Сэй Сёнагон - Записки у изголовья

Я видела посадку риса, когда ехала в святилище Камо, а теперь уже настала пора убирать колосья.

Эту работу выполняли мужчины. Одной рукой они хватали стебли там, где они еще были зелены, у самых корней, а другой срезали покрасневшие верхушки каким-то неизвестным мне орудием, да так ловко, с такой видимой легкостью, что мне самой захотелось попробовать!

Но зачем они это делают — расстилают срезанные колосья ровными рядами?.. Непривычно-странное зрелище!

Шалаши полевых сторожей тоже чудно̀ выглядят.

В начале двадцатых чисел девятой луны я отправилась в храмы Хасэ, и мне случилось заночевать в каком-то убогом домике. Разбитая усталостью, я мгновенно уснула.

Очнулась я в середине ночи. Лунный свет лился сквозь окошко и бросал белые блики на ночные одежды спящих людей… Я была глубоко взволнована!

В такие минуты поэты сочиняют стихи.

Однажды по дороге в храм Киёмидзу я находилась у самого подножия горы, на которую должна была подняться.

Вдруг потянуло запахом хвороста, горящего в очаге… и душа моя наполнилась особой грустью поздней осени.

Стебли аира остались от праздника пятой луны. Прошла осень, наступила зима. Аир побелел, увял, стал уродлив, но отломишь лист, поднесешь к лицу, и — о радость! — он хранит еще былой аромат.

Воскурив ароматы, старательно надушишь одежду. Но ты не вспоминаешь о ней день, другой, третий… Наконец, вынешь ее из плетеной укладки, и вдруг повеет легким дымком благовоний. Насколько же он приятнее свежего густого аромата!

Когда в ясную ночь, при ярком лунном свете, переправляешься в экипаже через реку, бык на каждой шагу рассыпает брызги, словно разбивает в осколки кристалл.

Дом. Мешок для съестных припасов. Бонза. Фрукты. Бык. Сосна. Палочка туши.

Глаза мужчины: узкие глаза придают ему женственный вид. Правда, если они величиной с чашку, это выглядит очень страшно.

Круглая жаровня. Полевые вишни. Горные розы — керрии. Лепестки сакуры.

Нитка для спешного шитья.

Волосы простой служанки.

Речь молодой девушки.

Подставка для светильника.

Галерея с крутыми поворотами.

Круглая соломенная подушка для сидения.

Передвижной церемониальный занавес на невысокой подставке.

Рослые девочки-служанки. Слуги с приглядной внешностью.

Помещение для телохранителей.

Небольшие подносы. Столики. Подносы средней величины.

Метлы.

Раздвижные перегородки на подставках.

Доска для кройки.

Красиво украшенный мешок для съестных припасов.

Зонтик.

Шкафчик с полками.

Подвесной металлический кувшинчик для нагревания вина. Сосуд, чтобы наливать вино в чарки.

Однажды по дороге я увидела, как слуга, приятный собой и стройный, торопливо шел с письмом, скатанным в трубку. Куда, хотелось бы мне узнать?

Другой раз я заметила, как мимо самых моих ворот спешат хорошенькие девочки-служанки. На них были старые платья, выцветшие и помятые, блестящие лакированные сандалии на высоких подставках, залепленных грязью.

Они несли какие-то вещи, завернутые в белую бумагу, и стопки тетрадей на подносах.

Что б это могло быть? Мне очень захотелось поглядеть. Но когда я окликнула девочек, они самым невежливым образом прошли мимо, не отвечая. Можно было легко вообразить себе, у какого хозяина они служили.

Самое возмутительное в моих глазах — явиться на праздник в обшарпанном, плохо убранном экипаже. Другое дело, если человек едет послушать святую проповедь с целью очиститься от грехов, — это похвальная скромность. Но даже и тогда слишком безобразный на вид экипаж производит дурное впечатление. А на празднике Камо это совсем непростительно. Невольно думается, нечего было и ездить, сидели бы дома.

И все же находятся люди, которые приезжают в экипаже без занавесок. Вместо них повешены рукава белых исподних одежд…

Бывало, сменишь к празднику занавески на новые, чтобы быть не хуже других. И вдруг видишь рядом великолепный экипаж! Становится так досадно!.. В самом деле, стоило ли приезжать?

Но гораздо более скверно на душе у того, кто явился в жалкой повозке.

Помню, однажды я выехала рано. Слуги мои очень торопились, чтобы захватить лучшее место. Пришлось долго ожидать в палящую жару. Я то садилась, то вставала, так мне было тяжело.

Вдруг вижу — по дороге от дворца Верховной жрицы [336]скачут семь-восемь всадников: высшие придворные, чиновники службы двора, секретари разных ведомств… Значит, пир закончился, сейчас начнется шествие. Я взволновалась и обрадовалась.

Лучше всего поставить свой экипаж перед галереей знатных зрителей. Какой-нибудь сановник передаст приветствие через слугу. Зрители пошлют всадникам, едущим во главе шествия, рис, смоченный водой, а всадники остановят своих коней возле лестницы, ведущей на галерею. К сынкам влиятельных отцов поспешно сбегут вниз служители и возьмут коней под уздцы. И мне очень жаль других, менее знатных всадников, на кого никто не обращает внимания.

Когда мимо понесли священный паланкин с Верховной жрицей, слуги опустили на землю оглобли повозок, установленные на подставки, а когда паланкин проследовал дальше, оглобли снова подняли вверх.

Вдруг вижу, чьи-то слуги собираются поставить экипаж своего хозяина впереди моего. Весь вид был бы загорожен. Я строго запретила им делать это, но они только ответили:

— Почему это нельзя? — и наперекор мне продвинули экипаж вперед. Я устала спорить с ними и обратилась с жалобой прямо к их хозяину.

Тем временем экипажи сгрудились так, что свободного места не оставалось, но все время прибывали новые. Позади знатных господ ехали вереницей повозки с их свитой. Я недоумевала, куда же станут все эти экипажи, как вдруг скакавшие впереди верховые быстро спешились и начали отодвигать назад чужие повозки, расчищая место для своих господ и даже для их овиты. Это было внушительное зрелище, но я от души пожалела тех людей, которых так бесцеремонно прогнали! Они принуждены были впрячь быков в свои убогие повозки и с грохотом трогаться дальше в поисках пристанища. Разумеется, с хозяевами блистающих роскошью экипажей не посмели бы поступать так жестоко.

Заметила я и повозки грубого деревенского пошиба. Люди, сидевшие в них, непрерывно подзывали к себе слуг самого простецкого вида и сыпали приказаниями.

«В женских покоях нынче ночью побывал кто-то чужой. Он ушел на рассвете под большим зонтом», прошел слух во дворце.

Прислушавшись, я поняла, что говорят о моем госте.

Он, правда, был человек низкого ранга, но вполне благопристойный, не из тех, кто вызывает лишние толки.

«Что за сплетня?» — удивилась я.

Вдруг мне принесли письмо от государыни.

«Отвечай незамедлительно», — передали мне ее приказ. Я развернула письмо. На листке бумаги был нарисован большой зонтик, человека под ним не видно, только изображена рука, придерживающая зонт.

А внизу приписано:

Императрица неизменно проявляла большое внимание ко всему, что до нас касалось. Вот почему мне не хотелось, чтобы некрасивая сплетня дошла до ее слуха. Все это и позабавило меня, и огорчило.

Я нарисовала на другом листке бумаги струи сильного дождя, а внизу добавила заключительную строфу к стихотворению, начатому императрицей:

Государыня с веселым смехом рассказала всю эту историю старшей фрейлине Укон.

Однажды, когда императрица временно поселилась во дворце на Третьем проспекте, служба двора прислала паланкин с охапками аира для праздника пятой луны и целебными шарами — кусудама.