Понимая, что у Ёситомо имеются основания для того, чтобы говорить это, государь переместил главу Левого управления императорских конюшен Такасуэ-асона на должность главы Левой половины столицы, а Ёситомо повысил до должности главы Левого управления императорских конюшен[338].
В общем, во время нынешнего сражения те, кто прославил своё имя, не говоря уже о воинах из домов Минамото и Тайра, проявили свою власть, выстроили свои боевые порядки. Как и положено, ночи громоздились одна на другую, дни следовали за днями. Люди считали, что нужного им исхода сражения они добиваются с трудом, говорили, что связь с государевым делом не бывает слабой, и все сошлись на том, чтобы довериться усмотрению пресветлых богов и трём драгоценностям[339].
Быть может, особенно подействовало то, что существовал государев обет Горному королю Хиёси[340]. На рассвете того дня государю угодно было передать в покои настоятеля[341] прошение о том, чтобы затвориться в священных палатах[342].
Государь изволил изо всех сил[343] возглашать моления. После этого мятежники, которые были под началом Тамэёси, когда они сражались в обороне, защиты богов не лишались. Среди мятежников действовал Тамэтомо[344]. Не ожидалось, что ему придётся лицом к лицу встретиться с противником заурядным. Он подчинялся только своим сердечным порывам. Когда правительственные войска были направлены в семь святилищ Горного короля, они в мгновение ока были разбиты. Такова чудодейственная сила богов!
В старину, в годы правления под девизом Сёхэй[345], Масакадо захватил Восемь восточных провинций. Говорили, что он должен призвать к ответу столицу, и тогда государь, совершая поклонения в храмах, молился о помощи в победе над супостатом. Однако признаков победы всё не было, поэтому августейший Лик дракона[346] потерял свой цвет, а сердца подданных пришли в смятение. В это время глава секты Тэндай бонза Хоссё сподобился августейшего повеления о возведении его в сан содзё[347]. Когда он изволил в Большом павильоне для проповедей осуществлять обряды пресветлого короля Фудо[348], над пламенем светильника появился Масакадо, вооружённый луком и стрелами.
Говорят, что сразу после этого мятеж был подавлен. И в древности, и в наше время управление государством отличается от Законов Горных ворот[349]. Поэтому-то храму Содзи-ин и присвоено звание Места, где определялся Путь Усмирённого и Защищённого Государства.
ГЛАВА 5.
О том, как господин канцлер вернулся к себе в Управление
Новый экс-император сражение проиграл. Прошёл слух, что он изволил выехать из столицы, не ведая сам, куда, и в сопровождении вельможных Пребывающего в созерцании Его высочества Фукэ[350] и Левого министра направился в сторону Южной столицы. Симбан, содзу из Павильона Созерцания[351], Сэнкаку, рисси из Северо-Восточного павильона[352], Синдзицу, настоятель монастыря Кофукудзи, его помощник Гэндзицу, младший брат Кага-но кандзя Ёринори и те, кто ниже их, собрали дурных служителей монастыря. Созвав вместе мятежников из Столичных провинций[353], они объявили собравшимся, что выступают против императорского дома.
В те времена управителем монастыря Кофукудзи был Эсин-хосси, сын господина канцлера и внук Вступившего на Путь Его высочества. Он тоже опасался Вступившего на Путь и спешно бежал в столицу. Это противоречило замыслам государя. Тогда столичные злословы стали рассуждать между собою:
— Его высочество Вступивший на путь — наследственный опекун августейшего, и старцы в наше время считают, что и государь и этот подданный общаются между собою без обиняков; родившись законным наследником в доме господина канцлера, он стал управлять сначала своим домом, а потом миром, сделавшись опекуном государя; главу рода[354], обладавшего правом предварительного просмотра государственных бумаг следующим после самого канцлера, назначил Левым министром. Эти распоряжения противоречат и прежним правилам, и людским упованиям, поэтому, хотя он и говорит, что уделяет равное внимание всем людям, тем не менее, когда на пути у него оказывается любимое дитя, он проявляет к нему снисходительность и не применяет силу. В самом деле, нелегко укорять человека за его добродетели, ставшие результатом десяти видов благих деяний, которые были совершены в прежних жизнях. Но у избежавшего трудностей в нынешней плоти Его высочества Пребывающего в созерцании представляются заслуживающими всяческого осуждения новые его злоумышления против государя. Это ничем не отличается от «танца двоих»[355], — так они говорили.
Иные же рассуждали так:
— Когда господин Левый министр прислуживает особе экс-императора, ни для кого не является секретом то, что он добивается взаимопонимания с Его высочеством Пребывающим в созерцании. Светлейший держит в пределах своего внимания даже посылку гонцов. А уж неповиновение- то его двору не противоречит государевым замыслам.
После того как заговорили, что за пределами Южной столицы происходят беспорядки, помощнику управителя монастыря Кофукудзи по имени Каккэй велено было передать прежнему управителю его служебные обязанности и сказано, что тот станет управлять, как и раньше. Кроме того, начиная с хоина[356] Симбан, помощников рисси Сэнкаку, Синдзицу, Гэндзицу и других, несколько дурных монахов-единомышленников Левого министра были лишены их должностей. В мире, рано или поздно возвратившемся в лоно истины, люди, имеющие чувство, были преисполнены печали.
ГЛАВА 6.
Об уходе в монахи Нового экс-императора
Новый экс-император принуждён был переезжать в горы. Когда солнце, наконец, закатилось, он под прикрытием ночи спешно выехал в горы, тронув за плечо одного за другим отца и сына Иэхиро и Мицухиро. В окрестностях храма Хосёдзи государь вызвал для себя паланкин и поехал в нём, заметив:
— Нужно, чтобы меня куда-нибудь везли.
— К усадьбе свитской дамы Ава-но-цубонэ! — последовало распоряжение. После этого, добравшись до большого дворца на улице Нидзе, беглецы принялись стучать в ворота, но в ответ — ни звука…
— Ну, тогда — к главе Левой половины столицы! — последовало распоряжение. Отправились туда, но и там ворота не открыли, заявив: «Не знаем, где могут обрести приют люди с места сегодняшнего сражения».
— Тогда, — молвил августейший, — в усадьбу госпожи Сё-но-найси!
Но и там никого не оказалось.
В старину спокойствие и опасности для Четырёх морей были ясно видны на ладони, законопослушание и смуты в десяти тысячах провинций были предоставлены заботам государей, ныне же пять столичных провинций и семь дорог[357] отсекают друг от друга восток, запад, юг и север. Если только лишь внутри девятистенного[358] в столице[359], и то лишь на время, можно обрести пристанище для августейшего, — появляется чувство грусти при мысли о том, о чём прежде думал с любовью.
Иэхиро и его сын тоже не привыкли к этому. Они сами несли государев паланкин. Пока они метались то туда, то сюда, их силы истощились, и сами они уже не думали, что смогут трудиться и дальше. Они устали, сражаясь в этой битве, при всём своём снаряжении потерпели поражение и не помнили сами себя. Им часто хотелось покончить с собой. Пошатываясь от усталости, воины думали, что сейчас вряд ли кто-нибудь может наблюдать за особой экс-императора.
Сам экс-император, увлечённый сражением, не принимал пищи: ему хотелось, чтобы и вчера не стемнело, и сегодня не рассвело. Этого никогда не должно случаться, поэтому в окрестностях храма Тисокуин[360] государь изволил явиться в то место, где пребывают священнослужители, и вскоре неожиданно успокоился. Укрывшись вместе с Иэхиро, августейший велел принести ему рисовый отвар и немного отведал его. После этого он втайне вызвал к себе одного из монахов — и упали вниз волосы государя[361]. Вскоре и Мицухиро срезал себе причёску мотодори[362], Иэхиро тоже хотел принять постриг, однако госудать сказал ему:
— Думаю, что постриг был бы для тебя слишком большим наказанием, — и тот ещё некоторое время не срезал свой мотодори.
На вопрос:
— Как бы там ни было, ехать нужно к Пятому принцу, в монастырь Ниннадзи[[363]. Но я не могу говорить о своём сопровождении: мне никак нельзя прибыть туда в паланкине! — вымолвив это, августейший вдруг проследовал внутрь монастыря. Иэхиро бежал в Северные горы.
Когда Нового экс-императора переправили в павильон Тоба, Пятый принц срочно возвестил о том, что делает это в знак сыновней почтительности к покойному экс-императору, и тем сильно взбудоражил монахов.
— То, что ему благоугодно будет прибыть в мои покои, случится вряд ли. После того как государь изволит отправиться к монаху-законоблюстителю Камбэну[364], он сможет обратиться и ко двору.
