Аль-Мухальхиль - Арабская поэзия средних веков

Я Кайса навестить хочу, как брата,
Я клятву дружбы взял со всех племен.

Я видел, как бурлит поток Евфрата,
Как пенится, когда он разъярен,

Как с боку на бок парусник швыряет,
Грозя низвергнуть на прибрежный склон.

Так укачало кормчего, беднягу,
Что в страхе за корму схватился он.

Но что Евфрат в сравненье с Кайсом щедрым?
Тот всем воздаст, никто не обделен,

И сто верблюдиц, крепких, словно пальмы,
Дарит он другу: не велик урон!

Ведь все сыны Муавии{70} такие,
Любой высок, прекрасен и силен.

По зову первому идут на помощь,
Все на конях, и не сочтешь знамен.

А как приятно с ними быть в застолье!
Их руки щедры, разговор умен.

Отстань и отойди, будь от меня подале.
Молю Аллаха я, — убрать тебя нельзя ли?

Тебя считаю я презренным и дурным,—
Надеюсь, что тобой я тоже не любим.

Ты губишь каждого предательством, изменой,
Все тайны выведав в беседе откровенной.

Тебе когда-нибудь за все воздаст Аллах —
Любви не встретишь ты в своих же сыновьях.

Жизнь черная твоя приносит беды людям,
И смерти мы твоей все радоваться будем.

Аллах тебе за все готовит наказанье,
И прадедам твоим, и всем, кто жили ране.

Добро твое всегда притворство или ложь,
И праведность свою ты строишь на обмане…

Но ты собрал в себе, лелеешь, бережешь
Все виды подлости, грехов и злодеяний.

О, как со мною вы безжалостны и злы,
А я прославил вас, я вам слагал хвалы.

Пусть холит злобную верблюдицу рука —
Верблюдица не даст ни капли молока.

Я знал, что благодать к вам с неба снизойдет
За то, что вы меня спасете от невзгод.

Я был как жаждою измученный верблюд,
Я ждал, что здесь найду защиту и приют.

Но вижу, что от вас бесцельно ждать добра.
Что страннику опять в далекий путь пора…

Но разве виноват был праведный Багид,
Даря приют тому, кто брошен и забыт,

Кто предан, осрамлен, чей жребий так суров,
Кто бродит на земле, как дух среди гробов.

В свирепой ярости, пороча и кляня,
Зачем собаками травили вы меня?

За что же ненависть пылает в вас ко мне?
Так ненавистен муж порой своей жене…

За добрые дела мы благом воздаем —
Но мне за все добро платили только злом.

Чего ж тогда искать? На свете правды нет.
Будь счастлив, если ты накормлен и одет…

В словах моих много и яда, и едких обид,
И кто-нибудь ими сегодня же будет побит.

Но если я сам изуродован волей Аллаха —
Мое же проклятье пускай и меня истребит…

Он пьян с утра и до утра мертвецки, как бревно,
Но держит голову его над чашею вино.

Он пьет, пока не упадет, сраженный наповал,
Порою кажется, что он рассудок потерял.

Мы ногу подняли его — другую поднял он,
Хотел сказать: «Налей еще!» — но погрузился в сон.

И мы глотаем за него, впадая в забытье,
На головню из очага похожее питье.

Налейте ж мне! Налейте всем! Да здравствует вино!
Как муравьи в песке, ползет в моих костях оно.

Так в лоне огненном возрос сын города сего,—
Росло и старилось вино, чтоб сжечь дотла его!

Горит звезда вина, горит! И он, страшась беды,
Спешит разбавить алый блеск прозрачностью воды.

И закипают пузырьки на дне, как будто там
Сто человечков, и они, смеясь, кивают нам.

Тяжелой смолою обмазана эта бутыль,
Укутали бедра ее паутина и пыль.

Пока догадались красавицу нам принести,
Чуть старою девой не стала она взаперти!

И светлые брызги вина мимо чаши летят,
И благоуханен, как мускус, его аромат.

Когда мы узнали друг друга, в ту первую нашу весну,
Мы были подобны прозрачной воде облаков и вину.

Когда, почуяв гостя, пес залает у дверей,
Они на мать свою шипят: «Залей огонь скорей!»{74}

Они, забыв завет отцов, за родичей не мстят
И в день набега взаперти, как женщины, сидят.

Они из дому — ни на шаг! И бьюсь я об заклад,—
Они бы спрятались в кувшин, когда б не толстый зад!

И, выпив, мы дружно почили, забыв впопыхах
Смиренно покаяться в наших ужасных грехах.

Три дня это длилось, а утром, без всяких чудес,
К нам бренного духа останки вернулись с небес.

Так ожили мы, удивляясь, что в этакий час
Не тащит в судилище ангел разгневанный нас.

Вокруг собирался народ — кто ругал, кто жалел,
А мы приходили в себя от свершившихся дел.

Не скрою, приятно мне смерть принимать от вина,
Но жизнь! — ах, стократ мне милее она!..

Страдаю я в тиши ночной, и ты страдаешь тоже,
И под счастливою луной печально наше ложе.

На свете не было и нет, клянусь, несчастья хуже:
О прежней плачу я жене, а ты — о первом муже…

Бездушный рок разъединил меня с возлюбленной моей.
В пустыне сердце я вспоил надеждой на свиданье с ней.

В постылой тьме своих ночей не знаю праведного сна.
Тоска моя все горячей. Но встреча вряд ли суждена.

Душа разлукою больна, растет недуг опасный мой.
Любовь — беда, но лишь она спасает от себя самой.

Покуда не помог Аллах, себе помочь я не могу.
Во всех своих земных делах пред ним, наверно, я в долгу.

Но, после бога, мне помочь оборониться от обид
И все преграды превозмочь — сумел великий аль-Валид.

О правоверных властелин, владыка жизни, мой халиф,
Здесь, после бога, ты один и всемогущ, и справедлив!

Ты — ставленник Аллаха, ты даруешь влагу в знойный час
Она влилась в сухие рты, когда измученных ты спас.

Ты доискался до причин и смуту жалкую пресек,
В которой женщин и мужчин губил бесчестный человек.

Не зря сверкал сирийский меч, его приспешников разя.
Их головы слетели с плеч. Иначе действовать нельзя.

Зато непобедим твои стан. Зато превыше туч и гор
Абу аль-Аса и Марван{77} воздвигли гордый твой шатер.

И всадники в тени его не зря устроили привал —
Сынам народа своего ты счастье щедро даровал.

Твои дары, о мой халиф, дошли теперь и до меня,
Восторгом душу окрылив, печаль постыдную гоня.

В твой край стремится мой верблюд, и крутизна горы Биран
Для стройных ног его — не труд, когда манит приветный стан.

Ему обильный водопой награда после пыльных круч.
А для моей любви слепой блеснул надежды робкий луч.

Неприметный кувшин, искрометной наполненный влагой,
Стал похож на звезду, что пьянит небывалой отвагой.

Перед нами бутыль, для которой года не обуза —
Для вина далеки ль времена даже сына Хурмуза{78}!..

С той бутыли печать мы сегодня беспечно сорвали,
Чтоб напиток почать, вызревавший так долго в подвале.

И пускай седина предвещает конец безотрадный —
Мы с утра дотемна будем пить буйный сок виноградный.

За него мы взялись на рассвете, а кончим к закату.
Встречу смерть во хмелю — не замечу я жизни утрату.