— О, во Дворце ли, здесь ли — какие у нас могут быть занятия? — возразила одна из дам. — Что нам захочется, то и делаем.
«Прекрасно?» — подумал Дайсё и, забывшись, вздохнул. Затем, испугавшись, что у дам могут возникнуть подозрения, пододвинул к себе высовывающееся из-под занавесей японское кото и заиграл, даже не перестроив его. Кото оказалось настроенным на лад «рити», что вполне отвечало нынешнему времени года, поэтому игра Дайсё произвела на дам весьма приятное впечатление, и они были недовольны, когда, сыграв всего несколько тактов, он отложил кото. «Уж лучше бы вовсе не начинал!»
«Сколь велико значение Первой принцессы в мире! — думал между тем Дайсё. — Чем, к примеру, отличается она от моей матери? Только тем, что она дочь Государыни? Обе были любимицами отцов, и все же… Прекрасное, видно, это место — Акаси! Впрочем, у меня нет причин жаловаться на судьбу. Но когда б я мог заполучить еще и эту принцессу…» Увы, вряд ли его желание было осуществимо.
Госпожа Мия жила совсем рядом, в Западном флигеле. За занавесями ее покоев виднелись фигуры молодых дам, которые тоже собрались, чтобы полюбоваться луной.
«Ах бедняжка! — невольно посочувствовал ей Дайсё. — Ведь и в ее жилах течет высочайшая кровь. Помнится, принц Сикибукё благоволил ко мне…» — И он подошел ближе.
Из-за занавесей выбежали две или три миловидные девочки-служанки в одинаковых платьях и принялись прогуливаться вдоль перил. Приметив Дайсё, они поспешно спрятались. Впрочем, ничего другого и ожидать было невозможно.
Дайсё подошел к южной части флигеля и несколько раз кашлянул, желая привлечь к себе внимание. К нему вышла прислужница постарше.
— Я мог бы сказать, что давно уже тайно помышляю о вашей госпоже, — начал он, — но боюсь прослыть жалким подражателем… О, когда б я умел »и другие слова отыскать…» (499).
Дама не стала передавать его слова госпоже, а ответила сама, не проявляя при этом никаких признаков замешательства.
— Право, трудно было предвидеть, что госпожа окажется в столь бедственном положении. Остается лишь вспоминать о том, какую судьбу прочил ей когда-то покойный принц. Я уверена, что ваше участие будет для нее большой радостью.
«Точно так же она обошлась бы с каким-нибудь юнцом, — подосадовал Дайсё, — дерзнувшим увлечься ее госпожой».
— Вам, должно быть, неизвестно, — сказал он, — что мы с вашей госпожой связаны узами крови, и я почел бы за счастье, когда б она согласилась обращаться ко мне со всеми своими нуждами. Но, надеюсь, вы понимаете, что разговаривать через посредника…
Смутившись, дама поспешила передать слова Дайсё госпоже.
— А я все думала: «Кого назову…» (166) — На этот раз явно говорила сама госпожа, голос был таким юным, нежным… — Как я рада, что вы не забыли о связывающих нас узах. Это позволяет надеяться…
Будь госпожа Мия обычной прислужницей, Дайсё почувствовал бы себя вполне удовлетворенным, но она была дочерью принца крови, и его мучили сомнения. Отчего она с такой легкостью ответила почти незнакомому мужчине? Вместе с тем он был уверен, что госпожа Мия хороша собой, и сгорал от желания ее увидеть. «Пожалуй, именно такая женщина и способна воспламенить воображение принца Хёбукё», — внезапно пришло ему в голову, и он задумался о том, сколь трудно найти в мире женщину, которая соединяла бы в себе одни совершенства.
Госпожа Мия была дочерью принца и получила воспитание, приличное ее полу и званию, однако таких, как она, было довольно много. Удивительным ему казалось другое — как в горной глуши, в бедной хижине отшельника смогли вырасти две столь прекрасные, лишенные недостатков особы? А их младшая сестра? Когда-то он порицал ее за сердечное непостоянство, но ведь и ей не было равных. Увы, любой безделицы было довольно, чтобы мысли Дайсё вновь и вновь обращались к семейству Восьмого принца. Какая странная, жестокая судьба связала его с ним! Однажды вечером Дайсё сидел, печально задумавшись, а перед ним кружились в воздухе мушки-подёнки. Как обычно, словно сами собой возникли стихи:
— Вот они, здесь,
Но руке не дано коснуться (500).
Мушки-подёнки
Возникнут на миг и тотчас
Исчезают. — Куда? Неведомо.
Так, «миг — и не стало…» (501, 502).
Упражняясь в каллиграфии…
Монах Содзу — настоятель монастыря в Ёкава, на горе Хиэ
Старая монахиня из Оно, 80 лет, — мать Содзу
Младшая монахиня из Оно, 50 лет, — сестра Содзу
Молодая госпожа (Укифунэ), 22–23 года, — побочная дочь Восьмого принца
Тюдзё — зять младшей монахини из Оно
Первая принцесса — дочь имп. Киндзё и имп-цы Акаси, старшая сестра принца Хёбукё (Ниоу)
Государыня (Акаси), 46–47 лет, — дочь Гэндзи, супруга имп. Киндзё
Косайсё — прислужница Первой принцессы
Дайсё (Каору), 27–28 лет, — сын Третьей принцессы и Касиваги (официально Гэндзи)
Принц Хёбукё (Ниоу), 28–29 лет, — сын имп. Киндзё и имп-цы Акаси, внук Гэндзи
В те времена жил в Ёкава некий монах Содзу, известный в мире своей мудростью. Были у него мать и сестра. Первой перевалило за восемьдесят, второй недавно исполнилось пятьдесят. Однажды женщины решили совершить паломничество в Хацусэ, дабы отблагодарить Каннон за исполнение давней просьбы. Содзу отправил с ними Адзари, самого преданного своего ученика, коего отличал неизменной доверенностью. Отслужив соответствующие молебны и поднеся храму свитки с сутрами и изображения будд, паломники двинулись в обратный путь, но едва перевалили через гору Нарадзака, как старая монахиня почувствовала себя плохо. «По силам ли ей оставшийся путь?» — забеспокоились ее спутники, а как неподалеку, в Удзи, жил их давний знакомец, решено было остановиться там хотя бы на один день. Однако состояние монахини не улучшалось, и Адзари счел своим долгом сообщить об этом в Ёкава. Испугавшись, что его престарелая мать скончается, так и не добравшись до дома, монах Содзу поспешил в Удзи, нарушив таким образом данный некогда обет — не покидать горной обители до конца года.
Хотя в такие лета люди редко дорожат жизнью, Содзу употребил все усилия, чтобы исцелить больную. Собрав в доме самых сведущих во врачевании учеников, он повелел им читать молитвы и произносить заклинания, да и сам ни на миг не отходил от ложа матери. Узнав о том, что происходит, хозяин дома встревожился:
— Я собираюсь совершить паломничество на священную вершину Митакэ, — сказал он, — и как раз соблюдаю строгий пост. А ваша матушка так стара и обременена тяжелым недугом…
Что ж, он имел основания беспокоиться, и нельзя было не посочувствовать ему. К тому же жилище было слишком тесным и неудобным, поэтому Содзу решил потихоньку переправить мать домой, но случилось так, что именно то направление, в котором находился их дом, оказалось в те дни во власти Срединного бога.[76] К счастью, Содзу вспомнил, что где-то рядом есть старая усадьба, известная под названием Удзи-но ин, которая некогда принадлежала покойному государю Судзаку и с управителем которой он был знаком. Не долго думая, Содзу отправил туда гонца, чтобы узнать, не смогут ли их там принять на день или два. В самом непродолжительном времени гонец вернулся с известием, что семья управителя еще вчера отправилась в Хацусэ, и привел с собой весьма неприглядного на вид старика, которого оставили сторожить дом.
— Если вам угодно остановиться в обители Удзи, то нечего и медлить, — сказал сторож. — Главный дом полностью в вашем распоряжении. В нем часто живут паломники.
— Вот и прекрасно, — обрадовался Содзу. — Я думаю, что там достаточно тихо теперь, хотя это и государева обитель.
И он отправил туда человека, поручив ему осмотреть дом. Старик-сторож, которому не внове было принимать нуждающихся в ночлеге паломников, быстро подготовил все необходимое.
Первым переехал Содзу. В усадьбе царило такое запустение, что ему стало не по себе, и, призвав монахов, он повелел им читать сутры.
Адзари, сопровождавший женщин в Хацусэ, и еще один ученик Содзу, сопутствуемые несколькими низшими по званию монахами, которым было поручено нести зажженные факелы, обошли дом и оказались в удаленной от жилых помещений части сада.
«Какое жуткое место!» — думали они, со страхом вглядываясь в темневшую неподалеку то ли рощу, то ли просто небольшую купу деревьев, и вдруг под одним из них заметили странное белое пятно.
— Что там? — остановившись, спросил Адзари. Попросив поднести факел поближе, он вгляделся пристальнее, и ему показалось, что под деревом кто-то сидит.
— Наверное, это лисица-оборотень! — сказал, подойдя, один из монахов. — Вот мерзкая! Ну ничего, сейчас мы увидим, каково твое истинное обличье.
