— Мне поручено подыскать князю наложницу. Сасая в ответ сказал:
— Что ж, это у вельмож дело обычное… Но каковы желания его светлости?
Старик вынул длинный ящичек из дерева павлонии с прямыми волокнами, а оттуда свиток с изображением красавицы.
— Избранница должна быть так же хороша, как этот портрет, — потребовал он. — Прежде всего возраст — от пятнадцати до восемнадцати. Лицо, как велит современный вкус, довольно округлое, нежно-розового цвета, подобно лепестку вишни. Черты лица без малейшего недостатка. Глаза с узким разрезом не годятся. Брови непременно густые. Переносице не следует быть слишком узкой, а линия носа должна повышаться плавно. Ротик маленький, зубы ровные, белые. Уши продолговатые, мочки тонкие, чтобы сквозили до самого корня и не прилегали плотно к голове. Очертания лба не должны быть искусственными, пусть волосы на нем растут так, как от природы положено. Шея стройная, и чтобы пряди из прически сзади не выбивались. Пальцы нежные, длинные, ногти тонкие. Размер ног установлен в восемь мон и пять бу [27]. Большие пальцы на ногах должны отгибаться в сторону, кожа на пятках прозрачная. Талия длиннее обыкновенного, бедра крепкие, не мясистые, задок пухлый. Манеры грациозные, речь приятная. Должна уметь носить платье с изяществом, вид иметь благородный, нрав тихий. Сверх того, ей надлежит иметь познания во всех изящных искусствах, которые приличествуют даме. И чтоб на ее теле не было ни единого родимого пятнышка!
— Столица велика, и женщин в ней несметное множество, но и здесь нелегко сыскать подобную красавицу. Однако если такова воля князя, то за тысячу золотых можно ее исполнить, хотя бы пришлось обыскать весь свет, — ответил Сасая.
И он поручил сделать тайные розыски одному умелому посреднику по имени Ханая Какуэмон с улицы Такэямати.
Дело посредника хлопотливое. Из выданной в задаток сотни рё ему причитается десять, а из этих десяти в свою очередь десять моммэ причитается бабенке, нанятой для услуг.
Если девушка плохо одета, то он дает ей за плату нарядное платье. На смотрины она должна надеть белое косодэ или поверх черной атласной одежды накидку с цветными узорами. Пояс широкий из пятицветной парчи, косимаки [28] из алого тонкого шелка — словом, все должно быть как следует, от нарядного головного покрывала до богатых подушек в паланкине. За эти вещи она должна платить двадцать серебряных монет в день, да еще одну полагается дать посреднику, когда дело сладится.
Девушке низкого происхождения подыскивают какого-нибудь почтенного горожанина, у котрого есть свой домик, и выдают его за папашу. В награду он получает свадебный подарок, а родись у девушки сын, это для названого отца большое счастье! Ему назначат хорошее довольствие рисом [29].
Если посредник хочет все устроить приличным образом, то смотрины и ему обходятся недешево. Двадцать серебряных монет в день стоит косодэ, носильщикам паланкина три моммэ пять бу — дешевле в Киото никто не берет. Девушку должна сопровождать свита прислужниц. Девочкам надо платить по шесть бу, взрослым женщинам — по восемь бу. Да еще посредник должен два раза в день кормить их за свой счет. Если смотрины кончатся неудачей, он терпит убыток в двадцать четыре моммэ и девять бу. Рискованное предприятие!
А случается и так, что посреди веселого разгула купчики из Осаки и Сакаи, пресытившись гетерами из веселого квартала Симабары и актерами с улицы Сидзёгавары, нарядят простого шута знатным самураем с запада и созовут для потехи со всей столицы девушек, ищущих себе работу. Оставят у себя ту, которая понравится, и начинают потихоньку уговаривать посредника. Узнав неожиданную весть, что к ней воспылали страстью только для короткой забавы, девушка в огорчении собирается уходить. Ее всячески улещивают, соблазняют деньгами, пока она по бедности не уступит. И вот — жажда денег побеждает, совершается неотвратимое: девушку покупают всего за две серебряные монеты… Такого несчастья с дочерьми богатых родителей случиться не может.
Посредник показал посланному князя свыше ста семидесяти девушек, но, к его огорчению, ни одна из них не понравилась. Наконец он прослышал обо мне, привез меня из моей родной деревни Кохата в уезде Удзи и сейчас же, как была с дороги, неубранную, повел к старику на показ.
И что же! Я затмила красавицу на портрете! Посланный сразу же прекратил поиски, был заключен выгодный для меня договор, где меня именовали почетной фавориткой князя. Потом повезли меня в далекий край Мусасино [30], поселили в одном из дворцов князя в Асакусе и стали день и ночь развлекать и забавлять. Среди какого великолепия я жила, любуясь на цветы вишен, такие прекрасные, как будто они были пересажены сюда из китайского Есино! Всю ночь до рассвета потешали меня актеры из театров на улице Сакаитё, мне ничего, казалось бы, не оставалось больше желать. Но увы! Женщина — жалкое создание, и среди всей этой роскоши я не могла позабыть про мужскую любовь.
Но самураи на страже строго блюли воинский устав, и княжеским затворницам редко приходилось видеть мужчину, а тем более услышать запах фундоси. Разглядывая забавные гравюры школы Хисикавы [31], я загоралась так, что, не помня себя, играла с безответной к страсти пяткой ноги или с средним пальцем руки и, тяготясь этой одинокой забавой, мечтала о настоящей любви.
Весь день до поздней ночи князь был занят государственными делами. Он дарил своей благосклонностью отроков с еще не подрезанными волосами на лбу, постоянно служивших при его персоне, и особенно был милостив к наложницам, а к своей супруге равнодушен. Она ведь не была ревнива, как женщины из простого сословия. Люди, какого бы звания они ни были, страшатся более всего на свете попреков ревнивой женщины!
Я в моей неверной судьбе была бесконечно признательна князю за его милости и радостно менялась с ним изголовьем. Но увы! Все было тщетно! Он годами еще был молод, но уже приходилось ему прибегать к помощи пилюль дзио. Ни разу не удалось ему проникнуть за ограду. Об этой беде, горше которой нет на свете, я никому и рассказать не могла, а только втайне страдала. Князь похудел и осунулся, вид у него стал нехороший, и меня безвинно заподозрили: «Верно, девушка из столицы всему причиной! Она слишком любострастна».
Бесчувственные к любви, жестокие вассалы посоветовались между собой и уговорили князя отправить меня назад к родителям в деревню. Да, в целом свете нет ничего печальней для женщины, чем возлюбленный, лишенный мужской силы!
У западных ворот храма Киёмидзу слышится песня под звуки сямисэна [32]:
Как печален этот мир,
Как грустна моя судьба!
Жизни мне не жаль моей,
Стану капелькой росы.
Эту песенку поет нежным голосом нищенка. Летом на ней халат на вате, зимой тонкое рубище… Теперь ей негде укрыться от налетевшего с окрестных гор пронзительного ветра, но спросите у нее: кем она была в минувшие времена? Когда веселый квартал находился еще в Рокудзё [33], она была знаменитой тайфу, по прозвищу Вторая Кацураги, и вот каков ее конец в этом мире, где все непрочно. Осенью на празднестве любования багровой листвой сакуры я бессердечно смеялась в толпе женщин, показывая пальцем на нищенку, но кому дано предугадать свою будущую судьбу?
Родители мои впали в беду. Мой отец необдуманно поручился за одного человека в торговом деле, а тот скрылся. Заимодавец потребовал долг — целых пятьдесят рё, и пришлось отцу продать меня в веселый дом Камбаяси в Симабаре. Так выпала мне нежданная судьба стать дзёро [34] всего в шестнадцать лет. «Луна в шестнадцатую ночь [35] не может сравниться с тобой, даже здесь, в столице, где полно красавиц», — говорил в восторге хозяин дома, суля мне блестящий успех.
Обычно девочки-кабуро [36], начиная прислуживать дзёро с самых юных лет, постепенно входят в тайны ремесла. Их не приходится ничему обучать, все ухищрения постигаются сами собой.
Но я сразу стала законодательницей мод, как настоящая прославленная гетера. Затмив своими выдумками столичных щеголих, я сбрила брови на лбу и густо навела две черты черной тушью. Сделала высокую прическу, не подложив обычного деревянного валика, и связывала волосы узкой лентой так искусно, что ее совсем не было видно и ни одна прядь сзади не выбивалась. Завела себе щегольские рукава длиной в два сяку и пять сун [37]. Платье вокруг пояса не подбивала ватой, широкий подол веером ложился вокруг. Тонкий пояс, без прокладки внутри, был всегда заботливо повязан. Шнурок для мино [38] я укрепляла выше, чем другие. Носила с несравненной грацией три кимоно, одно поверх другого. Босоногая, я скользила [39] плывущей походкой. В веселый дом впорхну быстрым шагом, в покои для гостей войду тихим шагом, на лестницу взбегу торопливым шагом.
Правда, я незаметно носила соломенные сандалии, встречным дороги не уступала, оглядывалась на незнакомых людей даже на перекрестке, думая, что они бросают на меня страстные взгляды, и всех считала влюбленными в себя. По вечерам я караулила прохожих у входа в веселый дом и, лишь покажется издалека кто-нибудь знакомый, сейчас же начну строить ему глазки. Если никого не видно, усядусь без церемонии на пороге и любезничаю на худой конец хоть с простым шутом.
