красу весны». Вот его стихи:
Самое время цветам раскрываться —
третья, конечно, луна.
Бабочки стаями к ним прилетают,
вьются и вьются без сна.
И, обрывая весенние краски,
к неба краям их уносят.
Мимо проходит дорогою путник,
грудь его грустью полна.
Но с этим опять-таки не согласен Цзэн-лянфу [8]: «При чем тут бабочки? Это иволга своей песней уводит весну за собой». Прочтите его стихи:
Самое время цветам раскрываться,
все напоив красотою.
В пору весны по каким-то причинам
запах особенно стоек.
Желтая иволга песней своею
вешние дни увела —
Парка и леса бескрайняя чаща
вмиг остается пустою.
Мнение свое высказывает и Чжу Си-чжэнь: «Нет, это не иволга, это кукушка своим кукованием уводит от нас весну». У него есть такие стихи:
Кукушка пропела — и песня ее
весну увела за собою.
Кровавые капли кукушкиных слез
еще попадаются тут.
Во дворике медленно тянется день,
а воздух недвижен, недвижен,
И только одно пробуждает печаль:
что сумерки скоро придут.
С этим не согласна Су Сяо-мэй: «Никто из них не виновен в случившемся, это ласточки своим посвистом отзывают от нас весенние краски». Вот ее стихи на мотив «Бабочка, влюбленная в цветок»:
Издавна возле реки Цяньтанцзян
ваша служанка живет.
Цвет распускается, цвет опадает —
Так незаметно
годом сменяется год.
Ласточка в клюве весенние краски
в дальние страны несет.
Сливы желтеют за шелком оконным,
дождь беспрерывно идет.
* * *
Косо заколотым гребнем из рога туча стоит надо мной.
Легкий дощечек сандаловых стук,
Льется напев:
«Нитей пучок золотой».
Кончена песня — просвета не видно
в радужной туче сплошной.
Снова приснился мне южный залив,
яркой луной залитой.
А вот Ван Янь-соу возражает им всем: «Никто тут не виноват, ни ветер, ни ливень, ни ивовый пух, ни бабочки, ни иволга, ни кукушка, ни ласточка. Просто миновали отведенные весне девяносто дней — вот она и ушла от нас». Стихи у него такие:
Кто дождь обвиняет, кто ветер винит,
но те и другие неправы:
Пусть ветра не будет, не будет дождя —
весна оставаться не в праве.
Синеющей сливы, весь пурпур со щек
стряхнувшей, совсем еще мало;
Кормящие ласточки, желтое в клювах
несущие, вьются оравой.
Напев свой твердящие «души из Шу» [9]
цветов только тени прогонят;
Наесться стремясь, шелкопряды из У [10]
на туте листов не оставят.
Печальная новость: уходит весна
в края, недоступные взору;
Озера и реки, тоскуя о ней,
оделись в пожухлые травы.
Почему рассказчик начал свое повествование с этих стихов об уходящей весне? А вот почему.
В годы правления Шао-син [11] жил в столице [12] князь сяньаньский [13], военный правитель трех областей. Родом он был из Яньани [14], что в области Яньчжоу, на запад от Заставы [15]. Однажды, видя, что весна подходит к концу, он взял с собой родных и отправился отдохнуть на лоне природы. Вечером, возвращаясь домой, они подошли к мосту Чэцяо у ворот Цяньтанмэнь [16]. В тот миг, когда паланкин с родными князя уже миновал мост, а паланкин самого князя оставался еще позади, из расположенной у моста мастерской, в которой наклеивали на бумагу картины и переплетали книги, послышался голос:
— Дочь, выйди взглянуть на князя!
Едва девушка вышла и князь увидел ее, он тут же обратился к своему первому помощнику и телохранителю:
— Такую девушку я ищу уже очень давно. Как кстати я встретил ее сегодня! Приказываю тебе, чтобы завтра же она пришла ко мне во дворец.
Телохранитель с изъявлениями полной покорности, не откладывая, отправился за девушкой, которая выходила смотреть на князя.
Кто же она была такая?
Воистину:
Настанет ли год, когда не поднимут
дорожную пыль повозки?
Придет ли пора, когда распростится
с любовными чувствами сердце?
Около моста Чэцяо телохранитель увидел дом с вывеской: «Здесь мастер Цюй наклеивает на бумагу старинные и современные картины и надписи». Как раз оттуда вышел старик, а с ним девушка.
Как же она выглядела?
Туча-прическа —
легкой завесою крылья цикады;
Бабочки-брови —
тонкой дугою весенние горы.
Алые губы сомкнулись
в одну округлую спелую вишню;
Белые зубы меж ними
двумя рядами кусочков нефрита.
Лотос под каждым шагом
полукружий крохотных-крохотных луков;
Иволги нежная песня
в переливах звенящей-звенящей речи.
Вот как прелестна была девушка, вышедшая смотреть на паланкин князя.
Телохранитель сел в чайной напротив ее дома, и когда служанка заварила ему чай [17], он обратился к ней с просьбой.
— Я хочу попросить вас, матушка, — сказал он, — сходить в мастерскую на той стороне улицы — там подклеивают картины — и пригласить сюда мастера Цюя. Я хотел бы поговорить с ним.
Служанка тотчас отправилась туда и привела мастера Цюя.
— Чем я могу быть вам полезен? — спросил мастер Цюй телохранителя, после того как они обменялись поклонами и сели.
— У меня, собственно, нет к вам никаких дел. Я хочу лишь задать один праздный вопрос, — сказал телохранитель. — Скажите, та девушка, которую вы сейчас позвали взглянуть на паланкин князя, ваша дочь?
— Да, моя дочь, — ответил мастер Цюй. — Нас в семье трое.
— Сколько же лет вашей дочери? — спросил опять телохранитель.
— Восемнадцать.
— Что же она теперь собирается делать: выйти замуж или устроиться служить в дом какого-нибудь чиновника?
— Я слишком беден. Где мне взять денег, чтобы выдать дочь замуж? Придется отдать ее в услужение в какой-нибудь чиновничий дом.
— А что она умеет делать?
Мастер Цюй рассказал ему, чем занимается его дочь. Есть стихи-цы [18] на мотив «Прелестные глазки», где тоже говорится
