Только я так сказал, вижу – в небе, над краем города, опять показалась голубка с птенцами. Машет крылышками, будто зовет меня. Вскочил я на коня и поскакал следом за нею. Голубка летит по небу, перышки роняет, будто дорогу мне показывает, я перышки те собираю и дальше еду. Ни разу еще коня не остановил, пока не встретил вас, юноши-эггиды, на этом перекрестке двенадцати дорог. А та голубка с птенцами, видите, во-он на том высоком камне сидит. Ждет меня, моя пери! Верю, ведет она меня к нашему дому, к трем родникам и к скале с медом».
Повернулись юноши к высокому камню, долго-долго смотрели на голубку, и сын царя так сказал: «Такой красивой голубки никогда я не видел. Правду ты говоришь, сын ашуга. Это не голубка, это она и есть – твоя пери! Куда бы ни привела тебя она, там и найдешь свое счастье». «Спасибо тебе за доброе слово, – ответил сын ашуга. – А теперь послушаем, что сын проводника караванов нам скажет, – чему он в дороге своей научился и кого сам научил».
«Много я узнал в дороге или мало – не знаю! – ответил юноша. – Все же послушайте, как сумею, и я про себя расскажу…» И сын проводника караванов начал свой рассказ.
«Отец мой был проводником царских караванов. Не один и не десять караванов в своей жизни водил он в чужие страны и назад приезжал с дорогими товарами. Немало богатств прибавил он к царской казне. Но, сами знаете, царь никогда не насытится.
Раз повел отец караван, и долго-долго мы его ждали. Целый год его не было. Но вот в один день вернулся он. Почернел весь, исхудал, борода его побелела, спина, как клюка, согнулась. Сел отец прямо у порога и тяжело вздохнул. А я подошел, поцеловал его и сказал: «Никогда, отец, я тебя не видел таким. Что стало с тобой?»
Тут опять горько вздохнул отец и говорит: «Сын мой, беда не на горы падает, а на человека. Сначала все хорошо было. Много мы продали царских товаров, много других купили. А назад пошли – тут и упала на нас беда. Вели мы ночью верблюдов, и вдруг испугались они чего-то. Как ни гоним их, упираются, не идут вперед. И вот увидел я тень на дороге. Подошел поближе, смотрю, стоит глиняный чан. Стоит и гудит, будто в него какой-то зверь залез и ревет во всю силу. «Что это за чан? – думаю я. – Никто такого ни для воды, ни для вина не делает! Не старуха ли ведьма его бросила на дороге?» Рассердился, позвал погонщиков и сказал им: «Разбейте этот чан, чтобы каждый кусок был не больше вашего уха!»
Подбежали погонщики. Кто палкой, кто камнем, кто ногой ударил по чану. Треснул чан и на два куска развалился. И вырвался ветер оттуда, закружил пыль и песок и понес к небу. Не успел я глазом моргнуть – тысячи вихрей кругом закружились. Обходят вихри верблюдов и погонщиков, замели их, закружили и унесли куда-то. Так больше я их и не видел. А я крепко за камень схватился, не поборол меня ветер. Но что за радость? Там остался я в живых, а тут царь за своих верблюдов голову мне срубит!» И только сказал так отец, смотрим, вбежали в наш дом царские воины, схватили моего отца и бросили в темницу. Почернел мир перед моими глазами.
Но не долго стоял я на месте, очнулся и побежал к царю. «Царь великий! – сказал я. – Разве мало мой отец прибавил богатств к твоим богатствам! А за этот караван ты в темницу его бросил. Не обеднеешь ведь ты: для тебя это, как один волос вырвать из бороды. Но хорошо, если пожелаешь, я отвечу за отца. Или меня вместо него брось в темницу, или дай мне хоть сорок верблюдов с товарами. Я верну тебе, что отец потерял, и столько же еще прибавлю».
«Смотри, юноша, не много ли берешь на себя! – ответил мне царь. – Но пусть будет так. Дам тебе сорок верблюдов с тюками и сорок дней и сорок ночей на дорогу. А хоть день пройдет больше сорока – голова твоего отца на высоком колу встретит тебя у ворот моего города. Потом и твою голову рядом повешу!»
«Хорошо, царь», – сказал я. В тот же день были готовы сорок верблюдов и сорок погонщиков. Стал я впереди каравана и повел его.
Много мы шли или мало, а в один день попали в большие горы. И только поднялись мы вверх, вдруг выросла на нашей дороге колючая трава мисурма. Высоко вытянулась мисурма-трава – по грудь верблюду. Ветка с веткой сплелись, колючка за колючку зацепились. Если и облако бросишь, – не упадет оно на землю! Стал мой караван. Не можем мы дальше идти. «Что делать мне? – подумал я. – Ведь не тут, в горах, конец нашей дороги!» Позвал я погонщиков и сказал им: «У кого есть меч – мечом рубите эту мисурму, у кого острый нож – ножом режьте ее!»
Бросились погонщики на мисурму, влево и вправо до корня рубят. А крепкая эта трава! И та, что срубили, не падает на землю, колючками за другую хватается. Долго рубили погонщики мисурму-траву и вдруг стали все, стерли с лица пот, подошли ко мне и сказали: «Не можем мы больше рубить. Вот смотри, притупились наши мечи!» «Не беда! – ответил я им. – Откройте хурджуны, есть там острые мечи, одни в золото одеты, другие в серебро. Не будем их жалеть! Скорей рубите эту мисурму, скорее, вот уже немного осталось».
Опять рубят погонщики. Притупится серебряный меч – бросят его, золотой берут – золотым рубят мечом. И когда солнце за гору село, открылась караванная дорога. Порадовался я, собрал весь караван вместе и дальше поехал. Но не проехали мы и одного майдана, вижу, другая беда идет навстречу! Вдруг из земли огонь вышел, перерезал нам дорогу. Опять сбились в кучу верблюды, ревут громко. А потом одни в сторону бросились, другие назад побежали. «Эй, други! – крикнул я погонщикам. – Не пугайтесь! Скорее снимайте бурдюки с вином. Если воды нет, вином зальем огонь!»
Бегут за верблюдами погонщики, чувалы со спины их тащат, развязывают бурдюки. Один бурдюк вина выльют, за другим бегут. А огонь не гаснет. Тут потушат – там разгорается. И столько тогда вылили мы вина, что на двадцать свадеб хватило бы! Всю ночь тушили мы огонь и потушили его! А от злости вылил я на горячий пепел и тот последний бурдюк с вином, что один у меня остался. Опять собрали мы свой караван, отдохнули немного, поели, что было, и поднялись с места.
Идем по дороге. Устали все, слова никто не скажет. Вон и утренняя звезда заблестела на небе и солнце тихонько встает. А тут опять беда! Только день родился – и вдруг ночь темная сделалась. И такая темная сделалась ночь, что на верблюде сидишь, и верблюда не видишь, голос слышишь соседа, а где он, не знаешь, руку к глазам поднесешь, а глаза ее не видят. Заревели верблюды. И люди кричат, куда ехать, не знают. «Что это за зло стоит поперек нашей дороги? – подумал я. – Не та ли старуха ведьма за свой чан, что отец разбил, беду за бедой посылает на нас? Но не радуйся, ведьма, сколько бы ни было перцу в тебе, а нас не испугаешь».
Рассердился я и крикнул погонщикам: «Не видите вы меня, но выполняйте мое слово! Разрежьте хурджуны, шерсть возьмите, конопляным маслом полейте и зажгите ее!»
И в миг один со всех сторон засветились огни. Кто на палке держит горящую шерсть. Кто на своем мече. Увидели мы опять дорогу, собрал я караван и повел его дальше. Что я еще вам скажу? И двадцати шагов мы не прошли, вдруг пропала темнота. Будто из медвежьей пещеры мы вышли на свет. Смотрим, солнце уже посредине неба стоит, а в долине, далеко впереди, показался город. Много в городе людей. Из дома в дом, с майдана на майдан ходят люди, как муравьи в гнезде. Остановил я караван и стал считать товары: что довез я и что беда отняла в дороге? Из дома выходил – на сорок верблюдов было товару, а теперь и десять верблюдов повезут, не устанут. Сел я в печали на камень и задумался. Вдруг вижу, на дороге показалась старуха с большой вязанкой хвороста за спиной. Подошла ко мне старуха, сбросила хворост и говорит: «Что опечалился, юноша? Если не знаешь, где товары продать, я тебе помогу. К таким сведу купцам, что вмиг ударите рука об руку. В десять раз дороже все продашь». – «Спасибо тебе, мать-старуха! Но чем я отплачу тебе за добрый совет?» – «Собери мне вот за камнем вязанку хвороста, сын мой. Много ли старухе надо? Будет чем согреть очаг зимой».
Нагнулся я за хворостом, и тут, эггиды, ударила меня старуха по голове палкой и крикнула: «Был юношей – стань буйволом!»
И стал я буйволом. Тяжелые кривые рога потянули меня к земле, но я тряхнул рогами и поднял голову. Смотрю, смеется старуха. «Э-гей, детеныш скорпиона! – говорит. – Отец твой чан мой разбил, и я, бедная, с того дня летать не могу. И ты пошел по его дороге! Правда, крепкое у тебя сердце, не испугался, растоптал все чары, что бросила я перед тобой. Но что ты выиграл? На день позже, на день раньше, а все попал в мои руки. Теперь будешь семь лет и семь дней ходить по этим пустым горам!» – сказала так ведьма и пропала. А я со своим горем тут остался.
День ли, два дня, или неделю бродил я в тех горах – и потянуло меня к людям. К городу боюсь подойти, а у маленькой речки увидел старую мельницу. Обрадовался я: тут и тихо, тут и от солнца спрячусь в воде, а может, и мельник живет здесь. Увижу хоть издали человека. Вот и стало это место моим домом. Не много времени прошло, открылась дверь, и вышла девушка с кувшином. Посмотрела на меня, удивилась. Потом оставила кувшин, набрала охапку сена и поманила меня. Подошел я к ней, сена не беру, а все смотрю ей в глаза. Как бы мне сказать ей, что не буйвол я, а такой же человек, как она. Но что делать? Завязанный язык. Тут девушка выронила сено из рук и побежала на мельницу. А я стою, точно кто привязал меня, ни вперед, ни назад не двинусь. И не знаю, сколько я так стоял, но вот опять выходит девушка и несет глиняную чашу с землей. Подошла она ко мне близко и сказала: «К моему дому ты буйволом пришел, а уйдешь… Не знаю, может быть, братом моим».
