Особенно отличается цветистым стилем оригинальная часть хроники. При описании бесконечных битв и сражений Шараф-хан пользуется довольно однообразными литературными приемами, трафаретными метафорами: войска у автора везде напоминают кипящее море, а многочисленностью превосходят дождевые капли; осаждаемые ими крепости соперничают своей прочностью и неприступностью с «небесной цитаделью и достигают вершин Сатурна»; витязи бросаются в бой, как «рыкающие львы и разъяренные слоны», и т. п. И даже столь естественное и, казалось бы, лишенное всякой воинственности явление природы, как восход солнца, описывается по аналогии с этими грозными баталиями: «Утром, когда властелин востока торжественно и величаво извлек из ножен кровожадный меч, обратив в бегство злосчастное небесное воинство, и сиянием рассыпающего золото меча окрасил поверхность вселенной в цвет крови...» [56]. Следует заметить, что такое описание природного явления, если оно сопровождало битву (в данном случае ему предшествовало сражение шаха Султан Мухаммеда в царевича 'Аббас-мирзы), соответствовало канонам персидской исторической литературы. Но временами чувство меры покидает Шараф-хана, и некоторые его метафорические образы малохудожественны. Например, восхваляя «благочестие» султана Сулаймана, автор прибегает к таким образам: «...свернули шею чаше, отрезали голову фляге, нарвали уши
купузу и
танбуру [57]... скверным [стало] положение пьянчуг, их рот заполнили полевые мыши» [58]. Подобное увлечение вычурными сравнениями все же нехарактерно для языка сочинения Шараф-хана Бидлиси, в целом живого и непосредственного, хотя и не лишенного временами растянутости и многословия. Цветистость стиля не служит для автора самоцелью. Свою задачу Бидлиси усматривает в возможно более понятном изложении и стремится «прояснить пред взором проницательных сущность рассказа и предания в самой простой форме, дабы родниковую воду сути повествования и мысль ясную, [как] утренняя заря, не замутили необычайные метафоры и вычурные эпитеты и сравнения» [59].
ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКИЕ ВЗГЛЯДЫ ШАРАФ-ХАНА БИДЛИСИ
По отдельным высказываниям Шараф-хана Бидлиси и по тому, как он освещает те или иные факты, можно судить об общественно-политических взглядах автора Шараф-наме, о его мировоззрении как личности.
Социально-экономический строй курдов времени Шараф-хана Бидлиси характеризуется господством так называемого военно-кочевого феодализма. В силу географических особенностей Курдистана, часть курдов вела кочевой или полукочевой образ жизни и занималась скотоводством. Курдское население четко делилось на скотоводов и земледельцев. Это разделение утвердилось настолько прочно, что даже в начале XX в. в Иранском Курдистане оседлых курдов склонны были не считать курдами [60]. Исследователи подобных обществ выявили закономерность, согласно которой в тех странах, где наряду с существованием оседлого земледелия наличествовали большие массы кочевников, последние долго сохраняли племенную организацию и полупатриархальные отношения при господстве феодального способа производства [61]. Курдские феодалы, опираясь на военную силу кочевых племен, которые составляли их ополчения, различными путями присвоили себе земли с прикрепленными к ним крестьянами, став таким образом их феодальными эксплуататорами. Этими зависимыми крестьянами были и курды и некурды. Так, курдский феодал XVI в. являлся и главой кочевого курдского племени или союза племен, и землевладельцем, вне зависимости от величины своих владений и условий их пожалования.
Шараф-хан Бидлиси принадлежал к классу крупных курдских феодалов и, с одной стороны, возглавлял рузеки — могучий союз 24 курдских племен [62], а с другой — был потомственным правителем Бидлисского эмирата.
К концу XVI в., когда было написано Шараф-наме, власть бидлисского эмира претерпела значительные изменения, хотя Шараф-хан по понятным причинам об этом прямо не пишет. С 1535 г., когда отец Шараф-хана Бидлиси и около тысячи человек из племен рузеки выехали в Иран, и по 1578 г. территория Бидлисского эмирата управлялась султанскими чиновниками. Была произведена кадастровая перепись населения и введен административный режим, общий для других областей Османской империи. Однако самые многочисленные племена 'аширата рузеки — байики, мудеки, зидани и билбаси — в течение трех лет не подчинялись султанской власти. Покорности султан добился, лишь временно освободив их от всех податей. Многие деревни и местечки были переданы султанским чиновникам в условную и безусловную собственность — к 1596-97 г. только в Хнусском округе Бидлисского эмирата было 400 владельцев военных ленов — икта'. Налоги с раийятов-немусульман, составлявшие одну из основных статей дохода класса феодалов, собирались турецкими агентами фиска и поступали в султанскую казну, за исключением аналогичных поступлений с округов, пожалованных султаном Шараф-хану лично. Таким образом, хотя владения автора Шараф-наме, по его свидетельству, были достаточно обширны, власть курдского князя Бидлиса была заметно ограничена вмешательством турецких властей во внутренние дела эмирата.
Социальное положение Шараф-хана Бидлиси, политическая обстановка второй половины XVI в., характеризующаяся обострением борьбы сефевидского Ирана и османской Турции, требовали от него постоянного напряжения всех сил для военных целей и не оставляли необходимого досуга для научных занятий-Но мир наук притягивал автора Шараф-наме с детства. «С детства и по сей день, — писал Шараф-хан, заканчивая основную часть своего труда, — я проводил время в беседах со знающими людьми и в обществе преисполненных мудрости ученых» [63]. Об ученых и просвещенных людях Бидлиси отзывался с неизменным почтением и уважением, называя почти каждого «единственным для своего времени» или «неповторимым для своей эпохи».
В одном двустишии, принадлежащем, несомненно, перу автора, отражены его раздумья о многообразии и единстве мира. Внешнее многообразие мира не противоречит его единству, или, как Шараф-хан говорит, — «единству сокровенного». Само это многообразие подобно, по словам Бидлиси, искрам от языков пламени. Шараф-хану не чужды размышления о добре и зле. Он делится с читателем своими рассуждениями, отвергая зло и восхваляя добро. Эти штрихи рисуют автора Шараф-наме человеком незаурядным, жившим богатой и напряженной внутренней жизнью.
Сумев подняться над уготованной ему социальной ролью, Шараф-хан создал произведение, единственное в своем роде, которое до настоящего времени служит основой для изучения средневековой истории курдов. Все известные нам сочинения курдских авторов до конца XIX в.: Тарих-и Бани Ардалан Хусрава б. Мухаммеда Бани Ардалана (начало XIX в.), Тарих-и данабиле 'Абдарраззак-бека Думбули (ум. в 1827-28 г.), Тарих-и Ардалан поэтессы Мах-Шараф-ханум (1804-05— 1846-47), Китпаб-и тпаварих-и джадид-и Курдистан Мулла Махмуда Байазиди (вторая половина XIX в.), Хадике-йи Насирийе Мирза 'Али Акбара Садик ал-Мулка (конец XIX в.) — посвящены истории отдельного курдского региона, династии или племени и ни в какой мере не могут сравниться с трудом Шараф-хана Бидлиси, в котором нашла отражение широкая панорама курдской жизни XVI в. Более того, как это ни парадоксально, взглядам Бидлиси в большей мере присущи зачатки национальной идеологии, чем перечисленным авторам, жившим на полтора-два столетия позднее, современникам бурного подъема национально-освободительного движения курдов.
Изучая современное ему общество, Шараф-хан ясно представлял, что в нем имеются различные социальные группы. В своих политических
