Человек он грубоватый и бесцеремонный. Придворные сановники и дамы дали ему прозвище «Господин Режу-напрямик» и сложили песеику:
Он мужлан, он грубиян,
Родом из страны Ова̀ри,[351]
Угодил в свою семью…
Он ведь по материнской линии внук некоего Канато̀ки из провинции Овари.
Один раз император стал насвистывать на флейте мотив этой песенки. Бывший возле него Такато воскликнул:
— Государь, играйте громче, иначе Сукэтада не услышит!
Но император продолжал играть очень тихо, только для себя.
Другой раз он пришел из своего дворца в Северный павильон и сказал:
— Сукэтады здесь нет. Тогда я сыграю эту песенку…
Какая несравненная доброта!
239. Бывает, что люди меняются так…
Бывает, что люди меняются так, словно они вновь родились в образе небожителей.
Придворная дама невысокого ранга вдруг назначена кормилицей наследного принца.
Она уже не заботится о церемониальном костюме. Ни китайской накидки не наденет, ни даже шлейфа… Какое там, в самом простом платье уляжется возле своего воспитанника, днюет и ночует в его опочивальне.
Другие фрейлины у нее на побегушках. То иди в ее комнату с каким-нибудь наказом, то отнеси письмо… Всего и не перечислить!
Когда простой придворный служитель получает звание куродо, он сразу возомнит себя важной персоной. Да можно ли подумать, что это тот самый человек, который совсем недавно, в прошлом «месяце инея»[352], нес японскую цитру в торжественном шествии по случаю праздника Камо? Теперь он неузнаваем! Посмотрите, как гордо выступает в компании молодых людей из самых знатных семейств! Невольно спросишь себя: «Откуда взялся этот юный вельможа?»
То же самое, наверно, происходит, когда чиновники из других ведомств назначены на должность куродо, но я их просто не знаю, и потому перемена в моих глазах не столь разительна.
240. Однажды утром, когда на землю лег высокими холмами снег…
Однажды утром, когда на землю лег высокими холмами снег и все еще продолжал падать, я увидела несколько молодых придворных пятого и четвертого рангов, с юными свежими лицами. Церемониальные верхние одежды прекрасных цветов, которые они надели поверх наряда ночной стражи, были высоко подоткнуты и заметно смяты там, где их раньше перетягивали кожаные пояса. Пурпур шаровар, казалось, еще более насытился цветом, еще ярче заиграл на фоне чистого снега.
Бросались в глаза щеголеватые нижние одежды, алые или, уж на худой конец, ослепительно-желтые, как горная роза-керрия.
Молодые люди прикрывались зонтами, но сбоку налетал сильный ветер, осыпая их снегом, и они шли, наклонясь вперед. Не только глубокие башмаки и полубашмаки, но даже ноговицы на них побелели от снега…
Великолепная картина!
241. Однажды утром дверь, ведущая в длинную наружную галерею…
Однажды утром дверь, ведущая в длинную наружную галерею, была открыта очень рано. Я увидела, как придворные сановники толпой идут в северную караульню по переходу «Верховая тропа»[353], примыкающему к Покоям для высочайшего омовения.
На придворных были выцветшие кафтаны, а шаровары до того распустились по швам, что оттуда лезли нижние одежды и их приходилось все время заправлять обратно.
Когда эти вельможи проходили мимо открытой двери, то пригнули вниз длинные крылышки своих шапок и прикрыли ими лица.
242. То, что падает с неба
Снег. Град. Ледяной дождь очень неприятен, но невольно залюбуешься, если он смешан с белым-белым снегом.
Как хорош снег на кровлях, покрытых корой кипариса.
А еще он хорош, когда чуть-чуть подтает или выпадет легкой порошей и останется только в щелях между черепицами, скрадывая углы черепиц, так что они кажутся круглыми.
Есть приятность в осеннем дожде и граде, если они стучат по дощатой крыше.
Утренний иней — на темных досках крыши. И в саду!
Солнце всего прекрасней на закате. Его гаснущий свет еще озаряет алым блеском зубцы гор, а по небу тянутся облака, чуть подцвеченные желтым сиянием. Какая грустная красота!
Всего лучше предрассветный месяц, когда его тонкий серп выплывает из-за восточных гор, прекрасный и печальный.
«Шестизвездие»[354]. Звезда Пастух[355]. Вечерняя звезда. Падучие звезды[356], что навещают нас по ночам, довольно любопытны. Но лучше бы у них не было такого длинного хвоста!
Я люблю белые облака, и пурпурные, и черные… И дождевые тучи тоже, когда они летят по ветру.
Люблю смотреть, как на рассвете темные облака понемногу тают и становятся все светлее.
Кажется, в какой-то китайской поэме сказано о них: «Цвет, исчезающий на заре[357]…»
До чего красиво, когда тонкое сквозистое облако проплывает мимо ослепительно сияющей луны!
248. То, что родит сумятицу
Искры.
Вороны суматошно клюют на дощатой крыше приношение богам, рассыпанное там монахами перед утренней трапезой.
Большое стечение паломников в храм Киёмидзу в восемнадцатый день каждой луны.
Гость внезапно прибывает в дом, когда сумерки уже спустились, а огни еще не зажжены. Все приходят в волнение… Но воцаряется еще бо̀льшая сумятица, если это прибыл хозяин дома из далекого путешествия.
По соседству возник пожар… Правда, у нас не загорелось!
249. То, что выглядит грубо
Высокая прическа простых служанок.
Изнанка кожаного пояса, украшенного рисунками в китайском духе.
Манеры Святого мудреца.
250. Те, чьи слова оскорбляют слух
Жрицы, читающие моления богам[358].
Лодочные гребцы.
Стражники, охраняющие дворец во время грозы.
Борцы.
251. Те, кто напускает на себя уж очень умный вид
Теперешние младенцы лет трех от роду.
Женщины, что возносят молитвы богам о здравии и благополучии ребенка или помогают при родах.
Ведунья первым делом[359] требует принести все, что нужно для молитвы. Кладет целую стопку бумаги и начинает кромсать ее тупым ножом. Кажется, так и одного листка не разрежешь, но этот нож у нее особый, и она орудует им изо всех сил, скривив рот на сторону.
Нарезав много зубчатых полосок бумаги, она прикрепляет их к бамбуковой палочке. Но вот торжественные приготовления закончены, и знахарка, сотрясаясь всем телом, бормочет заклинания…
Вид у нее при этом многомудрый!
Потом она пускается в рассказы:
— Недавно в том-то дворце, в том-то знатном доме сильно захворал маленький господин… Совсем был плох, но призвали меня — и болезнь как рукой сняло. За это я получила много щедрых даров. А ведь каких только не призывали ведуний и заклинателей! И все без пользы. С той поры ни о ком другом и слышать не хотят, меня зовут. Я теперь у них в великой милости.
При этом выражение лица у нее не из самых приятных.
А еще напускают на себя умный вид хозяйки в домах простолюдинов.
И глупцы тоже. Они очень любят поучать тех, кто по-настоящему умен.
252. То, что пролетает мимо
Корабль на всех парусах.
Годы человеческой жизни.
Весна, лето, осень, зима
253. То, что человек обычно не замечает
Дни зловещего предзнаменования[360].
Как понемногу стареет его мать.
254. Как неприятны люди, которые не соблюдают вежливости в письмах![361]
Как неприятны люди, которые не соблюдают вежливости в письмах! Плохо, если в каждой строке сквозит высокомерное пренебрежение к людям.
Но не стоит все же совершать ошибку другого рода, употребляя чрезмерно подобострастные выражения, когда пишешь человеку, положение которого вовсе того не требует.
Что и говорить, оскорбительно самой получить неучтивое письмо. И даже если такое письмо получат другие, живо переживаешь чужую обиду.
Но разве это относится только к письмам?
Как не возмутиться, если с тобой разговаривают бесцеремонно, не соблюдая правил учтивости? А тем более гнев берет, если так осмеливаются говорить о высокопоставленных лицах.
Меня коробит, когда жена говорит о муже в неуважительном тоне.
Зачастую слуги, сообщая гостю о своем господине, употребляют чересчур почтительные слова: «его милость соизволили», «его светлость повелели»… Это дурная манера! Невольно думаешь: «Вот уж не к месту! Достаточно было бы сказать: „Господин мой изволил то-то и то-то…“»
Иному человеку можно бы сделать замечание:
— Ах, что за тон! Как грубо! Зачем вы так неучтиво разговариваете?
Но и он сам, и окружающие только станут смеяться.
Заметив свой промах, человек начнет шутливо отговариваться:
