725 г.
Уже в первый свой приезд на Лушань Ли Бо присматривался к возвышающимся среди зелени над девятью рукавами великой Янцзы Пяти старцам — крутым скалам к юго-востоку от горы Лушань, напоминающим кто поэта, кто монаха, кто рыбака с удой; в конце 750-х годов именно у подножия этих скал он построил дом, назвав его Академией Синего Лотоса (то есть кабинетом даоса-отшельника).
В Сюньянском монастыре Пурпурного предела пишу, ощущая осень
Что-то осень мне тихонько шепчет
Шелестом бамбуков за окном.
Этот древний круг событий вечный
Задержать бы… Да не нам дано.
Я замру, от этих тайн вкушая,
В беспредельность дух послать могу.
Тучка, от Чжуннани пролетая,
Зацепилась за мою стреху.
Что сказать мне Тан-гадатель сможет?
Да и Цзичжу не отыщет слов.
Сорок девять лет уже я прожил,
Знаю: то, что было, то ушло.
Необузданность моя уснула,
Мир уже меняется давно,
Вот и Тао Цянь домой вернулся,
И созрело доброе вино!
750 г.
Спустившись со склонов Лушань, Ли Бо задумался о бренном и вечном, остановившись в монастыре Пурпурного предела (так назывались несколько даоских монастырей, сооруженных по приказу императора Сюаньцзуна в обеих столицах и в центрах округов страны для распространения даоского учения). Не случайно ему пригрезилась возвышавщаяся недалеко от Чанъани гора Чжуннань, излюбленная даосами, ведь Сюньян (совр. г. Цзюцзян в Цзянси, неподалеку от горы Лушань) был именно тем городом, где через несколько лет Ли Бо был заключен в тюрьму, облыжно обвиненный в участии в мятеже против императора. Быть может, зря он не поверил гадальщикам (Тан Цзюй: гадальщик-физиономист периода Чжаньго; Цзичжу: гадальщик ханьского периода Сыма Цзичжу), которые, как он писал в другом стихотворении, предупреждали — «не буди Дракона»?!
«Крылатым масть различная дана…»
Крылатым масть различная дана,
Чтобы опора каждому была.
А Чжоучжоу — есть ли в том вина,
Что силы лишены ее крыла?
Собратьев крылья ей бы в клюв свой взять,
Чтобы воды из Хуанхэ испить.
Но равнодушно летуны летят…
Вздохну печально — ну, и как тут быть?
Стихотворение № 57 цикла «Дух старины», 760 г.
Ближе к осени Ли Бо вернулся в свой дом (уже не на горе Лушань, а в некотором отдалении от нее на юг, в Юйчжан, близ совр. г. Наньчан), где ждала его семья, и написал это грустное философское стихотворение о мифической птице Чжоучжоу, которая жаждет высоких полетов, но слишком тяжелая голова и куцый хвост мешают ей; она взывает к собратьям о помощи, но те равнодушно пролетают мимо (от осужденного Ли Бо отвернулись многие бывшие друзья).
На западе Цзяннани провожаю друга в Лофу
И пять вершин на бреге Гуй-реки,
И пик Хэншань, что на Цзюи глядит, —
От мест родных в Аньси так далеки…
Куда скитальца может занести!
Печаль одела в белое Пэнли,
На отмелях осенний мрак и хлад.
Мечтанья о бессмертии ушли,
Мне не вдыхать Пурпурный Аромат.
От царской службы я освобожден,
Как Чао, как Бо И, нас скроет грот,
Уходишь ты к Лофу на горный склон,
Меня покой горы Эмэй влечет.
Дорога между нами пусть длинна,
Напомнит друга лунный блеск ночей.
Ищи Безумца чуского меня
В благоуханье яшмовых ветвей.
760 г.
Провожая в своем доме в Юйчжан на западе Цзяннани, друга, уезжающего на юг к горе Лофу на востоке пров. Гуандун у северного берега реки Дунцзян, Ли Бо красочно описывает его маршрут через реку Гуй (нижняя часть реки Лицзян), мимо пяти вершин вдоль ее берегов, мимо гор Хэншань на западе пров. Хунань и Цзюи на юге пров. Хунань, озеро Пэнли в Цзянси (другое старое название Пэнцзэ; сейчас наз. Поянху). Все это так далеко от Аньси — погранрайона Танской империи на территории совр. Синьцзяна, рядом с г. Суйе (Суяб) на территории совр. Киргизии, где Ли Бо родился, и от горы Эмэй в Шу, где он провел детство. Они оба покончили с мечтами о царевой службе, предпочтя вдыхать Пурпурные ароматы (эвфемизм, обозначающий отшельничество), как Чао-фу, легендарный «отец отшельников» времен древнего императора Яо, или как Бо И, человек времен Шан, в знак протеста против узурпатора У-вана уморивший себя голодом на горе Шоуян. Пора, пора стать Чуским безумцем, как в «Житии бессмертных» (Ле сянь чжуань) говорится о некоем жителе царства Чу, мечтавшем о бессмертии и часто бродившем по горам; в «Луньюй» (18, 1) упоминается именно этот «чуский безумец», который, встретив Конфуция, спел ему песню о падении нравов и губительном правлении, и обрести вечность яшмовыми ветвями мифического древа бессмертия, растущего на западном склоне священного хребта Куньлунь.
«Осенний плес, бескрайний, словно осень»
В «Словаре Ли Бо» есть даже специальная статья «Путешествие в Южное Вань» — поездка в 753–755 гг. очередной раз отвергнутого императорским двором поэта в свои любимые места (Цюпу — Осенний плес) на территории совр. уезда Гуйчи нынешней провинции Аньхуэй, где по осени реки и озера сливаются в бескрайние, как небеса, водные пространства. Он приезжал сюда всякий раз, когда судьба демонстрировала ему, что «дорога в Чанъань» (имперскую столицу) — для него закрыта.
А тут поэта ждала вершина Цзинтин и город Сюаньчэн, связанные со столь почитаемым им поэтом 5 века Се Тяо, Чистый ручей, гора Далоу, на склонах которой он искал сурик, чтобы выплавить Эликсир бессмертия…
Это был край, где Ли Бо отдыхал душой.
1
Осенний плес, бескрайний, словно осень,
Пустынный, наводящий грусть на всех,
Заезжий путник грусти не выносит,
Влечет его по горным склонам вверх.
Смотрю на запад — там дворцы Чанъани,
Плывет у ног Великая Река.
Поток, что вдаль стремится неустанно,
Скажи, ты не забыл меня пока?
Слезу мою, что упадет в поток,
Снеси в Янчжоу другу на восток.
2
На Плесах обезьяны так тоскуют,
Что Желтая вершина — в седине,
И, как на Лун-горе, печальны струи,
Прощаясь, душу надрывают мне.
Хочу уехать… Не могу уехать!
Не думал задержаться, а тяну…
Когда ж настанет возвращенья веха?
Слезинки бьют по утлому челну.
3
Такой — в парчовом оперенье — птицы
На небе, в мире — не сыскать нигде.
При ней кокетка-курочка стыдится
Самой себя в недвижимой воде.
4
На этих Плесах пряди у висков
Однажды бодрый вид утратят свой.
Взлохматиться и поседеть легко
Под бесконечный обезьяний вой.
5
От гиббонов на Цюпу — белей,
Как снежинки, вьются над землёй,
Тащат малышей своих с ветвей
Позабавиться в воде с луной.
6
Осенний плес… Тоской полна душа.
Осенний плес… Мне не нужны цветы,
Хотя ветра и солнце — как в Чанша
И, словно в Шань, блестит поток воды.
7
Чем я не Шань?! — Хмелен и на коне.
Чем не Нин Ци?! — Озябший, но пою…
Увы, пою один среди камней,
И шубу зря слезами оболью.
8
Вершинами богат Осенний плес,
Но Водяное Колесо — престранно:
К нему склонилось небо — слушать плеск
Ручьев, в которых плещутся лианы.
9
Как полог красочный, огромный камень
Уходит в синь, поднявшись над рекой.
Века назад расписанный стихами,
Зарос он мхом — зеленою парчой.
10
Здесь бирючины рощами растут,
Здесь рододeндрон расцветает рано,
На склонах цапли белые живут,
А по ущельям плачут обезьяны.
Не стоит приезжать сюда, друг мой,
Сжимает сердце обезьяний вой.
11
Скала Ложэнь уходит к птичьим тропкам,
Старик-утес над дамбою встает.
Челн путника вода несет торопко,
И аромат цветов летит вослед.
12
Вода — как будто шелка полоса,
Спокойная, что небо над землёй.
Луна-ясна, покинь-ка небеса,
Стань лодочкой в цветах моей хмельной!
13
В струе воды — чистейшая луна,
В луче луны — вечерний цапли лет.
Там парень с девою плывут, она,
Каштан срывая, песенку поет.
14
Над землей полыхает руда,
Искр багровых летит череда.
В свете лунном плавильщик поет,
И от песни теплеет вода.
15
В три тысячи чжанов — моя седина,
Она, как тоска, бесконечно длинна,
И в зеркале вод — словно иней осенний…
Не знаю, откуда явилась она?
16
Старый дед в Осенних плесах
Рыбу с лодки удит рано,
А жена силки уносит
В тень бамбуков на фазана.
17
В цветенье персиков на горных кручах
Я, будто рядом, слышу голоса.
Давай, монах, без слов простимся лучше
И к белой туче устремим глаза.
754 г.
