Так, недаром нечаянно оброненное слово заставило Дайсё пуститься в дальний путь — он убедился в правильности своей догадки. Неужели женщина, которую он считал умершей, действительно жива? Не грезит ли он? Потрясение было так велико, что рыдания невольно подступили к горлу, и лишь ценой невероятных усилий — монах не должен быть свидетелем его позорного малодушия — Дайсё удалось сдержать их.
Содзу же во всем винил себя. Нельзя было позволять этой особе отрекаться от мира. Теперь она все равно что мертва. Право же, он совершил непростительную ошибку.
— В том, что с нею случилось, — сказал монах, — мне видится предопределение прошлого. Не будь этого предопределения, и злой дух вряд ли сумел бы завладеть ею с такой легкостью. Полагаю, что она принадлежит к весьма знатному роду. Хотелось бы знать, какое преступление она должна была совершить, чтобы оказаться в столь бедственном положении?
— Вы не ошибетесь, если отнесете ее к высочайшему семейству, — ответил Дайсё. — Что касается меня, то одно время я был с ней довольно близок, хотя нас и не связывали неразрывные узы. Тогда мне и в голову не приходило, что ее жизнь сложится так неудачно. Каких только предположений не высказывали люди, узнав о ее таинственном исчезновении! Говорили даже, что она бросилась в реку. Самому же мне не удалось выяснить ничего определенного. Я рад, что она приняла постриг. Надеюсь, ей удастся облегчить бремя, отягощающее душу. Но ее мать… Она до сих пор безутешна, и я почел бы своим долгом сообщить ей эту невероятную новость, когда б не страх, что она окажется для несчастной слишком большим потрясением. К тому же мне не хочется поступать вопреки желанию вашей сестры, столь долго хранившей эту тайну. Матери будет трудно устоять перед искушением снова увидеть свое дитя. Мне не хотелось бы обременять вас своими просьбами, — добавил он, — но, может быть, вы согласились бы поехать со мной в Оно? Сведения, мною полученные, не позволяют мне пренебречь этой женщиной. Я должен хотя бы поговорить с ней о прошлом, ставшем для нас обоих далеким сном… Содзу не мог не внять этой просьбе. Вместе с тем его одолевали сомнения. «Эта женщина переменила обличье и отказалась от всего мирского, — думал он, — но ведь даже монаху, сбрившему волосы и бороду, бывает трудно разорвать связи с миром. Можно ли требовать этого от слабой женщины? Вправе ли я подвергать ее столь тяжкому испытанию и обременять свою душу новыми прегрешениями?» Так ничего и не решив, он сказал:
— Ни сегодня, ни завтра мне нельзя спускаться с гор, ибо обстоятельства тому не благоприятствуют. Придется подождать начала следующей луны. Я сам извещу вас.
Вряд ли Дайсё была по душе такая отсрочка, но настаивать он не стал. «Ну что ж, раз так…» — вздохнул он и собрался в обратный путь. Как уже говорилось, его сопровождал младший брат девушки из Удзи. Призвав к себе этого мальчика, едва ли не самого миловидного среди сыновей правителя Хитати, Дайсё сказал монаху:
— Взгляните на это дитя. Оно связано с той молодой особой узами крови. Нельзя ли послать в Оно хотя бы его? Может быть, вы согласитесь написать письмо? Нет, вам не нужно упоминать моего имени, просто сообщите, что ее разыскивает один человек.
— Мне не хотелось бы брать на себя обязанности посредника, — возразил монах. — Я рассказал вам все, что знал, теперь вы можете сами поехать туда и поступить так, как сочтете нужным.
— Но почему вам кажется греховным такое посредничество? — улыбаясь спросил Дайсё. — Неужели вы подозреваете меня в недостойных намерениях? Поверьте, будь на то моя воля, я бы и сам давно переменил обличье. С малолетства помышлял я об Истинном Пути, и когда б моя мать не была столь беспомощна… Да, только она и привязывает меня к миру, ибо нет у нее другой опоры в жизни. Так и не осуществив своего давнего намерения, я остался жить в мире и, естественно, достиг довольно высокого положения, которое, к сожалению, лишает меня возможности произвольно располагать собой. Уверяю вас, я вовсе не отказался от задуманного, но с каждым годом на пути к его осуществлению возникает все больше совершенно непреодолимых препятствий. Вместе с тем я стараюсь не нарушать заветов Будды. И хотя человек моего звания не вправе пренебрегать многочисленными обязанностями, как служебными, так и личными, в душе я давно уже отшельник. Так неужели вы думаете, что я способен из пустой прихоти обременить себя тяжким преступлением? Нет, вы не должны сомневаться во мне. Все, что я делаю, я делаю ради ее несчастной матери, которую мне искренне жаль и для которой, я знаю, новость, мною от вас услышанная, будет большим утешением.
Слушая его, Содзу одобрительно кивал головой.
— Право же, трудно переоценить… — говорил он.
Тем временем быстро темнело, и, хотя можно было, воспользовавшись этим, попросить ночлега в Оно, Дайсё отказался от этой мысли: «А если он все-таки ошибся?» — и решил ехать прямо в столицу. Тут Содзу принялся расхваливать стоявшего рядом с ним мальчика.
— Почему бы вам не послать его в Оно? — снова попросил Дайсё. — Довольно было бы намека…
В конце концов Содзу написал письмо и вручил его мальчику.
— Надеюсь, и вы будете навещать меня иногда, — сказал он. — Поверьте, меж нами существует связь, о которой вы пока и не подозреваете…
Мальчик ничего не понял, но взял письмо и вышел вместе с Дайсё. Когда они спустились к подножию горы, Дайсё приказал передовым разделиться на небольшие группы и не шуметь.
Тем временем молодая госпожа сидела, задумчиво глядя на покрытые густым лесом горы. Ничто не нарушало ее печального уединения, и только светлячки над ручьями напоминали о прошлом. Но вот вдалеке, на простирающейся перед домом долине, послышались негромкие голоса передовых, и среди деревьев замелькали многочисленные факелы. Увидев их, монахини тоже приблизились к порогу.
— Кто это едет? — недоумевали они. — С такой свитой… Сегодня днем мы послали почтенному Содзу сушеные водоросли, и он написал в ответ, что наш дар оказался весьма кстати, ибо ему совершенно неожиданно пришлось принимать господина Дайсё.
— А который это Дайсё?
— Уж не тот ли, что связан брачными узами со Второй принцессой? Да и откуда было монахиням, живущим в такой глуши… «Неужели это и в самом деле он?» — подумала женщина.
Голоса некоторых передовых показались ей знакомыми. Да, сомнений быть не могло, именно их слышала она в Удзи.
«Но что станется со мной? — с ужасом спрашивала она себя. — Если до сих пор мне так и не удалось изгладить из памяти…» Она попыталась сосредоточиться на молитвах и сделалась молчаливее обыкновенного.
Путники, направлявшиеся в Ёкава, были единственной нитью, связывающей это уединенное жилище с миром.
Сначала Дайсё собирался передать письмо по дороге в столицу, но это, несомненно, привлекло бы внимание его многочисленных спутников, поэтому он решил вернуться и только на следующий день снарядил мальчика в Оно. Сопровождать его он поручил двоим или троим самым преданным своим челядинцам невысокого звания, а кроме того, послал с ними одного из приближенных, часто бывавшего в Удзи. Улучив миг, когда рядом никого не было, Дайсё подозвал к себе мальчика и сказал ему:
— Надеюсь, ты не забыл своей умершей сестры? Видишь ли, хотя я уже примирился с мыслью, что ее нет больше в живых, недавно мне стало известно, что это не так. Однако пока не стоит никому об этом рассказывать. Постарайся все выведать сам. Матери тоже ничего не говори. Эта новость слишком взволнует ее, и легко может статься, что в нашу тайну проникнут те, кому лучше вообще ничего не знать. Имей в виду, я разыскал твою сестру исключительно из жалости к вашей матери.
А надо сказать, что мальчик очень горевал, узнав о смерти старшей сестры. Совсем еще дитя, он тем не менее всегда восхищался и гордился ее красотой, хорошо понимая, что среди дочерей правителя Хитати ей нет равных. Услыхав, что сестра жива, он так обрадовался, что заплакал, но тут же, устыдившись своего малодушия, с нарочитой небрежностью сказал:
— Да, да, я все понял.
В тот же день рано утром монахини из Оно получили письмо от Содзу. «Наверное, у вас уже был посланец господина Дайсё, которого называют Когими? — писал он. — Скажите молодой госпоже, что теперь мне известны некоторые обстоятельства, связанные с ее прошлым, и я раскаиваюсь в поспешности, с которой откликнулся на ее просьбу. Мне о многом надо поговорить с ней, но приехать я смогу только через день или два».
«Что это значит?» — удивилась монахиня и показала письмо молодой госпоже. Прочитав его, та покраснела, и сердце ее мучительно сжалось: «Неужели в мире уже знают? Как же велик будет гнев монахини! Ведь я ей так ничего и не сказала». И, совсем растерявшись, она молча отложила письмо.
— Откройте же наконец правду! — настаивала монахиня. — Неужели вы и теперь не скажете ни слова? Это просто жестоко!
