слов. Празднество Индры, о котором единственный раз косвенно упоминается в
Пуранануру, также должно свидетельствовать о более позднем времени. Любопытно, что на основании астрономических данных, приводимых автором
Шилаппадикарам и ее знаменитым комментатором Адияркупалларом, датой создания поэмы устанавливается 465 год н. э. Если поэма в том виде, в каком она дошла до нас, была создана в это время, то, разумеется, возникает вопрос, был ли Иланго Адигаль ее автором. Легенда о Ковалане и Каннахи является одним из древних и популярных преданий у тамилов. Возможно, что Иланго принадлежит большая часть поэмы, но впоследствии безымянный поэт внес значительные интерполяции в текст и в целях придания популярности поэме и ее возвышенным идеям вложил ее слова в уста принца Иланго, некогда отрекшегося от земной жизни и обретшего славу просветленного мудреца.
Сюжетная линия поэмы сводится к следующему. Ковалан, сын богатого торговца в Пукаре, приморском городе Чолы, женится на красивой и добродетельной девушке Каннахи из старинного купеческого рода. После свадьбы Ковалан и Каннахи некоторое время наслаждаются семейным счастьем, но однажды в праздник бога Индры, Ковалану суждено было повстречать Мадави — знаменитую танцовщицу Пукара. В совершенстве владеющая тайнами искусства и любви, Мадави настолько покоряет сердце Ковалана, что тот надолго забывает о своей молодой жене.
Однажды Мадави услаждала Ковалапа игрой на лютне и пением; под влиянием некоторых песен в его сердце закралась ревность, которая быстро разрослась и до такой степени потрясла Ковалана, что он решил оставить неверную, как он думал, и искусную в обмане Мадави и возвратиться к своей преданной и безыскусной жене. Оставленная надолго мужем, Каннахи безропотно и в смиренном уединении проводила дни: без единого упрека встретила она своего любимого мужа. Она не потеряла самообладания и в тот момент, когда Ковалан признался, что промотал все состояние и обрек семью на постыдную нищету. В ответ на это признание Каннахи только мягко улыбнулась и сказала, что готова отдать мужу свои последние драгоценности — два золотых ножных браслета. Зная, что эти браслеты необыкновенно дороги, Ковалан вновь ощутил прилив решимости и обрел надежду. Продав даже один из этих браслетов, он получит те деньги, которые сможет пустить в оборот, и вновь наживет состояние. Такой драгоценный браслет, подумал Ковалан, выгоднее всего продать в блистательной столице Пандьи — Мадуре, которую отделял от Пукара не один десяток миль глухих джунглей и выжженной тропическим солнцем земли. Не раздумывая, хрупкая Каннахн пошла вместе с мужем в далекую Мадуру. После длительного путешествия они подошли наконец к столице Пандьи. Оставив Каннахи в доме доброй и заботливой пастушки, Ковалан взял браслет и, несмотря на дурные предчувствия, вошел в Мадуру. На одной из улиц он повстречал ювелира и попросил его оценить браслет. Ювелир оказался придворным мастером и коварным мошенником: несколько дней назад он похитил у царицы точно такой же браслет и теперь решил указать на Ковалана как на вора. Выслушав ювелира, царь приказал стражникам убить Ковалана. Когда весть о смерти мужа доходит до Каннахи, когда она узнает о клевете, которую возвели на ее супруга, то впадает в неистовство, устремляется во дворец, где доказывает самому царю несправедливость его поступка. Пылая гневом, она вырывает свою грудь, в которой вспыхивает пламя, безжалостно пожирающее город. Богиня Мадуры является перед разгневанной Каннахи и раскрывает ей причину несчастья, происшедшего с ее мужем. Все мысли, все движения сердца Каннахи устремлены к погибшему мужу; преданность ее вознаграждается: вместе с мужем она возносится на небо и становится богиней. Сенгуттуван строит храм в честь Каннахи богини супружеской чистоты — и воздвигает статую, вырезанную из гималайской скалы и освященную в Ганге.
В эпилоге упоминается, что к Иланго, находившемуся в отшельнической обители, пришли горные охотники и рассказали, как на их глазах сам повелитель богов Индра вместе с Коваланом спустился к терзаемой горем Каннахи, после чего соединившиеся супруги вознеслись на небо.
Мы вправе допустить, что некий отшельник, отнюдь не непременно принц по рождению, решил использовать распространенное в народе предание о Каннахи и Ковалане, вложить его в уста принца Иланго, который, возможно, обрел в глазах мирян ореол мудрости и святости, и обеспечить тем самым наилучший прием священных для автора концепций. Такое предположение имеет смысл и потому, что мы легко можем передвинуть Бремя создания Шилаппадикарам приблизительно на два столетия ближе к нам, и потому, что оно проливает свет на особенности интересующего нас произведения, ибо легенда, услышанная автором, послужила каркасом для весьма пространного повествования, где фабульная линия подчинена более важным намерениям. Легенда о Каннахи и Ковалане легла в основу произведения, которое явилось первой кавьей, или эпической поэмой, в тамильской литературе.
Произведения из цикла Еттутохей и Паттупатту, большинство которых появилось до Шилаппадикарам, характеризовались не только строго определенными размерами стиха, но и своим объемом. Произведения, состоявшие не более чем из пятидесяти стихов, написанных иногда в разных размерах, обычно относились к жанру киж-канакку («поэмы низкого счета»); если число стихов колебалось в пределах от пятидесяти до пятисот и более, то такое произведение относилось к мел-канакку, или жанру больших форм. Как Еттутохей, так и Паттупатту, принадлежащие к жанру мел-канакку, посвящены любовной лирике и воинским доблестям, что пазывалось в тамильской поэзии соответственно ахам и пурам. Цикл «Восемнадцати произведений низкого счета» был посвящен преимущественно тем же мотивам ахам и пурам, и лишь дидактические поэмы Тирукурал и Наладияр, относимые к жанру киж-кананку, трактовали три пурушартхи, или, согласно индийской философии, цели жизни — дхарму, артху и каму, значительно превосходя по размеру остальные шестнадцать поэм. Поэзия Еттутохей и Паттупатту носит ярко выраженный светский характер. В Тирукурале, появившемся несомненно раньше Шилаппадикарам, отчетливо ощущается влияние нескольких отчасти нейтрализующих друг друга религиозно-философских концепций — индуизма, джайнизма и буддизма; что касается третьей части Тирукурала, то мотивы ахам и пурам здесь опять налицо.
Жанр кавьи, к которому принадлежит Шилаппадикарам, появился в тамильской литературе вполне закономерно: ревнитель джайнизма заключил известнейшее предание в рамки нового жанра, уже обретшего известность на санскрите и на пракритах и открывавшего больший простор для популяризации джайнских идей, особенно концепции кармического воздаяния и возмездия за добрые и дурные деяния. Развитие кавьи у тамилов повторяло существенные черты этого жанра в североиндийских литературах. Кавьи создавались по мотивам хорошо известных преданий, прежде всего Рамаяны и Махабхараты; из представителей различных религий наиболее часто именно джайны прибегали к жанру кавьи, сочиняя свои произведения в основном на пракритах [3]. Достаточно познакомиться с «Зеркалом поэзии» Дандина, чтобы увидеть, что Шилаппадикарам вполне отвечает предписаниям кавьи: поэма начинается с поклонения Луне и
