* * *
Забуду ль ущелье Гауль в короне седых вершин
Или долину Дарийя — жемчужину всех долин?
Я слышу твои упреки, но я говорю: «Не смей!
Ведь нет никакого дела тебе до судьбы моей!»
О, как избежать наветов, придуманных злой молвой?
О, как избежать сомнений, грозящих из тьмы ночной?
Вода в источнике чистом прозрачна и глубока,
А я, измученный жаждой, не смог отпить ни глотка.
По жажде моей Сулёйма ничем не смогла помочь,—
Стремился ли к ней я страстно иль страстно стремился прочь,
Хоть грязного скопидома я сделал своим слугой,
Хоть грозному племени таглиб на горло я стал ногой.
Напрасно презренный Ахталь рискует играть с огнем:
Ведь я сокрушу любого, кто встал на пути моем.
Он думал: я — подмастерье и подмастерьям брат,
А я из славного рода, смирившего племя ад.
А я из всадников смелых, из всадников рода ярбу,
Которые в смертной схватке решают свою судьбу.
Не робкие подмастерья врага погнали назад
При встрече с племенем зухль в становище бану-масад.
А где вы были, герои, в ту памятную весну,
Когда ваш славный Хузеиль томился у нас в плену?
Никто не спешил на помощь, когда, замедляя шаг,
Он плелся навстречу смерти в позорных своих цепях.
* * *
Неужто мог я не узнать родного пепелища
И рвов у стойбища Асбйт, засыпанных песком?
Неужто мог забыть я Хинд, нещедрую для нищих,
Хоть и со щедростью ее я вовсе незнаком?
Клянусь, что я влюбленный взгляд скрывал, борясь с собою,
Боясь, что заведет любовь в опасные края.
Но прогнала она меня, чтоб страсть мою удвоить,—
Как будто бы возможна страсть сильнее, чем моя!
Что ж, если завтра я умру, меня оплачут братья
В ночь, когда хлынут с дальних гор потоки пенных вод,
Но Ахталю, при встрече с ним, в лицо хочу сказать я,
Что роду таглиб все равно позор он принесет.
Не так уж этот род высок, чтоб к небу лезть ветвями,
Не так силен, чтоб из ручья он первым пить посмел,—
И если Ахталь не сумел прославиться стихами,
Напрасно встал он под удар моих каленых стрел.
Давно бы Ахталю попять: он злит меня напрасно,
Он стал мишенью для сатир по собственной вине,
И для него борьба со мной не менее опасна,
Чем с всадником из рода кайс на взмыленном коне.
Наездники из рода кайс подобны волчьей стае —
На гребне битвы их волна кровавая несет.
На племя таглиб мы идем, преграды прочь сметая,
То ложно повернем коней, то вновь летим вперед.
* * *
Ты тут останешься, Маррар, а спутники твои уйдут,—
Возьмут верблюдов, а тебя они навек оставят тут.
Не уходите далеко! — ведь каждый обратится в прах,
Ведь каждый, кто сегодня жив, в свой срок останется в песках,
Тебя сравнил бы я, Маррар, с твоим прославленным отцом:
Всегда гордился мой народ таким вождем и мудрецом —
Тем, кто опорой был в беде, кто слабых защищал не раз,
Кто в души робких и больных вселял надежду в трудный час.
Боль и тоска мне душу рвут, но я спасенья не ищу,
И слезы горькие мои рекой стекают по плащу.
И над могилой я кричу: «Какой тут гордый дух зарыт!
Какого славного вождя скрывает свод могильных плит!»
Душа моя рвалась к тому, кто, словно месяц молодой,
Прохладой ветры одарял и насыщал дожди водой,
Чья смерть для преданных сердец была страшнее всех потерь,
С кем ни в долинах, ни в горах никто не встретится теперь!
Я утешения в беде прошу, рыдая и скорбя:
Мой край родимый опустел и стал пустыней без тебя!
Пускай седые облака плывут к могиле от Плеяд,
Пускай обильные дожди слезами землю оросят.
* * *
Вчера пришла ко мне Ламис, но не с добром пришла она:
Пришла расторгнуть связь любви с тем, чья душа любви полна.
Друг, я приветствую твой дом, я щедро шлю ему привет,
Но горькой старости моей ни от кого ответа нет.
Уходят девушки, смеясь над сединой в кудрях моих,
А ведь когда-то без труда я вызывал любовь у них,
Пока беспечно и легко несла меня страстей волна,
Пока я юности своей не исчерпал еще до дна.
Зубайр и родичи его теперь узнали наконец,
Что доверять нельзя тому, что говорит Фараздак-лжец,
Что не за племя, не за род, а за себя он встал горой,
Что в битве он — ничтожный трус и только на словах — герой.
Не сразу поняли они, что их надежда — только в нас:
Лишь мы сумеем защитить и поддержать в тяжелый час.
Лишь мы удержим рубежи и защитим гнездо свое,
А не Фараздак — жалкий трус, одетый в женское тряпье.
Беги, Фараздак, — все равно нигде приюта не найдешь,
Из рода малик день назад ты тоже изгнан был за ложь.
Твоим обманам нет конца, твоим порокам нет числа,
Отец твой — грязный водоем, в котором жаль купать осла.
Ты хуже всех, кого за жизнь я встретил на пути своем,
Ты думаешь, ты человек?. Нет, ты — ослиный водоем!
Для нас ты больше не герой! О, кем ты был и кем ты стал!
Какой позор, какой позор на наши головы упал!
* * *
Затем Мухаммада послал на землю к нам Аллах,
Чтоб был тот мудр и справедлив во всех земных делах.
Ты, десятину отменив, мой доблестный халиф,
На благо вере, как пророк, был мудр и справедлив.
По всей земле идет молва о мудрости твоей,
И люди добрые в беде к тебе спешат скорей.
Не обойди же и меня доясдем своих щедрот,
Ведь вынужден влачить поэт ярмо земных забот.
А в мудрой книге завещал пророк нам на века:
«Будь милосерден к бедняку и к детям бедняка».
* * *
Мне сказали: «За потерю бог воздаст тебе сторицей».
Я ответил: «Что утешит львят лишившуюся львицу?
Что меня утешить может в скорби о погибшем сыне?
Был мой сын зеницей ока, соколом взмывал к вершине.
Испытал его я в битве, испытал в лихой погоне,
Когда вскачь к заветной цели мчат безудержные кони.
Что ж, пускай тебя в Дейрейне враг оплакивать не станет —
Будут плакальщицы плакать над тобой в родимом стане!
Так верблюдица в пустыне стонет жалобно и тонко,
Когда, выйдя в час кормленья, видит шкуру верблюжонка.
А казалось, что смирилась, позабыла о потере,—
Но опять она рыдает, гибели его не веря.
Сердце мается, и плачет, и тоскует вместе с нею…
Наше горе так похоже, но мое еще сильнее.
Ведь остался я без сына, без пристанища, без дела,
Старость взор мой погасила, кости ржавчиной изъела.
Плачьте, вдовы Зу-Зейтуна, над лихой моей судьбою:
Умер сын, ушел из жизни, жизнь мою унес с собою!»
* * *
Все упорствует Умама, все бранит меня часами,
Хоть ее я днем и ночью ублажаю, как судьбу,
Но упрямая не слышит, как, играя бубенцами,
Караван идет в пустыне к землям племени ярбу.
Караванщики в дороге отдыхают очень мало,
Уложив в песок верблюдов и укрывшись в их тени
Или каменные глыбы выбирая для привала,
Когда плавятся от зноя солнцем выжженные дни.
Никнут всадники и кони, если ветер раскаленный
Золотые стрелы солнца рассыпает по степи,—
Так и я в твоем сиянье никну, словно ослепленный,
И опять молю Аллаха: «Символ веры укрепи!
Поддержи дела халифа и храни его, владыка,
Будь с ним рядом, милосердный, в светлый день и в трудный час,
Потому что с нами вместе он и в малом и в великом,
Он, как дождь, нас освежает, если дождь минует нас!»
Мой владыка справедливый, дело доброе вершишь ты,
Как целительный источник, чуждый лжи и похвальбе.
Как хотел бы я восславить мудрости твоей вершины.
Но твои деянья сами все сказали о тебе!
Лишь тебе хочу служить я, хоть в степях сухих я вырос,
Хоть мой род в степях кочует то на юг, то на восток.
Никогда бы землепашец жизни кочевой не вынес,
И кочевник землепашцем никогда бы стать не мог!
Сколько вдов простоволосых к доброте твоей взывали,
Простирая к небу руки, изможденные нуждой!
Скольких ты сирот утешил, почерневших от печали,
Обезумевших от страха, обездоленных бедой!
Ты бездомным и убогим заменил отца родного,
Не забыл птенцов бескрылых в милосердии своем,
И тебя благословляли эти сироты и вдовы,
Словно странники в пустыне, орошенные дождем.
У кого еще на свете им в беде искать спасенья,
И к кому идти с надеждой и с мольбой в недобрый час?
Мы скрываемся от бури под твоей державной сенью —
Снизойди, наместник божий, с высоты взгляни на пас!
Ты — страстям своим хозяин, о халиф благословенный!
По ночам Коран читая, ты идешь путем творца!
Украшение минбара, средоточие вселенной,
Ярким светом осветил ты сумрак царского дворца!
Господин, ты стал халифом по велению Аллаха,
И к заветному престолу ты взошел, как Моисей.
Лишь с тобою мы не знаем ни отчаянья, ни страха —
Только ты опора веры и оплот державы всей!
Ты — из славных исполинов, твердо правящих державой
На становище оседлом и в кибитке кочевой:
Если ты змею увидишь на вершине многоглавой,
Ты снесешь вершину вместе со змеиной головой.
Род твой воинами славен: даже в самых страшных битвах
Племя кайс перед врагами не привыкло отступать.
Я в стихах тебя прославил, помянул тебя в молитвах
С той поры, как злая воля повернула время вспять.
Равного тебе отвагой не встречал я исполина,
Не встречал я властелина, славой равного тебе,—
Я уверен: ты поможешь пострадавшему невинно,
Чтобы он расправил снова крылья, смятые в борьбе.
Не оставить ты поэта, если он убог и стар,
Потому что милосердье — это самый высший дар!
МАДЖНУН (КАЙС ИБН АЛЬ-МУЛАВВАХ)
