их доходит высота,

Тропа ведет к подножью этих врат,
Она полна немыслимых преград.

У первых врат на страже — великан,
Свирепый негр по имени Катран.

Пред ним, как муравей, бессилен слон,
А каждый волос на плечах — дракон,

Но волосы и шеи и спины —
Слоновыми назваться бы должны!

Как страж небес, как полуночный мрак,
Стоит он, и пред ним трепещет враг.

Мудрец, который знанием богат,
На страже встал у следующих врат.

Перелистал он сотни древних книг,
Он крепость эту шахскую воздвиг.

У третьих врат старуху мы найдем.
Ей любо заниматься колдовством.

В коварстве, в хитрости, в науке зла
Она старуху неба превзошла.

Нельзя ее свирепость обмануть,
Не смеет ветер в крепость заглянуть.

Заглянет птица — выпадут крыла,
Заглянет муха — и сгорит дотла.

Волшебный пламень жжет все горячей,
Он может камень превратить в ручей…

Царевна, с сердцем каменным луна,
К супружеству презрения полна.

Она, недосягаема для глаз,
В той крепости от мира заперлась.

Но мир, наслышан о ее красе,
Стремится к ней: о ней мечтают все,

Хотя повергнут в страх влюбленный мир:
Его сердцегубительный кумир

Условье ставит, гордо говоря:
«Будь это грозный царь, иль сын царя,

Иль мудрый муж, прославленный вовек,
Иль просто благородный человек,

Но каждый, кто в сердечной глубине
Взлелеял мысль о близости к луне,

Кто речь, когда негаданно придет,
О брачном договоре заведет,

Пусть как ему угодно: колдовством,
Коварством, силой, хитростью, умом —

Ворота шахской крепости возьмет!
Дойдя до первых крепостных ворот,

Пусть победит сперва Катрана он.
Его связав, пусть невозбранно он

Приблизится потом к вторым вратам.
Мудрец ему задаст вопросы там.

Когда ответов он найдет язык,
Поставит вопрошавшего в тупик,

Пусть до последних он дойдет ворот:
Там победителя колдунья ждет.

Когда он, силой знанья своего,
Старухи уничтожит колдовство,

Когда, с противником расправясь так,
Он водрузит над крепостью свой стяг,

Над крепостью явив права свои,
Он завладеет крепостью любви.

А нет, — он будет схвачен, как злодей,
С позором выгонят его людей,

Пусть на себя тогда пеняет сам:
Его убьют, останки бросив псам,

А голову, всем прочим в образец,
Поднимут вверх, на крепостной зубец».

Условье гордой пери тяжело,
И дня еще такого не прошло,

Чтоб не был умерщвлен один из тех,
Кого манил и обманул успех.

Для псов добычей стали храбрецы,
Чьи головы воздеты на зубцы…

Но ты не трепещи, судьбу кляня.
В пустыню страха не гони коня:

Красавицу соединю с тобой, —
Она тебе назначена судьбой.

Тебе с подругой сблизиться пора,
Тебя наставлю я на путь добра».

Когда премудрый так проговорил,
Он раковину гостю подарил,

И несколько волшебных слов подряд
Он начертал, чтоб заучил Саад.

Еще одну записку написал
И, юноше вручив ее, сказал:

«Вставай и отправляйся в путь скорей.
Вожатыми ты сделай двух друзей

В зеленых платьях: не теряя дня,
До Шахрисабза ты гони коня.

Зеленый город — всех стараний цель.
Когда же ты достигнешь тех земель,

Ты спутников к царю отправь тотчас:
Пусть обо всем доложат без прикрас.

Шах скажет: «Негра победи сперва».
Вступи в борьбу, но затверди слова,

Которые тебе я начертал, —
Их чарами владея, начертал:

В них мощь твоя, они — твой талисман,
Пред мощью их беспомощен Катран!

Как только в раковину дунешь ты,
Когда сквозь раковину плюнешь ты,

В какое б место ни попал плевок,
Твой враг заснет, и будет сон глубок.

Ты возликуй, Катрана победив:
Когда в борьбе погибнет черный див

И будет крепость первая взята, —
Раскроет радость пред тобой врата,

И ступишь ты уверенной ногой,
И так дойдешь до крепости другой.

Ты будешь остановлен мудрецом.
Ты будешь поражен его лицом,

В глазах увидишь мудрости лучи.
Мою записку ты ему вручи.

Смирится пред тобой, ее прочтя,
Поможет он тебе, мое дитя.

Он с высшею премудростью знаком,
Он стал мне сыном и учеником.

Развеет он старухи колдовство,
И счастья ты достигнешь своего».

Так молвив, улыбнулся он светло,
Поцеловал он юношу в чело,

Напутственное слово произнес:
«Удачлив будь! Ты счастье мне принес,

Теперь за счастьем ты своим иди.
Спеши: преграды будут впереди».

С порога старец крикнул: «Счастлив будь!»
Саад, повеселев, пустился в путь,

Луга пересекая и поля…
И показалась, наконец, земля,

Покрытая зеленою травой,
Слиянная с небесной синевой.

Терялся в небесах ее рубеж:
Предстал пред путниками город Кеш.

Саад сказал своим проводникам:
«Ступайте к шаху во дворец!», а сам

Верблюдов он развьючить приказал,
Устроил посреди степи привал.

Явились к шаху два проводника
И повесть начали издалека

О том, как непостижная звезда
Саада издали вела сюда.

Они хвалили ум его и нрав,
Его радушью должное воздав.

К ним шах склонил свой милостивый слух:
Друзей и слуг он видел в этих двух,

Он твердо знал, что их рассказ правдив.
Уже к Сааду сердце обратив,

Приязнь к нему почувствовав, приказ
Двум правдолюбцам отдал он: «Тотчас

Помчите вы коней к его шатру,
Я к завтрашнему жду его утру».

Наутро уроженцы той земли
К властителю Саада привели.

Шах, увидав его счастливый лик,
Утешился душой и в тот же миг,

Едва на юношу он бросил взгляд,
Решил: ему, как сердце, мил Саад!

Шах возвеличил гостя и вознес
И благопожеланье произнес.

Упал пред ним Саад, целуя прах,
Но поднял гостя милостивый шах

И оказал невиданную честь:
Велел ему перед престолом сесть.

Когда чужой и свой, собравшись тут,
Вкусили вдоволь от богатых блюд

И шах узнал от сведущих двоих,
От добрых верноподданных своих,

Желанье юноши, — сказал он так,
И это был расположенья знак:

«Был труден, утомителен твой путь,
Саад, сейчас ты должен отдохнуть.

А завтра час борьбы назначу я.
Предчувствую твою удачу я».

Тогда Саад направился к шатру.
Друзей и слуг собрал он на пиру.

Он пил вино, и сладостный кумир
Незримо украшал веселый пир.

Мрак над землей свой полог растянул,
Не раз ночной менялся караул, —

Опьянены и сражены вином,
Пирующие спали крепким сном.

Для пьяного — все беды позади:
Хмель — в голове, любимая — в груди.

Саад покинул свой шатер, ведом
Отвагою, любовью и вином.

Не видели друзья, пьяным-пьяны,
Как он дошел до крепостной стены,

Как падал он, как поднимался вновь,
Как опьяняла пьяного любовь,

Как вопли он, шатаясь, издавал:
Он о любви к возлюбленной взывал…

А в это время кровожадный негр,
Что, словно дым, восстал из горных недр,

Чья грудь бесстрашна, чьи глаза остры, —
Расхаживал на выступе горы.

Он стражу нес у крепостных ворот,
Вдруг слышит: голос плачет и зовет.

На голос он с крутой горы сбежал,
Держа в руке безжалостный кинжал.

Он увидал сраженного вином:
Сознания свеча погасла в нем!

Сперва хотел убить его Катран,
Но передумал черный великан.

Сказал: «В пещере пьяного запру.
Когда же мир проснется поутру,

Убью при всех. И завтрашний мой враг,
Взглянув на мощь мою, почует страх,

И я затрепетавшего убью,
Народу силу покажу свою,

Чтоб восхвалял меня и стар и млад».
Катран, жестокому решенью рад,

К пещере приволок его, свиреп.
Пещера та напоминала склеп.

В тот склеп Саада бросил черный див,
Связав и руки на спине скрутив.

Он завалил тяжелым камнем вход,
На страже встал у крепостных ворот…

Заснул влюбленный, хмелем побежден.
Когда заря взошла, развеяв сон,

Он вспомнил, что произошло вчера,
Как пьяный, убежал он из шатра,

Как, пьяный, крепости вчера достиг,
Тогда слова, что написал старик,

Он стал читать, их повторяя вслух, —
И в тело мощь вошла такая вдруг,

Что выпрямился в мрачном склепе он,
И разорвал стальные цепи он,