завтра? До завтра недалеко, и если он не лжет, то не солжет и завтра!” Затем Мисакуллах ушел, пошел в свой дом, ночевал в нем и пробудился от своего она, лишь когда прибыл посланец аскии — евнух и с ним пятьдесят рабов, несших кожи для сунну, совершил омовение и молитву, велел им войти и приказал накормить их завтраком. Они завтракали, а к нему пришла группа его товарищей и прочих взволнованных людей. Тогда Мисакуллах велел позвать своего старого раба, находившегося там у двери дома; тот был позван и пришел. Мисакуллах сказал ему: “Поди с этими рабами аскии, вскрой боо [247], что находится в таком-то месте, и наполни эти сунну [все]”. Раб пошел, и пошли рабы — и евнух вместе с ними — в то место на краю /
100/ его усадьбы, раб вскрыл боо, а оно наполнено было рисом, называемым зайфата, наполнил им семьсот сунну и покончил с тем, что было в хранилище. И возвратился раб к Мисакуллаху и рассказал ему об окончании того, что было в том боо, и о том, что получилось из него семьсот сунну. Мисакуллах ответил: “Вернись и посмотри в таком-то месте! — и назвал ему его — тоже на краю усадьбы. Вскрой его и наполни из него остальные!” Раб ушел, потом вернулся, наполнил из него триста [сунну], и в нем еще что-то осталось. И хозяин сказал ему: “Сходи в город и поищи в продаже кожи [для] сунну”. Раб пошел, купил двести тридцать кож, наполнил их, пришел к Мисакуллаху и рассказал ему. Тот ему сказал: “Отдай сто [мешков] послу аскии, подари двадцать его [остальным] посланным, оставь там остальные сто, а десять принеси нам!” Раб принес их ему, и он их разделил между сидевшими там у него и среди бедняков и неимущих. Затем сказал: “Да поместит Аллах ту милостыню, что я раздал, между аскией Даудом и любым злом! И да покажет ему Аллах Всевышний наступающий год!” Говорит передатчик: он-де передает рассказ со слов отца своей матери, Букара Али-Дантуру. Последний сказал, что он тогда присутствовал на беседе у Мисакуллаха; и он поклялся Аллахом, что тот, т. е. Мисакуллах, не был в месте наполнения тех сунну. Потом помянутый Букар ибн Али-Дантуру поклялся, что ни один из тех пятидесяти рабов, которые принесли к Мисакуллаху кожи сунну, не вышел иначе, как с [грузом] в сто муддов [248] (по примерной оценке) или в шестьдесят или в семьдесят; напротив, среди них [были] и те, кто /
101/ получил половину сунну. Они проходили с этим мимо Мисакуллаха, но он не повернул лица ни к одному из них и не осмотрел ни одного.
Посланец аскии (тот самый евнух) возвратился к аскии после окончания ими своего дела и рассказал аскии о том, что произошло из поступления сунну, окончательно наполненных после послеполуденной молитвы. Они (посланные. — Л. К..) нашли аскию в его компании, и все [те] удивились всему этому. Потом аския сказал: “Разве я вам не сказал, что этот раб уже насытился до того, что сравнивает себя только с нами или нашими детьми? И это, что сделал он теперь, удивительнее, чем то, что раздал он в милостыню поле, с которого выходит тысяча сунну!” Общество ответило ему: “Все это и твое благодеяние. Это же возвеличение твоего имени!” А один из них сказал: “Все рабы одинаковы: ни один не возвышается иначе, как возвышением своего Господина, а его достояние — достояние господина его. И когда возгордится царь из подобных тебе, или султан Гурмы, или Айара, или канта тем, что раб, который ему принадлежит, подарил-де то-то и то-то, то им говорят: раб аскии подарил бедным тысячу сунну”. Тут аския заулыбался от речи того, и радость его стала видна на лице его. И они сказали: “И где твой дар и дар раба твоего? Разница между ними та же, что между Плеядами и сырой землей — сколь велико между ними различие” [249].
Их речи [еще] не кончились, и ни один из бывших на приеме аскии [еще] не вышел, как вошел человек из числа слуг аскии; на нем было покрывало уиади [250], подвязанное, а на правой его руке — серебряный браслет. Аския послал его до того в [некий] город в стране Денди. Он пришел, стал перед аскией, стал на колени и, по их обычаю, при (приветствии их государя покрыл свою голову пылью, приветствовав аскию тем приветствием, с каким раб обращается к своему господину. Аския Дауд сказал ему: “Кто ты?” А он ответил: “Я — гари-тья Букар”. Аския спросил: “Ты из воинов моих и из числа моих рабов?” Тот ответил: “Да!” /102/ Аския сказал: “Откуда ты пришел?” И ответил раб: “Слава Аллаху, разве ты забыл или не обратил внимания?” — “Клянусь Аллахом! — сказал аския. — Ты сейчас в моих глазах [таков], как будто я никогда тебя не видел... Ты из гари-тья Йебрао или из гари-тья Ка-таа?” [251]. Раб ответил: “Из гари-тья Йебрао. И я тья такого-то” (и назвал его). Аския спросил: “Из какой местности ты прибыл?” Тот ответил: “Из Денди. Разве ты меня не посылал?” — “К кому и для чего?” — спросил Дауд. И ответил раб: “Для доставки наследства твоего слуги, дьянго Мусы-Сагансаро!” — “Разве же умер Муса-Сагансаро”? — спросил аския. Но собеседники ему ответили: “Ты не обратил внимания — он умер уже, и известие о смерти [его] пришло к тебе в таком-то месяце; а от его смерти до сегодня прошло больше четырех месяцев!” Тогда аския долго молчал, раб же стоял перед ним. Затем он его спросил: “Что ты видел из его имущества? Оставил ли он состояние?” Посланный ответил: “Похоже на то...” Аския сказал: “Да что это?” И раб хотел [было] обойти его сзади и говорить с ним по секрету, дабы показать, что он нашел у умершего из богатства, что он сейчас привез из наследства и того и что осталось там. “Что тебе?” — спросил аския. Раб ответил: “Я хочу тебе сообщить число богатств...” — “Почему же ты не сообщаешь это открыто, при людях? — сказал аския. — Или он у нас украл? Скажи это, [чтобы] слышали его люди, или уходи!” И раб ответил: “Я обнаружил в его собственности пятьсот рабов — рабов и рабынь. Продовольствие же он оставил в четырнадцати боо: в них будет, по оценке, тысячу пятьсот сунну. Семь стад
