которой овладела богиня охотников Айяй, исполнила перед путниками свои священные танцы и песни, отвращающие несчастья. Они отравились дальше, но солнце палило так жестоко, что Ковалан предложил идти ночью, а в зной отдыхать в тени. Утром, когда Ковалан, оставив Кавунди и Каннахи, удалился на берег находящегося неподалеку озера для совершения утреннего омовения, он вдруг увидел юного брахмана Каусику, который прибыл из Кавэрипумпаттинама с письмом от Малави. Каусика передал Ковалану исписанный пальмовый лист и рассказал ему, как тоскует Мадави от разлуки с ним, как страдают его мать, отец и все родичи. Ковалан, весьма опечаленный этим рассказом, поведал брахману о причинах своего ухода. Он велел передать матери и отцу низкий поклон и рассказать им о своих делах. Отослав Каусику, Ковалан вернулся к спутникам. Вскоре увидели они проходивших близ того места панаров — странствующих певцов, распевавших гимны в честь великой недостижимой богини Кали. Побеседовав с ними и разузнав у них дорогу, путники продолжали свой путь и вскоре достигли реки Вайгай близ Мадуры. Поклонившись великой реке, они переплыли ее на плоту и, подойдя к городу, остановились в Мадирпураме [167], приюте отшельников и аскетов.
На следующий день утром грустный поднялся Ковалан со своего ложа и, обратившись к Кавунди, воскликнул:
— О святая! Сколь низок был я, отвратившийся от праведного пути и обрекший на муки Каннахи, этот нежный цветок!
И сказала тогда Ковалану джайнская отшельница:
— Знай, Ковалан, лишь оттого, что твои дурные деяния перевесили добрые, пришло для тебя и жены твоей время несчастий страшных. Ах! Сколь бы громко ни кричали проповедники истинного пути, как бы ни предостерегали они от дурных поступков, не понимают люди, что неумолим кармы закон! А когда наконец зло, в прошлом совершенное, в этом рождении приносит свой горький плод, они страдают, страдают, страдают, ибо не ведают истинных причин своих несчастий и постигнуть их не могут! Есть страдания, причиненные разлукой или, напротив, чрезмерной близостью, а также те, что бог любви Кама нам посылает. Но этим невзгодам подвержен лишь тот, кто сам, по своей воле запутался в сетях влеченья к женщинам с вьющимися локонами и привык к обильной еде. Теперь же довольно плакать. Скорей отравляйся в Мадуру!
Выслушав это, поклонился Ковалан отшельнице, поручил юную супругу свою ее заботам, а сам пошел в город, чтобы разузнать, где бы можно заняться торговлей, а также где найти место для ночлега. Впервые увидал он Мадуру во всем ее великолепии и, потрясенный, даже забыл на время о горестях своих. Узкая дорога, предназначенная для царских слонов, пересекала сверкающие на солнце водоемы и вела к воротам, охраняемым чужеземными наемниками. Проскользнув мимо сторожевого поста, над которым восточный ветер развевал царские знамена, Ковалан оказался внутри славной столицы Пандиев. По широким улицам гуляли продажные женщины. Веселые молодые люди — их любовники — толпами спешили к пляжам, пристаням и увеселительным садам. Другие женщины легкого поведения, менее красивые и богатые, сидели в тени ароматных деревьев. Когда же Ковалан вышел на главную улицу, то его восхищенному взору предстали великолепные дворцы, в которых жили тайные наложницы царей и принцев. Затем огромный городской базар предоставил изумленным глазам Ковалана все, что может произвести искусство и трудолюбие золотых дел мастеров, оружейников, кузнецов, портных и ткачей. И наконец, попав на улицу, находящуюся в самом центре города, он замер от восхищения перед грудами алмазов, сапфиров, рубинов, изумрудов и жемчуга, выставленными в лавках ювелиров. Возвратившись в Мадирпурам, Ковалан с восторгом стал рассказывать женщинам о всем виденном. Вскоре к ним присоединился один мудрый брахман по имени Мадалан, знавший все, что случилось прежде с Коваланом в Пухаре и что ожидает его в Мадуре. Они проводили время в приятной беседе, когда зашла к ним жившая в том пригороде Мадари, жена старшины пастухов, славившаяся своей добродетелью и праведным образом жизни. Глядя на нее, Кавунди подумала: «Помещу-ка я к ней Каннахи, пусть она пока поживет под защитой этой праведницы». Так решив, обратилась она к Мадари: не примет ли та на время Каннахи в своем доме. При этом она рассказала о достоинствах Каннахи, о ее благородстве и самоотречении. И еще рассказала о воздаянии, которое получит всякий, сохраняющий то, что святые ниспослали нам для хранения. Мадари, женщина из веселого пастушьего племени, с радостью согласилась. Она повела Каннахи и Ковалана в находящееся вблизи города пастушеское селение.
Они пришли к новому красивому маленькому домику, выкрашенному красной охрой. Вокруг стояли другие такие же хижины — в них жили пастухи. Мадари поместила Каннахи в этот домик. Обращалась она с гостьей бережно, будто с прекрасным драгоценным камнем. Помогла юной страннице совершить омовение в свежей воде, надела на нее венки из благоухающих цветов, а потом сказала ей с глубоким почтением, какое оказывают лишь истинно благородным:
— Соблаговоли здесь остаться со мной, о женщина, украшенная цветами! Ты наделена красотой безыскусной, но рядом с тобою меркнут все драгоценности, что носят мадурские девы! Как слиток золота, буду беречь я тебя, а дочь моя Айяй будет покорно прислуживать тебе. Твой бедный супруг устал от скитаний, но, может быть, и он уже облегчил немного страдания свои: ведь он преклонил голову в нашем селенье — в том месте, где грусти не знают! Эй, девушки, скорее несите сюда корзины и чаши, пора нам готовить для наших гостей дневную трапезу!
И поспешили к ней, звеня браслетами, дочери и жены пастухов. В изобилии несли они бананы, манго и всякие другие плоды — кислые и сладкие, а также масло, самый лучший рис и самые острые приправы.
— Возьми скорей все это, о женщина, чьи руки гнутыми браслетами увиты!
Маленьким топором Каннахи ловко рассекла великолепные плоды; ее нежные пальцы окрасились их алым соком. А когда вместе с Айяй она стала разжигать очаг, лицо ее покрылось испариной и прекрасные глаза покраснели. Сколько прелести и непринужденности было в ее движеньях, когда она готовила обед для возлюбленного супруга своего! Когда же Ковалан сел на скамью и омыл ноги в принесенной ею свежей воде, она поставила перед ним первое блюдо.
— О мой господин, — сказала она, — соблаговолите вкусить от этих божественных плодов.
Затем умело и привычно выполнили они предобеденные обряды, столь трудные для тех, кто вслед за воинами идет [168]. Айяй и мать ее в изумлении смотрели на них и думали про себя: «Уж не принц ли он, этот вкушающий чудесную пищу юноша, увенчанный свежими цветами? Быть может, отпрыск царского рода прячет тоску свою в нашей
