Песнь восемнадцатая
Круг восьмой (Злые Щели) — Обманувшие недоверившихся — Первый ров — Сводники и обольстители — Второй ров — Льстецы
Есть место в преисподней. Злые Щели,
Сплошь каменное, цвета чугуна,
Как кручи, что вокруг отяготели.
Посереди зияет глубина
Широкого и темного колодца,
О коем дальше расскажу сполна.
А тот уступ, который остается,
Кольцом меж бездной и скалой лежит,
И десять впадин в нем распознается.
Каков у местности бывает вид,
Где замок, для осады укрепленный,
Снаружи стен рядами рвов обвит,
Таков и здесь был дол изборожденный;
И как от самых крепостных ворот
Ведут мосты на берег отдаленный,
Так от подножья каменных высот
Шли гребни скал чрез рвы и перекаты,
Чтоб у колодца оборвать свой ход.
Здесь опустился Герион хвостатый
И сбросил нас обоих со спины;*
И влево путь направил мой вожатый
Я шел, и справа были мне видны
Уже другая скорбь и казнь другая,
Какие в первом рву заключены.
Там в два ряда текла толпа нагая;
Ближайший ряд к нам направлял стопы,
А дальний — с нами, но крупней шагая.*
Так римляне, чтобы наплыв толпы,
В год юбилея, не привел к затору,
Разгородили мост на две тропы,
И по одной народ идет к собору,
Взгляд обращая к замковой стене,
А по другой идут навстречу, в гору.*
То здесь, то там в кремнистой глубине
Виднелся бес рогатый, взмахом плети
Жестоко бивший грешных по спине.
О, как проворно им удары эти
Вздымали пятки! Ни один не ждал,
Пока второй обрушится иль третий.
Пока я шел вперед, мой взор упал
На одного; и я воскликнул: «Где-то
Его лицом я взгляд уже питал».
Я стал, стараясь распознать, кто это,
И добрый вождь, остановясь со мной,
Нагнать его мне не чинил запрета.
Бичуемый, скрывая облик свой,
Склонил чело; но труд пропал впустую;
Я молвил: «Ты, с поникшей головой,
Когда наружность носишь не чужую, —
Венедико Каччанемико* . Чем
Ты заслужил приправу столь крутую?»
И он: «Я не ответил бы совсем,
Но мне твоя прямая речь велела
Припомнить мир старинный. Я был тем,
Кто постарался, чтоб Гизолабелла
Послушалась маркиза,* хоть и врут
Различное насчет срамного дела.
Не первый я болонец плачу тут;
Их понабилась здесь такая кипа,
Что столько языков не наберут
Меж Савеной и Рено молвить sipa;*
Немудрено: мы с алчностью своей
До смертного не расстаемся хрипа».
Тут некий бес, среди его речей,
Стегнул его хлыстом и огрызнулся:
«Ну, сводник! Здесь не бабы, поживей!»
Я к моему вожатому вернулся;
Пройдя немного, мы пришли туда,
Где длинный гребень от скалы тянулся.
Мы на него взобрались без труда
И с этим истязуемым народом,
Направо взяв, расстались навсегда.
И там, где гребень нависает сводом,
Чтоб дать толпе бичуемой пройти, —
Мой вождь сказал: «Постой — и мимоходом
Свои глаза на этих обрати,
Которых ты еще не видел лица,
Пока им было с нами по пути».
Под древний мост спешила вереница
Второго ряда, двигаясь на нас,
Стегаемая, как и та станица.
И вождь, не ждав вопроса этот раз,
Сказал: «Взгляни вот на того, большого:
Ему и боль не увлажняет глаз.
Как полон он величества былого!
То мудрый и отважный властелин,
Ясон, руна стяжатель золотого.
Приплыв на Лемнос средь морских пучин,
Где женщины, отринув все, что свято,
Предали смерти всех своих мужчин,
Он обманул, украсив речь богато,
Младую Гипсипилу, в свой черед
Товарок обманувшую когда-то.
Ее он бросил там понесшей плод;
За это он так и бичуем злобно,
И также за Медею казнь несет.*
С ним те, кто обманул ему подобно;
Про первый ров и тех, кто стиснут в нем,
Нет нужды ведать более подробно».
Достигнув места, где тропа крестом
Пересекает грань второго вала,
Чтоб дальше снова выгнуться мостом,
Мы слышали, как в ближнем рву визжала
И рылом хрюкала толпа людей
И там себя ладонями хлестала.
Откосы покрывал тягучий клей
От снизу подымавшегося чада,
Несносного для глаз и для ноздрей.
Дно скрыто глубоко внизу, и надо,
Дабы увидеть, что такое там,
Взойти на мост, где есть простор для взгляда.
Туда взошли мы, и моим глазам
Предстали толпы влипших в кал зловонный,*
Как будто взятый из отхожих ям.
Там был один, так густо отягченный
Дерьмом, что вряд ли кто бы отгадал,
Мирянин это или постриженный.
Он крикнул мне: «Ты что облюбовал
Меня из всех, кто вязнет в этой прели?»
И я в ответ: «Ведь я тебя встречал,
И кудри у тебя тогда блестели;
Я и смотрю, что тут невдалеке
Погряз Алессио Интерминелли* ».
И он, себя темяша по башке:
«Сюда попал я из-за льстивой речи,
Которую носил на языке».
Потом мой вождь: «Нагни немного плечи, —
Промолвил мне, — и наклонись вперед,
И ты увидишь: тут вот, недалече
Себя ногтями грязными скребет
Косматая и гнусная паскуда
И то присядет, то опять вскокнет.
Фаида* эта, жившая средь блуда,
Сказала как-то на вопрос дружка:
«Ты мной довольна?» — «Нет, ты просто чудо!»
Но мы наш взгляд насытили пока».
Круг восьмой — Третий ров — Святокупцы
О Симон-волхв* , о присных сонм злосчастный,
Вы, что святыню божию, Добра
Невесту чистую, в алчбе ужасной
Растлили ради злата и сребра,
Теперь о вас, казнимых в третьей щели,
Звенеть трубе назначена пора!
Уже над новым рвом мы одолели
Горбатый мост и прямо с высоты
На середину впадины смотрели.
О Высший Разум, как искусен ты
Горе, и долу, и в жерле проклятом,
И сколько показуешь правоты!
Повсюду, и вдоль русла, и по скатам,
Я увидал неисчислимый ряд
Округлых скважин в камне сероватом.
Они совсем такие же на взгляд,
Как те, в моем прекрасном Сан-Джованни* ,
Где таинство крещения творят.*
Я, отрока спасая от страданий,
В недавний год одну из них разбил:
И вот печать, в защиту от шептаний!*
Из каждой ямы грешник шевелил
Торчащими по голени ногами,
А туловищем в камень уходил.
У всех огонь змеился над ступнями;
Все так брыкались, что крепчайший жгут
Порвался бы, не совладав с толчками.
Как если нечто маслистое жгут
И лишь поверхность пламенем задета, —
Так он от пят к ногтям скользил и тут.
«Учитель, — молвил я, — скажи, кто это,
Что корчится всех больше и оброс
Огнем такого пурпурного цвета?»*
И он мне: «Хочешь, чтоб тебя я снес
Вниз, той грядой, которая положе?
Он сам тебе ответит на вопрос».
И я: «Что хочешь ты, мне мило тоже;
Ты знаешь все, хотя бы я молчал;
Ты — господин, чья власть мне всех дороже».
Тогда мы вышли на четвертый вал
И, влево взяв, спустились в крутоскатый
И дырами зияющий провал.
Меня не раньше отстранил вожатый
От ребр своих, чем подойдя к тому,
Кто так ногами плакал, в яме сжатый.
«Кто б ни был ты, поверженный во тьму
Вниз головой и вкопанный, как свая,
Ответь, коль можешь», — молвил я ему.
Так духовник стоит, исповедая
Казнимого, который вновь зовет
Из-под земли, кончину отдаляя.*
«Как, Бонифаций* , — отозвался тот, —
Ты здесь уже, ты здесь уже так рано?
На много лет, однако, список* врет.
Иль ты устал от роскоши и сана,
Из-за которых лучшую средь жен,*
На муку ей, добыл стезей обмана?»*
Я был как тот, кто словно пристыжен,
Когда ему немедля возразили,
А он не понял и стоит, смущен.
«Скажи ему, — промолвил мне Вергилий: —
«Нет, я не тот, не тот, кого ты ждешь».
И я ответил так, как мне внушили.
Тут грешника заколотила дрожь,
И вздох его и скорбный стон раздался:
«Тогда зачем же ты меня зовешь?
Когда, чтобы услышать, как я звался,
Ты одолеть решился этот скат,
Знай: я великой ризой облекался.
Воистину медведицей зачат,
Радея медвежатам, я так жадно
Копил добро, что сам в кошель зажат.*
Там, подо мной, набилось их изрядно,
Церковных торгашей, моих предтеч,
Расселинами стиснутых нещадно.
И мне придется в глубине залечь,
Сменившись тем, кого я по догадке
Сейчас назвал, ведя с тобою речь.
Но я здесь дольше обжигаю пятки,
И срок ему торчать вот так стремглав,
Сравнительно со мной, назначен краткий;
Затем что вслед, всех в скверне обогнав,
Придет с заката пастырь без закона,
И, нас покрыв, он будет только прав.*
Как, в Маккавейских книгах, Иасона
Лелеял царь, так и к нему щедра
Французская окажется корона».*
Хоть речь моя едва ль была мудра,
Но я слова привел к такому строю:
«Скажи: каких сокровищ от Петра
Ждал наш господь, прельщен ли был казною,
Когда ключи во власть ему вверял?
Он молвил лишь одно: «Иди за мною».
Петру и прочим платы не вручал
Матвей, когда то место опустело,
Которое отпавший потерял.*
Торчи же здесь; ты пострадал за дело;
И крепче деньги грешные храни,
С которыми на Карла шел так смело.*
И если бы я сердцем искони,
И даже здесь, не чтил ключей верховных,
Тебе врученных в радостные дни,
Я бы в речах излился громословных;
Вы алчностью растлили христиан,
Топча благих и вознося греховных.
Вас, пастырей, провидел Иоанн*
В той, что воссела на водах со славой
И деет блуд с царями многих стран;
В той, что на свет родилась семиглавой,
Десятирогой и хранила нас,
Пока ее супруг был жизни правой.*
Сребро и злато — ныне бог для вас;
И даже те, кто молится кумиру,
Чтят одного, вы чтите сто зараз.
О Константин, каким злосчастьем миру
Не к истине приход твой был чреват,
А этот дар твой пастырю и клиру!»*
Пока я пел ему на этот лад,
Он, совестью иль гневом уязвленный,
Не унимал лягающихся пят.
А вождь глядел с улыбкой благосклонной,
Как бы довольный тем, что так правдив
Звук этой речи, мной произнесенной.
Обеими руками подхватив,
Меня к груди прижал он и початым
Уже путем вернулся на обрыв;
Не утомленный бременем подъятым,
На самую дугу меня он взнес,
Четвертый вал смыкающую с пятым,
И бережно поставил на утес,
Тем бережней, что дикая стремнина
Была бы трудной тропкой и для коз;
Здесь новая открылась мне ложбина.
