Друг друга, в возжеланьи, умертвили,
И имя их погибло безвозвратно:
Так вот к чему, ведя, приводит хоть.
Ей человек оцеплен и принижен,
В ее цепях он делается подлым,
Она его бодилом жжет и колет,
И длится ночь, избит, изношен он.
Олень в лесу так жаждет возглаголать,
И, речи не найдя, он умирает,
И птица так летит в силок лукавый,
И рыба так взманилась на крючок.
Подумавши о надобностях жизни,
В них постоянства вовсе не находишь:
Едим мы, чтобы голод успокоить,—
Чтоб жажда нас не жгла, должны мы пить,—
Одежду надеваем мы от ветра
И холода,— чтобы уснуть, ложимся,—
Чтоб двигаться, должны искать повозку,—
Чтоб отдохнуть, должны сиденье взять,—
Чтоб грязными не быть, должны мы мыться,—
Все это делать нам необходимо,—
Нет постоянства в тех пяти желаньях,
Чуть утишишь, вновь нужно утишать.
Как человек, что одержим горячкой,
Прохладного испить желает зелья,—
Алканье утолить томленье хочет,
Безумец постоянство видит в том.
Но постоянства в прекращеньи боли
Не может быть: желая хоть утишить,
Мы вновь хотим и громоздим хотенья,
В превратности такой устоя нет.
Наполниться питьем и вкусной пищей,
Одеться в подходящие одежды,
Не длительные это услажденья,
Проходит время, скорбь приходит вновь.
Прохладно лето в месячном сияньи,
Зима приходит,— и умножен холод,
Чрез восьмикратность мира все превратно,
Рабам отдайся,— доблесть потерял.
Молитвенность — все делает служебным,
Как правит царь, что царствует высоко;
Благоговейность повторяет скорби,
Подъемля тяжесть, силой счет ведет.
При всяком положеньи нашем в мире,
Вкруг нас не устают скопляться скорби,
Хоть будь царем, но пытка громоздится,
Люби — скорби, один — нет счастья в том.
Хотя б твои — четыре царства были,
Участвовать — в одном ты только можешь,
И в десять тысяч дел когда заглянешь,
Узнаешь десять тысяч ты забот.
Так положи конец своей печали,
У тишь хотенье, воздержись от дела,—
В том есть покой. Услад царя есть много,—
Без царства же есть радостный покой.
Не измышляй же мудрых ухищрений,
Дабы вернуть меня к пяти желаньям:
Что манит сердце — тихая обитель,
Что любо сердцу — это вольный путь.
А ты хотел бы, чтоб запутан был я
В обязанности и соотношенья,
Свершение хотел бы уничтожить
Того, чего я тщательно ищу.
Постылый дом мне страха не внушает,
И не ищу я радостей небесных,
Не жаждет сердце прибыли доступной,
И снял с себя я царский мой венец.
И вопреки тому, как размышляешь,
Предпочитаю более не править:
Избавившись змеиной пасти, заяц
Придет ли вновь, чтоб пожранным быть ей?
Кто факел держит и сжигает пальцы,
Из рук своих не выпустит ли факел?
Кто был слепец и обладает зреньем,
Захочет ли он снова темноты?
Или богач по бедности вздыхает?
Или мудрец невеждою быть хочет?
Коль в этом мире есть такие люди,
Тогда хочу опять в родимый край.
Я избавленья жажду от рожденья,
От старости, от смерти,— и хочу я
Выпрашивать как милостыни пищи
И возжеланья тела обуздать,—
В отъединеньи быть, смирив хотенье,
Избегнуть злых путей грядущей жизни,
Так мир найду я в двух мирах спокойных,
Прошу тебя, ты не жалей меня.
Жалей скорее тех, что правят царством,
Их души вечно пусты, вечно в жажде,
Им в настоящем мире нет покоя,
А после пытку примут как удел.
Ты, что владеешь именем высоким
И почитаньем, властелину должным,
Со мною разделить хотел бы сан свой
И дать мне долю всех своих услад,—
Взамен и я прошу тебя сердечно,
Ты раздели со мной мою награду.
Кто трех разрядов ведает усладу,
Тот в мире носит имя «Господин»,—
Но в том согласованья нет с рассудком,
Затем что эти блага не удержишь.
Где нет рожденья, жизни или смерти,
Кто будет в том,— он истый Господин.
Мне говорят: «Коль молод, будь веселым,
А будешь стар, тогда и будь отшельник».
Но я смотрю, что в старости есть слабость,
Благоговейным быть нет сил тогда.
Есть в юности могущество и твердость,
Есть крепость воли, в сердце есть решимость,—
А смерть как вор с ножом идет за нами,
И любо ей добычу ухватить.
Зачем же будем старости здесь ждать мы?
Непостоянство — мощный есть охотник,
Болезни — стрелы, лук его — есть старость,
Где жизнь и смерть, он мчится за живым.
Охотник не упустит верный случай.
Зачем нам ждать, когда придет к нам старость?
И те, что учат жертвоприношеньям,—
Неведеньем подвигнуты они.
Достойней — почитания закона
И прекращенье жертвоприношений.
Жизнь разрушать, хотя бы для молений,
В том нет любви, в убийстве правды нет.
Хотя б за эти жертвоприношенья
И длительная нам была награда,
Живое как могли бы умерщвлять мы?
В награде же и длительности нет.
То значило бы — мудро размышляя
И отвлеченно чтя благоговенье,
Пренебрегать благим в своих поступках:
Кто мудр — тот разрушать не будет жизнь.
Кто в этом, их устой — закон превратный,
Кто в этом — ими правит шаткий^ ветер,
Они как капля, свеянная с травки,
Я — выхода надежного ищу.
Есть Арада, он праведный отшельник,
Слыхал, он говорит красноречиво
О том, в чем верный путь освобожденья,
И должен я туда, где он, идти.
Но скорбь должна быть избранной неложно,
Поистине мне жаль тебя оставить,
Отечество твое да будет мирным,
И свыше и тобой защищено.
На это царство да прольется мудрость,
Как красота полуденного Солнца,
Да будешь ты вполне победоносным,
Да сердцем совершенным правишь ты.
Вода и пламень противоположны,
Но пламень причиняет испаренье
И пар в плавучесть облака восходит,
Из облаков струится книзу дождь.
Убийство и очаг несовместимы,
Кто любит мир, убийство ненавидит,
И если так убийцы ненавистны,
Кто в этом, пресеки же их, о царь.
Им повели найти освобожденье,
Как тем, кто пьет и все ж иссох от жажды».
И, сжав ладони, царь явил почтенье,
А в сердце у него горел восторг.
Он молвил: «Что ты ищешь, да найдешь ты,
И плод его да скоро ты получишь,
А как получишь этот плод прекрасный,—
Вернись, прошу, и не отринь меня».
И Бодгисаттва, в сердце мир лелея,
Решив его моление исполнить,
Спокойно отбыл, путь свой продолжая,
Чтоб к Араде-отшельнику прийти.
А царь меж тем и свита за владыкой,
Ладони сжав, пошли немного следом,
И снова в Раджагригу возвратились,
Лелея мысли в помнящих сердцах.
Сын лучезарного Солнца,
Знатного рода Икшваку,
К тихой направился роще,
Арада Рама там был.
Сын лучезарного Солнца,
Полный почтительным чувством,
Стал перед Муни великим,
Он пред Учителем был.
Спутники тихих молений,
Видя вдали Бодгисаттву,
Радостно песню пропели,
Тихо примолвив: «Привет».
Сжавши ладони с почтеньем,
Как подошел, преклонились,
После обычных вопросов,
Сели по сану они.
Все Брамачарины, видя,
Как был прекрасен царевич,
В качествах тех искупались,
Чистой напились росы.
Руки свои приподнявши,
Так Бодгисаттву спросили:
«Долго ли был ты бездомным
И разлученным с семьей?
Долго ли порваны были
Узы любови, что держат,
Как порывает порою
Цепи окованный слон?
Мудрости лик твой исполнен,
Он просветлен безупречно,
От ядовитого можешь
Ты отвратиться плода.
В древнее время могучий
Царь лучезарно-подобный
Передал царственность сыну,
Бросил увядший венок:
Но не такое с тобою,
Силы младой ты исполнен,
Все ж не вовлекся в любовь ты
К гордому сану царя.
Воля твоя непреклонна,
Это мы явственно видим,
Правый закон в ней вместится,
Как в надлежащий сосуд.
Воля твоя, закрепившись,
Мудрости будет ладьею,
Переплывет она море,
Жизни и смерти моря.
Те, что лишь учатся просто,
Их испытуют — и учат,
Случай же твой особливый,
Ум твой — как воля — готов.
То, что предпринял ты ныне,
Цепь изучений глубоких,
Цель эта зрима тобою,
Ты не отступишь пред ней».
Радостно слушал царевич
Эти слова увещанья.
На обращение это
Радостно он отвечал:
«Без предпочтения эти
И без пристрастья реченья,
