вернулся назад.
Проходя мимо стола, где лежали его мистические свитки и халдейские вычисления, он сказал:
– Священное искусство! Я не старался узнать твоих велений с тех пор, как миновал кризис и опасности, предсказанные тобою. К чему? Я знаю, что впредь путь мой будет ровен и гладок. Разве события уже не доказали это? Прочь сомнения, прочь жалость! О сердце, носи в себе на будущее время только два образа, две мечты: «Царство и Иона»!
Нидия, успокоенная уверением Созия, по возвращении его домой, что письмо ее передано Саллюстию в собственные руки, снова стала предаваться надежде. Без сомнения, Саллюстий, не теряя времени, отправится к претору, поспешит в дом египтянина, ее выпустят на волю и откроют темницу Калению. В ту же ночь Главк будет свободен… Увы! Миновала ночь, наступил рассвет, а она ничего не слыхала, кроме торопливого топота рабов по зале и голосов их во время сборов к отправлению на зрелище. Но вот до ее уха донесся и властный голос Арбака. Затем весело грянула музыка. Процессия тронулась в путь к амфитеатру, чтобы насладиться предсмертными муками афинянина!
Шествие Арбака двигалось медленно, с подобающей торжественностью, покуда не достигло того места, где должны были останавливаться все колесницы и носилки. Там Арбак сошел с носилок и направился к входу, предназначенному для наиболее почетных посетителей. Его рабы, смешавшиеся с толпой, были размещены служащими, отобравшими у них входные билеты, на места в «популярий» (места для простого народа). Со своего места Арбак мог объять взором всю несметную, нетерпеливую толпу, наполнявшую громадный амфитеатр.
На верхних скамьях, отдельно от зрителей-мужчин, сидели женщины, и их яркие наряды делали эти места похожими на пестрый цветник. Нечего и говорить, что это была самая болтливая часть собрания. Многие взоры устремлялись на них вверх, в особенности со скамеек, отведенных для молодых, неженатых мужчин. На низших местах, вокруг арены, сидели самые знатные и богатые зрители – судьи, сановники, сенаторы и всадники. Проходы, которые через коридоры направо и налево вели к этим местам на обоих концах овальной арены, служили также входами для бойцов. Крепкая ограда вдоль этих проходов служила защитой на случай, если бы зверям вздумалось уклониться от своего пути, и принуждала их идти прямо к намеченной жертве. Вокруг парапета, возвышавшегося над ареной, откуда постепенно поднимались места для публики, были надписи с именами гладиаторов, грубые фрески, относящиеся к играм, которым посвящен был амфитеатр. По всему зданию проведены были невидимые трубы, посредством которых в течение дня несколько раз зрителей опрыскивал освежающий, благоуханный дождь. Служащие при амфитеатре все еще были заняты натягиванием огромного навеса (велария), покрывавшего весь амфитеатр – ухищрение роскоши, изобретением которого похвалялись жители Кампании. Навес состоял из белоснежной апулийской шерстяной ткани, украшенной широкими пунцовыми полосами. В этот день, однако, вследствие ли неопытности рабочих или какого-нибудь недосмотра в устройстве, навес не удавалось натянуть так удачно, как всегда. И в самом деле, по причине громадного протяжения навеса, задача эта представляла много трудностей и требовала большого искусства, так что ее редко можно было решить в ветреную, бурную погоду. В этот день, впрочем, в воздухе была необыкновенная тишина, и зрители не находили никакого извинения неловкости рабочих, и когда все-таки осталось большое отверстие в навесе, благодаря упорному отказу одной части велария примкнуть к остальным, тогда раздался громкий ропот общего недовольства.
Эдил Панса, распоряжавшийся представлением, казался особенно раздосадованным этой неудачей и призывал проклятия на голову главного устроителя игрищ, который возился, пыхтел, обливался потом и тщетно расточал бестолковые распоряжения и бесполезные угрозы.
Вдруг суета прекратилась, рабочие бросили дело, толпа замолкла, дыра в навесе была позабыта, ибо в эту минуту раздался громкий, воинственный звук труб, и гладиаторы, выстроенные парадной процессией, вступили на арену. Они обошли овальное пространство тихим, торжественным шагом, чтобы зрители могли на досуге полюбоваться суровым спокойствием их лиц, их могучим сложением и различным вооружением, а также дать время публике держать пари под впечатлением минуты.
– О, смотрите, – воскликнула вдова Фульвия, обращаясь к жене Пансы, в то время как обе нагнулись вниз со своей высокой скамьи, – видите вы вон того великана-гладиатора? Какой странный костюм!
– Да, – отвечала жена эдила со снисходительной важностью, ибо она знала имя и качества каждого бойца, – это ретиарий, или сеточник. Как видите, он вооружен трезубым копьем и сетью: никакой брони, только сеть и туника. Страшный силач, а бороться ему назначено против Спора, вон того коренастого гладиатора, с крупным щитом и обнаженным мечом, без нательного вооружения. Теперь он без шлема, чтобы можно было рассмотреть его лицо. Какое на нем бесстрашие! Но сражаться он будет с опущенным забралом.
– Но ведь сеть и копье – слабое оружие против щита и меча?
– Это только доказывает ваше незнание, дорогая Фульвия. Ретиарий обыкновенно одерживает верх.
– А кто этот красивый гладиатор, почти нагой? Это не совсем прилично, но клянусь Венерой, он сложен бесподобно!
– Это Лидон. Новичок! Он выступает в первый раз и имеет смелость состязаться с Тетраидесом, тем другим гладиатором, одинаково с ним одетым, или, вернее, раздетым. Сперва они будут драться по греческому способу, цестом. Затем облекутся в латы и вступят в бой мечами и со щитами.
– Какой молодец этот Лидон! Я уверена, женщины будут на его стороне.
– Знатоки арены думают иначе, Клавдий держит против него, предлагая три против одного.
– О Юпитер, как красиво! – воскликнула вдова, увидав двух гладиаторов, в полном вооружении объезжавших арену на бойких, горячих конях.
Похожие на средневековых рыцарей, они были вооружены пиками и круглыми щитами искусной работы. Кольчуга их, переплетенная с железными полосами, покрывала только бедра и правую руку. Короткие плащи, доходившие до седла, придавали их костюму живописный и грациозный вид. Ноги их были обнажены до сандалий, прикрепленных немного повыше щиколотки.
– О, как красиво! Кто такие? – спросила вдова.
– Одного зовут Бербиксом, он побеждал двенадцать раз, а другой дерзает называть себя громким именем Нобилиора. Оба – галлы.
Во время этого разговора окончились первые формальности игр. Затем следовал примерный бой на деревянных мечах между различными гладиаторами, назначенными друг против друга, по парам. Между ними особенное восхищение возбудили два римских гладиатора, нарочно для этого нанятые, а после них самым изящным бойцом оказался Лидон. Это примерное состязание длилось не более часа и не возбуждало особенно живого интереса, кроме знатоков арены, предпочитавших искусство более грубым впечатлениям. Масса же публики была довольна, когда окончилось это развлечение и когда эстетическое наслаждение сменилось ужасом.
Бойцы выстроились теперь по парам, в заранее
