разборчивым в средствах, не избежать голода и холода. При этих обстоятельствах хотеть, чтобы народ покинул верхушки и вернулся к корню [1085], — это все равно что открыть источник и перекрыть течение его вод. Резьба по дереву, гравировка по металлу наносят вред крестьянскому труду; парчовые узоры, шелковые перевязи вредят женским работам. А если крестьянский труд пропадет и женские работы понесут ущерб, то создастся угроза холода и голода. Но когда наступают голод и холод одновременно, с древности и поныне не слыхали, чтобы при этом люди не нарушали законы, не страшась наказания. Так что в том, что честный муж находится в захолустье, виновато не его поведение, а время. Вред или польза зависят от судьбы, а не от ума. Так, в терпящей поражение армии солдаты, даже мужественные и храбрые, спасаются бегством, и военачальники их не могут остановить; а в победоносной армии даже трусы готовы на смерть, робкие не могут бежать. В деревнях, охваченных разливом рек Хэ и Цзян, отцы и дети, старшие и младшие братья оставляют друг друга и бегут, отталкивая друг друга, карабкаются на курганы, взбираются на холмы. Легкие на ногу взбираются первыми и не могут заботиться о других. Когда же все счастливы и спокойны, то, видя, как тонут люди в соседнем царстве, и то скорбят, тем более если это их родственники. Так что если сам спокоен, то любовь распространяет даже на соседнее царство, готов ради них пожертвовать своими делами. Если же сам в опасности, то забываешь о родственниках, и тут уж не до других. Плывущий не может спасти утопающего — его руки и ноги напряжены; обожженный на пожаре не может спасать обгорающих — у него тело болит. Так и народ: если в достатке, то уступчив, если в нужде, то склонен к тяжбам. Когда уступчив, то процветают обряды и благочинье, когда начинаются тяжбы, то растет смута. Постучи в дверь, попроси воды, никто не откажет, потому что питья — вдоволь. В лесу не торгуют хворостом, на озерах не продают рыбу — их и так избыток. Так что при изобилии желания скромны, а если запросы не велики, то и нет тяжб. Во времена циньского вана [1086] дело доходило до того, что ели детей, — такая была нужда. Когда же род Лю [1087] взял в руки бразды правления, то даже одинокие принимали сирот, — потому что имущества стало в избытке.
Если мир упорядочен, то и ничтожные люди способны удерживать правление и не прельщаться выгодой, если мир в смуте, то и благородные мужи оказываются подвержены порокам и никакие законы им не запрет.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
ОТЗВУКИ ДАО
Высшая чистота спросила у Бесконечности:
— Ведомо ли тебе Дао?
— Не ведомо, — отвечала Бесконечность.
Спросила у Недеяния:
— Ведомо ли тебе Дао!
— Ведомо, — отвечало Недеяние.
— Дао, которое тебе ведомо, имеет какую-нибудь меру?
— Дао, которое мне ведомо, имеет меру.
— Какова же она?
— Ведомое мне Дао, — отвечало Недеяние, — может быть слабым, может быть сильным; может быть мягким, может быть твердым; может быть холодным, может быть горячим; может быть темным, может быть светлым; может обнимать собою Вселенную, может откликаться не имеющему сторон [1088]. Вот откуда я знаю о мере Дао.
Высшая чистота обратилась к Безначальному:
— Я спрашивала о Дао у Бесконечности, и она сказала, что оно ей не ведомо. Спрашивала у Недеяния, и оно ответило, что оно ему ведомо. Тогда я спросила, имеет ли меру то Дао, которое ему ведомо. И Недеяние ответило, что то Дао, которое ему ведомо, имеет меру. Я спросила, какова она, и оно ответило, что ведомое ему Дао может быть слабым, может быть сильным; может быть мягким, может быть твердым, может быть холодным, может быть горячим; может быть темным, может быть светлым, может обнимать собою Вселенную, может откликаться не имеющему сторон. Вот то, откуда оно знает о мере Дао. Если так, то кто из них прав: Недеяние со своим знанием или Бесконечность со своим незнанием?
Безначальное отвечало:
— Незнание глубоко, а знание мелко: незнание касается внутреннего, а знание — внешнего, незнание тонко, а знание грубо.
Высшая чистота, возведя очи к небу, вздохнула:
— Значит, незнание и есть знание, а знание — незнание? Но кто может знать, когда знание обращается в незнание, а незнание в знание?!
Безначальное продолжало:
— Дао нельзя слышать, слышимое — не Дао, Дао нельзя видеть, видимое — не Дао. Дао неизреченно, изреченное не Дао. Кто может знать, как облечь в форму бесформенное? [1089]
Поэтому Лаоцзы говорит: «В Поднебесной все знают, что добро — это добро, но оно же и зло» [1090], и еще: «Тот, кто знает, не говорит. Тот, кто говорит, не знает» [1091].
Бай-гун задал вопрос Кунцзы [1092]:
— Можно говорить намеками?
Кунцзы не отвечал. Бай-гун продолжал:
— Что будет, если камень бросить в воду?
— Ныряльщики из У и Юэ достанут его, — отвечал Конфуций.
— А если одну воду плеснуть в другую?
— Если смешать воду из рек Цзы и Шэн, И Я различит ее на вкус [1093].
— Значит, нельзя говорить намеками? [1094]
— Почему нельзя? — отвечал Конфуций — Только знает ли тот, кто говорит, что такое речь? [1095] Знающий, что такое речь, говорит без слов. Кто ловит рыбу, промокает, кто гонит зверя, быстро мчится, — но не ради удовольствия. Так и высшие речи избегают слов, высшее деяние есть недеяние. А соперничество тех, кто обладает мелким знанием, пустое занятие.
Бай-гун не понял этого и погиб в бане [1096].
Поэтому Лаоцзы говорит: «В словах имеется начало, в делах имеется главное. Поскольку люди их не знают, то они не знают и меня» [1097].
Хуйцзы разрабатывал для вана Милостивого закон [1098]. Закончив, показал учителям [1099], и те одобрили его. Представил его вану. Ван остался доволен и передал его Ди Цзяню [1100]. Тот сказал:
— Добро.
Ван спросил:
— Можно давать ему ход?
— Нет.
— Но если он хорош, то почему не дать ему ход?
— Когда поднимают большое дерево, — отвечал Ди Цзянь, — передние восклицают «Юй-сюй!» [1101], а задние им окликаются. Это возглас тех, кто поднимает тяжести. Почему же не поют при этом песен Чжэн и Вэй и
