«Пусть будет, как ты хочешь, сын мой, – ответил старик. – Смотри: вот эта косточка – сестра той косточки, рядом сплети их. Та косточка играть будет в узоре, а эти вот две большие будут ножкой у люльки, эти на спинку пойдут. Тут звездочкой свяжи, тут сядет цветочек из перламутра».
Слушал я старого отца, что он говорил, то я и делал. А потом замолчал старик, а глаза его все на мои руки смотрят. И сон я забыл, не ел я и не пил – все косточку к косточке подбирал, пока не закончил свою люльку. Посмотрел старик на нее, покачал, покачал люльку другой рукой и сказал: «Еще не догнал ты меня в ремесле, юноша, но догонишь. Хорошо сделал ты люльку».
Встал я тогда, поклонился старику и сказал: «Спасибо тебе, старый отец! Вот с руками я родился, но до этого дня будто был безруким. Ничего не умел я делать. Все рыбу едят, косточки бросают на землю, а ты из этих косточек на радость людям, смотри, какие делаешь подарки! Унесу эту люльку с собой далеко отсюда, в свое царство. Покажу там всем нашим мастерам, пусть знают, что могут руки сделать, когда человек работает от сердца. Один придет – посмотрит, другому расскажет, а третьего, может, и я научу, как ты научил меня». Попрощался я со стариком, как отцу, поцеловал ему руку, взял люльку и пошел своей дорогой. А теперь вот я тут с вами стою. Видите – и эта люлька со мною».
«Хорошо ты сказал, юноша, – говорит сын ашуга. – Если и правду ты говорил, мы как сказку слушали. И люлька красивая, другой такой не найти на свете!» А сын проводника царских караванов провел пальцами по люльке от узора к узору и сказал: «Чего только не сделает человек! Смотри, сын царя, когда вернешься домой, не забудь – поклонись до земли своей жене. Большой у этой женщины ум! А теперь про нашу жизнь послушай. Скорее, сын ашуга, открывай свой хурджун. Ложь ты там оставь, а правду нам покажи». И тут сын ашуга стал рассказывать.
«Мой отец был бедным ашугом. До восемнадцати лет ходил я с ним из города в город, из села в село. Отец пел песни, на саазе играл, а я ударял палочками по дауле, помогал ему. Раз попали мы в большой город, и посредине его, на майдане, запел мой отец свои песни. Много народу собралось послушать старого ашуга. Одну песню за другой он пел. А кончил такой песней, что и я никогда не слыхал. О горной пери мой старый отец, как юноша, спел! Такая эта пери красивая, что кто ее ночью увидит – для того ночь станет светлым днем! Охотник встретит ее в горах – забудет, зачем и пришел туда. Голодный ее увидит – и голод пройдет. Запала эта песня мне в сердце. И, когда народ ушел с майдана, я сказал: «Хорошо ты пел сегодня, отец. Но правду мне скажи: в сердце сложил ты эту песню про пери или есть такая девушка на свете?» «Есть или нет, сын мой, не знаю, – ответил мне отец, – но весь наш род пел эту песню. Если вошла моя песня в твое сердце, – тогда есть на земле эта пери. Молод ты, иди ищи ее по свету. Только помни: поймать пери легко, а удержать ее трудно». «Не бойся, отец, – сказал я ему, – один бы раз мне ее увидеть, а там, что бы ни стало на свете, не уйдет пери от меня. Купи мне коня, если можешь, и с добрым словом отпусти в дорогу».
Тут отец вынул из кисета все деньги, что люди дали ему за песни, пошел со мной к цыгану и купил коня. Вот он, этот конь, перед вами стоит, эггиды. Видите – и красивый, и сильный! Ну, и в тот день попрощался я с отцом и пустился в дорогу. Много или мало я ехал – и попал на горное пастбище. Только, видно, давно тут не бывали пастухи. Две лачуги там стояли из глины и камня, но обвалились их крыши. А подальше этих лачуг поднимается высокая скала, и что-то блестит на ней, будто вода струйкой льется вниз. Подъехал я поближе. И что увидел! От самого верха до низу тихонько-тихонько течет по скале мед. Удивился я и подумал: «Не чары ли это какие?! Не во сне ли я?» И еще вижу: под скалой бьют три больших холодных родника. Журчит в них вода, то поднимается доверху, то опускается, будто в землю обратно уходит. Полюбилось мне это место, и захотел я тут отдохнуть немного. Коня пустил на траве пастись, а сам лег в тени у камня и приготовился поесть. Но только я вынул лаваш из хурджуна, вижу вдруг – летят три голубки. Сели они у родника, тряхнули крылышками и, как одежду, скинули свои перышки. И стали тут голубки красивыми пери. Старшие пери вошли в родник, окунулись, и вдруг забил родник не водой, а чистым золотом. В рост человека бросает он свои струи, а золото так блестит, что от блеска закрыл я глаза. А открыл глаза, вижу: второй родник бьет серебром, и средняя пери играет в нем, бросает вверх и ловит серебристые брызги. А потом вижу: вошла в третий родник младшая пери, и, только ногой коснулась воды, стала вода красивой, как перламутр. Долго купались пери, играли друг с другом, смеялись. И вот вышли на траву. У старшей волосы стали золотыми, у средней серебряными, а младшая вся так и светится, так и горит перламутром! Увидел я младшую пери и не мог себя удержать, протянул тихонько руку, схватил ее перышки и спрятал. Старшие пери надели свои перышки, а младшая ходит по траве, в одну сторону посмотрит, в другую – нет нигде ее белых крылышек!
«Эй, сестра, – говорят ей старшие пери, – мы полетим, а ты найдешь одежду и догонишь нас». Взмахнули пери-голубки крылышками и полетели. В небе встретилось им белое облачко, вошли они в облачко и скрылись с глаз. А младшая пери все ходит по траве, ищет перышки – свою одежду. Жалко мне стало пери. Вышел я тут из-за камня и сказал: «Про тебя, пери, пел мой отец, старый ашуг, и я дал себе клятву: хотя на краю света ты будешь, а найду я тебя. И нашел. Не скрою – это я взял твои перышки, пусть и сердце твое будет моим!» «Что мне сказать тебе, юноша? – ответила пери. – Горной пери была я, по небу летала, а тут села на землю и стала твоей гостьей. Только смотри! Сегодня обманул ты меня, но в другой раз не обмани!» «Прости меня, пери, не от злого сердца сделал я так: боялся, что ты улетишь и опять я останусь один, – сказал я ей. – А теперь до конца жизни не обману тебя и тебе всегда буду верить».
И вот, юноши-эггиды, стали мы жить с горной пери в пастушьей лачуге. У той скалы пери мед собирала, а я на охоту ходил. Вернусь с охоты, пери навстречу мне выйдет, улыбнется и возьмет добычу. Много ли времени прошло или мало, родились у нас две дочери и мальчик. Белобородые старики так говорят: дом на столбах держится, столб покривится, покривится и дом. А дружба и счастье верным сердцем держатся, ошибется сердце и дружба сломается. Но, видно, позабыл я об этом, сам навстречу горю пошел. В один день пери, жена моя, с детьми захотела в родниках покупаться, а я остался один и подумал: «Беда не на гору падает, а на человека. Кто знает! Может, рассердится за что жена на меня, наденет свои перышки и улетит. Как я опять поймаю ее? Лучше сожгу эти перышки». Как я подумал, так и сделал. Перышки огнем сожгло, а жену мою холод обжег. Прибежала она тут ко мне, прозрачная вся, будто и капли крови в ней нет.
«Что ты сделал, муж? – крикнула пери. – Ты сжег мои перышки! Знай – и свое счастье ты сжег! Вспомни, что ты говорил: «Никогда тебя сам не обману и тебе всегда буду верить». Почему же сегодня поколебалось твое сердце? Покинула твоя дружба меня, теперь и я тебя покину и дети тебя покинут!»
Тут я бросился к пери и сказал ей: «Если я ошибся, – ты не ошибись, пери! Смягчи свое сердце, останься в своем гнезде!» «Нет, мой муж, – ответила пери. – Не могу я остаться. Но ради детей наших пожалею тебя. Вот сделай три добрых дела, тогда, может, опять я к тебе вернусь. Иди по свету!.. Горькое – сладким сделай, развязанное – свяжи, потерявшему дом – дом верни!»
Сказала так пери, взяла детей за руки и ушла. Побежал я за ней и вижу: пери моя высоко на гору поднялась, посмотрела на небо и крикнула: «Эй, сестры мои! Где бы вы ни были на свете, пусть слово это мое дойдет до вас. Летите сюда, сбросьте мне перышки, чтобы я к вам опять поднялась.
Светлое было небо. Вдруг показалось белое облачко. Поднялся ветер, погнал впереди себя облачко и привел к горе. А из облачка вылетели две голубки, бросили четыре перышка из своих крыльев, покружились, покружились и опять в небе пропали. Подняла пери те перышки, подула на каждое, погладила рукой и вдруг опять стала голубкой. И дети мои стали голубками. Расправили крылышки, полетели друг за другом и скрылись в небе. И вот видите, эггиды, с того дня волосы мои стали белыми. Сел я тогда на коня и поехал. А куда еду – сам не знаю. Коротка или длинна была дорога, но в один день попал я в большую долину. Белая была вся эта долина. Сколько глаз ни смотрит – земля белая и камни белые. И трава побелела, на землю упала. Друг подле друга когда-то чинары росли, но теперь и они высохли, ни одного листика нет на них. Ни человека я там не увидел, ни зверя. Остановил я коня и подумал: «Кто жизнь отсюда унес? Какая загадка в этой долине?» Смотрю, а конь мой наклонил голову и стал лизать белый камень. Удивился я, поднял камешек и попробовал языком. «Эх, дурак, – сказал я себе, – да ведь это соль! Вся долина солью покрыта, соль и сожгла всю эту траву и чинары высушила. Что мне делать в таком месте?!» Ударил я коня и поехал дальше. На спину горы поднялся, вниз с горы спустился и попал в другую долину. Но какая это была долина! До шеи коня трава зеленая доходит, разными-разными цветами будто кто для радости своей ее засеял. В одной стороне, как голубой глаз, блестит озеро, в другой стороне течет прозрачный родник. Если бы и во сне увидел я эту долину, не поверил бы сну! Тут хотел я сойти с коня, травой зеленой накормить его досыта, вдруг слышу – горько-горько свирель запела. Смотрю, пастух выходит из-за камня. Одной рукой свирель он держит, в другой руке несет маленького ягненка с белыми пятнышками на лбу. А за пастухом тихо-тихо идет стадо овец. Блеют овцы, будто плачут. Жалко мне стало овец, и спросил я пастуха: «Что ты, пастух, так горько на свирели играешь, чем опечалилось твое сердце? Почему не жирны твои овцы? Ведь такой долины, сколько хожу по свету, я еще никогда не видел! Смотри, какая зеленая тут трава, какая чистая вода в роднике!»
