злополучному городу. Беги отсюда, пока есть еще время. Тебе известно, что я живу на горе, под которой, согласно древнему преданию, до сих пор течет огненный поток Флегетона. И в моей пещере находится глубокая пропасть, где я за последнее время заметила багровый поток, медленно текущий. Я слыхала не раз могучие, глухие звуки, раздававшиеся во мраке. Но прошлой ночью, когда я заглянула туда, поток уже не был тих и спокоен, он ярко пылал, и покуда я смотрела, животное, которое жалось ко мне, вдруг пронзительно завыло и упало мертвым с пеной у пасти. Я вернулась назад в свое логовище, но всю ночь чувствовала, как содрогались и трещали скалы, и хотя воздух был тих и удушлив, но под землей словно ветер свистел, и слышался как бы скрип колес.
Встав сегодня на рассвете, я опять заглянула вниз, в пропасть, и увидела огромные обломки камней, несущихся по огненному потоку, более широкому, могучему и багровому, чем даже прошлой ночью. Тогда я взобралась на вершину горы. Там открылась небывалая, громадная впадина, которой я не замечала раньше, и из нее клубился легкий дым. Испарения были смертоносны, я задыхалась, почувствовала дурноту и чуть не умерла. Вернувшись домой, я забрала свое золото и зелья и покинула убежище, где жила столько лет, ибо вспомнила грозное этрусское предсказание, гласившее: «Когда разверзнется гора, город падет. И когда дым увенчает гору Сожженных Полей, будет плач и стенания у очагов приморских учителей». Великий учитель, прежде чем покинуть эти стены для другого, более отдаленного пристанища, я пришла к тебе. Клянусь жизнью, я убеждена, что землетрясение, пошатнувшее город до основания шестнадцать лет тому назад, было только предвестником бедствия, еще более рокового. Ведь стены Помпеи воздвигнуты над Полями Смерти и на берегах недремлющего ада! Прими это предостережение и беги отсюда.
– Благодарю тебя, волшебница, за твое участие и знай, что я сумею вознаградить тебя. Вон на столе золотой кубок, возьми его, он твой. Мне и в голову не приходило, чтобы на свете было, помимо жрецов Исиды, хоть одно существо, которое захотело бы спасти Арбака от погибели. Признаки, что ты заметила в кратере потухшего вулкана, – продолжал египтянин задумчиво, – наверняка предвещают какую-нибудь неизбежную опасность городу, быть может, землетрясение еще сильнее последнего. Как бы то ни было, это новая причина для того, чтобы я поспешил бежать из этих стен. Завтра же соберусь к отъезду. А ты, дочь Этрурии, куда держишь путь?
– Я сегодня же отправлюсь в Геркуланум, а оттуда проберусь по берегу, отыскивая новое пристанище. У меня нет друзей на свете: оба мои товарища – лисица и змея – умерли. Великий Гермес, ведь ты обещал мне лишних двадцать лет жизни!
– Да, обещал, – отвечал Гермес. – Но, женщина, – прибавил он, приподымаясь на локте и с любопытством заглядывая в лицо колдуньи, – скажи мне, пожалуйста, для чего ты так желаешь жить? Какую сладость находишь ты в существовании?
– Не жизнь сладка, а смерть страшна, – возразила волшебница резким, проникновенным тоном, поразившим в самое сердце тщеславного звездочета.
Он вздрогнул, сознавая справедливость этого ответа и, не желая долее удерживать такую непривлекательную гостью, проговорил:
– Однако время идет, а я должен приготовиться к сегодняшнему торжеству. Прощай, сестра! Наслаждайся, насколько можешь, тленом жизни!
Колдунья, спрятав драгоценный подарок Арбака в широких складках своей одежды, встала, собираясь уходить. Дойдя до двери, она остановилась и обернулась.
– Быть может мы уже больше не увидимся на земле. Но куда девается пламя, покидая пепел? Оно носится – туда, сюда, вверх и вниз, как испарение болота, и его можно видеть в топях озера, внизу. Так колдунья и маг, ученица и учитель, великий человек и презренное существо могут встретиться когда-нибудь. Прощай!
– Прочь, зловещая ворона! – пробормотал Арбак, когда дверь затворилась за колдуньей с ее лохмотьями.
Озабоченный своими собственными мыслями, еще не успев оправиться от ужасного сна, он поспешно позвал своих рабов.
Было в обычае являться на торжества амфитеатра в праздничных одеждах, и в этот день Арбак занялся своим туалетом еще тщательнее обыкновенного. Он надел тунику ослепительной белизны, многочисленные украшения состояли из самых драгоценных камней. Поверх туники была наброшена легкая восточная одежда – не то платье, не то плащ, окрашенный дорогим тирским пурпуром. Сандалии до половины ноги были усыпаны каменьями и украшены золотом.
С шарлатанством, присущим его жреческому званию, Арбак никогда не пренебрегал в торжественных случаях ухищрениями, которые ослепляют простой народ и внушают ему уважение. В этот день, который должен был избавить его навеки, ценою жизни Главка, и от соперника, и от возможности быть выведенным на чистую воду, он чувствовал, как будто одевается на какое-то особенное торжество или на брачный пир.
Согласно обычаю, знатные люди отправлялись на игрища амфитеатра не иначе, как в сопровождении целой свиты рабов и отпущенников. И длинная процессия челяди Арбака уже выстроилась, чтобы провожать носилки своего господина.
И только рабы, приставленные к Ионе, и почтенный Созий, как тюремщик Нидии, к великому их огорчению, были принуждены остаться дома.
– Калий, – вполголоса сказал Арбак своему отпущеннику в то время, как тот застегивал ему пояс. – Мне надоела Помпея. Я собираюсь покинуть ее через три дня, если ветер окажется благоприятным. Ты знаешь корабль, что стоит в гавани и принадлежит Нарзесу из Александрии, я приобрел его. Послезавтра мы начнем переносить туда мое имущество.
– Так скоро! Ну, хорошо. Приказание Арбака будет исполнено. А питомица его Иона?
– Едет со мной. Довольно! Какова погода сегодня утром?
– Пасмурная и душная. К полудню, вероятно, будет невыносимо жарко.
– Несчастные гладиаторы и еще более злополучные преступники! Ступай вниз и посмотри, готовы ли рабы.
Оставшись один, Арбак зашел в свой рабочий кабинет, а оттуда на наружный портик. Он увидел густую толпу, нахлынувшую к амфитеатру, услышал крики народа, треск веревок, при помощи которых растягивали громадный навес, долженствовавший защищать граждан от лучей палящего солнца, чтобы они могли любоваться в свое удовольствие муками своих ближних. Вдруг пронесся какой-то дикий, странный крик и замер… То был рев льва. В толпе наступила тишина, но вслед за нею тотчас же раздался веселый хохот: чернь потешалась над голодным нетерпением царственного зверя.
– Скоты, – промолвил Арбак с презрением, – после этого разве они не такие же убийцы, как я? Но я убил ради самосохранения, а они делают из убийства забаву.
Тогда он устремил тревожный, любопытный взгляд на Везувий. Опоясанный чудными виноградниками, безмятежно, подобно вечности, выделялась могучая гора на фоне тихих небес.
«Ну, у нас еще есть время, если даже готовится землетрясение», – подумал Арбак и
