от 9 марта 1498 г.
Дабы получить полное представление, как вы желали, о здешних событиях, связанных с братом[2], узнайте, что кроме двух проповедей, копия которых у вас уже есть, он произнес в масленичное воскресенье еще одну и после пространных излияний призвал всех своих сторонников собраться в день карнавала в монастыре Сан Марко — он заявил, что будет молить о более явном знамении, если данные ему предсказания исходили не от Бога. Доминиканец сделал это, как говорят некоторые, чтобы крепче сплотить свою партию и поднять ее на свою защиту, ибо он опасался противодействия вновь сформированной Синьории, состав которой не был еще обнародован. Когда же в понедельник состав Синьории, о котором вы, вероятно, хорошо осведомлены, был объявлен, он увидел, что две с лишним трети враждебны ему, а так как папа[3] в своем бреве под угрозой интердикта требовал его выдачи, и доминиканец боялся, как бы Синьория ему не подчинилась, то он решил, возможно, по совету друзей, прекратить проповеди у святой Репараты[4] и перебраться в Сан Марко. Поэтому в понедельник утром, со вступлением в должность новой Синьории, еще в святой Репарате он объявил, что во избежание беспорядков и ущерба для божьего дела отправляется назад, так что пускай мужчины приходят слушать его в Сан Марко, а женщины пусть собираются у Фра Доменико[5], в Сан Лоренцо. Итак, когда наш брат оказался дома, он стал проповедовать на удивление смело и продолжает в том же духе, ибо страшась за свою судьбу и ожидая от новой Синьории враждебных действий, а равно рассчитав, что его падение будет гибельным для многих сограждан, он стал их запугивать и, на первый взгляд, очень убедительно, всячески восхваляя своих последователей и черня противников. Тут он употребил все средства, чтобы ослабить враждебную партию и выставить преимущества своей[6]; об этом я, как очевидец, расскажу несколько подробнее.
Первую проповедь в Сан Марко брат произнес на следующие слова Исхода: "Но чем более изнуряли их, тем более народ умножался и увеличивался" [7], и прежде чем приступить к изъяснению этих слов, он указал причину своего возвращения, говоря: "Благоразумие есть правильное постижение возможного" [8]. Далее он сказал, что все люди устремлены к той или иной цели: для христиан эта цель — Христос, для прочих людей прошлого и настоящего цель вытекает из их религии. Мы, будучи христианами, соразмеряем наши поступки с нашей целью — Христом и, чтобы не уронить его высокого достоинства, должны благоразумно учитывать меняющиеся обстоятельства, так что когда… требуется положить жизнь за Христа, жертвовать ею, а когда следует укрываться, так и поступать, подражая тому, что мы читаем о Христе и о святом Павле. Так мы, добавил он, должны действовать и так мы действовали: когда необходимо было вступить в противоборство с безумием, мы так и сделали, в день Вознесения[9], ибо того требовали обстоятельства и честь Господня, теперь же, когда ради Господа нужно склониться перед гневом, мы уступили. После этого краткого вступления он выстроил две шеренги — в одной воинствующие под водительством Божьим, здесь он и его сторонники, в другой находятся приспешники дьявола, то есть его враги. И приступив к более пространному изложению, он стал объяснять вышеприведенные слова Исхода, говоря, что вследствие гонений умножение добрых людей происходит двояким способом: духовным и количественным; духовным, поскольку в несчастье человек обращается к Богу и укрепляется, приближаясь к движущему его, как теплая вода при поднесении огня становится еще горячее, ибо в нем заключается движущая сила его тепла. Возрастают они также и числом, потому что существуют три рода людей: праведные — а это те, кто следует за мной; испорченные и закоренелые, то есть противники, и еще один тип людей, расточающих свою жизнь в удовольствиях, эти не упорствуют в дурных поступках, но не заботятся и о добрых делах, ибо не отличают одно от другого. Но поскольку деяния праведников и дурных отличаются друг от друга, ибо противоположности при сопоставлении выступают резче, люди третьего типа распознают испорченность дурных и простодушие добрых, а так как по природе нам свойственно избегать зла и стремиться к добру, они примыкают к последним и сторонятся первых, почему в несчастье и умножается число праведных, число же дурных уменьшается, и это тем более и т. д. Я передаю все это вкратце, потому что эпистолярный стиль не терпит пространных речей. Затем, пустившись, по своему обыкновению, во всякие рассуждения, он заявил, желая ослабить своих противников и перебросить мостик к следующей проповеди, что вследствие наших распрей воздвигнется тиран, который разрушит наши дома и разорит весь город, но это не противоречит сказанному им, что Флоренцию ждет процветание и господство над всей Италией, ибо тиран продержится недолго и будет изгнан; и на том он закончил свою проповедь.
На следующее утро, продолжая толкование Исхода и дойдя до того места, где говорится, как Моисей умертвил египтянина[10] , он объявил, что египтянин представляет дурных людей, Моисей же — проповедника, который умерщвляет таковых, разоблачая их пороки, и тут он сказал: "О египтянин, я поражу тебя насмерть", и вскрыл всю вашу подноготную, о попы, обращаясь с вами, как с падалью, на которую и псы не польстятся. Потом он прибавил (а к этому он и вел), что хочет нанести египтянину другую тяжкую рану, и сообщил, что Бог открыл ему, будто во Флоренции некто намеревается установить тираническую власть, и с этой целью строит козни и заговоры, и хочет изгнать брата, отлучить брата, преследовать брата, а это и есть не что иное, как стремление к тирании; и что нужно соблюдать законы. И он столько наговорил, что на следующий день подверглось публичному обвинению одно лицо, которое столь же близко к тирании, как вы к небесам. Но затем, когда Синьория заступилась за доминиканца перед папой, и когда он убедился, что врагов во Флоренции больше нечего бояться, тут он завел другую музыку, и если раньше пытался только сплотить свою партию, внушая ненависть к противникам и запугивая их словом "тиран", то теперь, не упоминая больше ни о тирании, ни о преступных происках, призывает сохранить единство и настраивает всех против верховного понтифика, на которого обратил ныне свои злые укусы, отзываясь о нем, как о самом последнем негодяе. Так он, по моему мнению, сообразуется с обстоятельствами момента и приукрашивает свое вранье.
Засим оставляю на ваше сужденье толки, которые ходят в народе, людские ожидания и страхи, ибо вы человек благоразумный и можете судить о них лучше меня, потому что отлично осведомлены о наших настроениях, об особенностях момента и о намерениях папы, находясь там поблизости. Прошу вас только об одном: коль скоро вы не сочли за труд прочесть мое письмо, пусть вам не покажется обременительным и ответить, каково ваше мнение о нынешних обстоятельствах и настроениях с точки зрения здешних дел. Будьте здоровы.
Флоренция, 9 марта 1497.[11]
Ваш Никколо ди м[ессер] Бернарда Макиавелли
II. К ДЖОВАННИ БАТТИСТЕ СОДЕРИНИ[12]
сентябрь 1506 г.
("Фантазии, адресованные Содерини"). Перуджа.
Ваше письмо явилось передо мной в маске[13], но с первых же слов я распознал его. Зная вас я охотно верю паломничеству в Пьомбино; но не сомневаюсь в ваших с Филиппе затруднениях, ведь одного из вас смущает недостаток света, а другого — его избыток[14]. Январь меня не беспокоит, лишь бы февраль не подвел[15]. Я огорчен опасениями Филиппе[16] и с трепетом жду, чем это кончится. (А). Ваше письмо было кратким, но для меня — я читал его и перечитывал — оказалось длинным. Оно доставило мне удовольствие, потому что дало случаи сделать то, к чему я никак не мог приступить[17] и чего вы мне делать не советуете; и только последнее, на мой взгляд, лишено всякого повода. Ваши слова удивили бы меня, если бы судьба не дала мне понятия о многообразии и изменчивости вещей, так что я вынужден почти ничему не удивляться или признать, что ни чтение, ни опыт ничего мне не поведали о поступках и образе действий людей.
Я знаю вас и знаю, какой ветер дует в ваши паруса, и если бы можно было осуждать вас за это (а осуждать нельзя), то я бы не стал, памятуя о том, в какие порты он вас прибивает, на какие ступени возводит и какие может внушать надежды. Итак, разделяя воззрение большинства (в отличие от вашего, где все — благоразумие), я вижу, что в делах важнее исход, которым они завершаются, а не средства, кои для этого используются. (Всякий руководствуется своей прихотью). Ведь одного и того же добиваются разными способами, и различные действия ведут к одной цели; если я еще мог в этом сомневаться, то поступки нынешнего папы[18] и их последствия убедили меня окончательно. (Б). Ганнибал и Сципион, оба выдающиеся военачальники, одержали бесчисленные победы: один из них, будучи в Италии, поддерживал единство в войсках жестокостью, коварством и неблагочестием, при этом он настолько привлек к себе народы, что они восстали против римлян. Другой добился от народа того же самого постоянством, милосердием и благочестием. (В). Но поскольку на римлян не принято ссылаться — Лоренцо Медичи[19] разоружил народ, чтобы удержать Флоренцию; мессер Джованни Бентивольо[20] ради сохранения Болоньи вооружил его; Вителли[21] в Кастелло и нынешний герцог Урбинский[22] разрушили крепости в своих владениях, чтобы удержать их, а граф Франческе[23] в Милане и многие другие строили крепости для безопасности. (Г). Император Тит[24] в тот день, когда не был кому-нибудь благодетелем, считал свою власть под угрозой, другой увидел бы угрозу в тот день, когда сделал бы кому-либо приятное. (Д). Многие, семь раз отмерив и взвесив, успевают в своих замыслах. Нынешний папа, который действует всегда наобум, безоружный случайно добивается того, что навряд ли удалось бы ему, действуй он по плану и с военной силой. Как показывают деяния всех вышеописанных лиц и бесконечного числа прочих, кого можно привести в пример в прошлом и настоящем, они приобретали, усмиряли и теряли царства по воле случая, и при неудаче иногда подвергался осуждению тот самый образ действий, который превозносили в дни успеха. (Е). Иной раз также, когда наступает конец длительному процветанию, причину ищут не в себе, а обвиняют небеса и расположение светил. Но отчего различные поступки иной раз одинаково полезны или одинаково вредны, я не знаю, хотя и хотел бы знать; однако, чтобы познакомиться с вашим мнением, я позволю себе смелость высказать свое.
