Песнь двадцатая
Круг восьмой — Четвертый ров — Прорицатели
О новой муке повествую ныне
В двадцатой песни первой из канцон,*
Которая о гибнущих в пучине.*
Уже смотреть я был расположен
В провал, раскрытый предо мной впервые,
Который скорбным плачем орошен;
И видел в круглом рву толпы немые,*
Свершавшие в слезах неспешный путь,
Как в этом мире водят литании* .
Когда я взору дал по ним скользнуть,
То каждый оказался странно скручен
В том месте, где к лицу подходит грудь;
Челом к спине повернут и беззвучен,
Он, пятясь задом, направлял свой шаг
И видеть прямо был навек отучен.
Возможно, что кому-нибудь столбняк,
Как этим, и сводил все тело разом, —
Не знаю, но навряд ли это так.
Читатель, — и господь моим рассказом
Тебе урок да преподаст благой, —
Помысли, мог ли я невлажным глазом
Взирать вблизи на образ наш земной,
Так свернутый, что плач очей печальный
Меж ягодиц струился бороздой.
Я плакал, опершись на выступ скальный.
«Ужель твое безумье таково? —
Промолвил мне мой спутник достохвальный.
Здесь жив к добру тот, в ком оно мертво.*
Не те ли всех тяжеле виноваты,
Кто ропщет, если судит божество?
Взгляни, взгляни, вот он, землею взятый,
Пожранный ею на глазах фивян,
Когда они воскликнули: «Куда ты,
Амфиарай? Что бросил ратный стан?»,
А он все вглубь свергался без оглядки,
Пока Миносом не был обуздан.
Ты видишь — в грудь он превратил лопатки:
За то, что взором слишком вдаль проник,
Он смотрит взад, стремясь туда, где пятки.*
А вот Тиресий, изменивший лик,
Когда, в жену из мужа превращенный,
Всем естеством преобразился вмиг;
И лишь потом, змеиный клуб сплетенный
Ударив вновь, он стал таким, как был,
В мужские перья* снова облаченный.*
А следом Арунс надвигает тыл;
Там, где над Луни громоздятся горы
И где каррарец пажити взрыхлил,
Он жил в пещере мраморной* и взоры
Свободно и в ночные небеса,
И на морские устремлял просторы.*
А та, чья гривой падает коса,
Покров грудям незримым образуя,
Как прочие незримы волоса,
Была Манто* ; из края в край кочуя,
Она пришла в родные мне места;*
И вот об этом рассказать хочу я.
Когда она осталась сирота
И принял рабство Вакхов град* злосчастный,
Она скиталась долгие лета.
Там, наверху, в Италии прекрасной,
У гор, замкнувших Манью рубежом
Вблизи Тиралли, спит Бенако* ясный.
Ключи, которых сотни мы начтем
Меж Валькамбникой и Гардой, склоны
Пеннинских Альп омыв, стихают в нем.*
Там место есть, где пастыри Вероны,
И Брешьи, и Тридента, путь свершив,
Благословить могли бы люд крещеный.*
Оплот Пескьеры, мощен и красив,
Стоит, грозя бергамцам и брешьянам,
Там, где низиной окружен залив.*
Все то, что в лоне уместить песчаном
Не мог Бенако, — устремясь сюда,
Течет рекой по травяным полянам.
Начав бежать из озера, вода
Зовется Минчо, чтобы у Говерно
В потоке По исчезнуть навсегда.*
Встречая падь, на полпути примерно,
Она стоит, разлившись в топкий пруд,
А летом чахнет, но и губит верно.*
Безжалостная дева, идя тут,
Среди болота сушу присмотрела,
Нагой и невозделанный приют.
И здесь она, чуждаясь всех, осела
Со слугами, гаданьям предана,
И здесь рассталась с оболочкой тела.
Рассеянные кругом племена
Потом сюда стянулись, ибо знали,
Что эта суша заводью сильна.
Над мертвой костью город основали
И, по избравшей древле этот дол,
Без волхвований Мантуей назвали.
Он многолюдней прежде был и цвел,
Пока недальновидных Касалоди
Лукавый Пинамонте не провел.*
И если ты услышал бы в народе
Не эту быль о родине моей,
Знай — это ложь и с истиной в разброде».
И я: «Учитель, повестью твоей
Я убежден и верю нерушимо.
Мне хладный уголь — речь других людей.
Но молви мне: среди идущих мимо
Есть кто-нибудь, кто взор бы твой привлек?
Во мне лишь этим сердце одержимо».
И он: «Вот тот, чья борода от щек
Вниз по спине легла на смуглом теле, —
В те дни, когда у греков ты бы мог
Найти мужчину только в колыбели
Был вещуном; в Авлиде сечь канат
Он и Калхант совместно повелели.
То Эврипил;* и про него звучат
Стихи моей трагедии высокой.*
Тебе ль не знать? Ты помнишь всю подряд.
А следующий, этот худобокой,
Звался Микеле Скотто* и большим
В волшебных плутнях почитался докой.
А вот Бонатти* ; вот Азденте с ним;
Жалеет он о коже и о шиле,
Да опоздал с раскаяньем своим.*
Вот грешницы, которые забыли
Иглу, челнок и прялку, ворожа;
Варили травы, куколок лепили.*
Но нам пора; коснулся рубежа
Двух полусфер и за Севильей в волны
Нисходит Каин, хворост свой держа,*
А месяц был уж прошлой ночью полный:
Ты помнишь сам, как в глубине лесной
Был благотворен свет его безмолвный».*
Так, на ходу, он говорил со мной.
Круг восьмой — Пятый ров — Мздоимцы
Так с моста на мост, говоря немало
Стороннего Комедии моей,
Мы перешли, чтоб с кручи перевала
Увидеть новый росщеп Злых Щелей
И новые напрасные печали;
Он вскрылся, чуден чернотой своей.
И как в венецианском арсенале*
Кипит зимой тягучая смола,
Чтоб мазать струги, те, что обветшали,
И все справляют зимние дела:
Тот ладит весла, этот забивает
Щель в кузове, которая текла;
Кто чинит нос, а кто корму клепает;
Кто трудится, чтоб сделать новый струг;
Кто снасти вьет, кто паруса платает, —
Так, силой не огня, но божьих рук,
Кипела подо мной смола густая,
На скосы налипавшая вокруг.
Я видел лишь ее, что в ней — не зная,
Когда она вздымала пузыри,
То пучась вся, то плотно оседая.
Я силился увидеть, что внутри,
Как вдруг мой вождь меня рукой хранящей
Привлек к себе, сказав: «Смотри, смотри!»
Оборотясь, как тот, кто от грозящей
Ему беды отвесть не может глаз,
И обессилен робостью томящей,
И убегает и глядит зараз, —
Я увидал, как некий дьявол черный
Вверх по крутой тропе бежит на нас.
О, что за облик он имел злотворный!
И до чего казался мне жесток,
Раскинув крылья и в ступнях проворный!
Он грешника накинул, как мешок,
На острое плечо и мчал на скалы,
Держа его за сухожилья ног.
Взбежав на мост, сказал: «Эй, Загребалы* ,
Святая Дзита* шлет вам старшину!
Кунайте! Выбор в городе немалый,
Я к ним еще разочек загляну.
Там лишь Бонтуро* не живет на взятки,
Там «нет» на «да» меняют за казну».
Швырнув его, помчался без оглядки
Вниз со скалы; и пес таким рывком
Не кинется вцепиться вору в пятки.
Тот канул, всплыл с измазанным лицом,
Но бесы закричали из-под моста:
«Святого Лика* мы не признаем!
И тут не Серкьо* , плавают не просто!
Когда не хочешь нашего крюка,
Ныряй назад в смолу». И зубьев до ста
Вонзились тут же грешнику в бока.
«Пляши, но не показывай макушки;
А можешь, так плутуй исподтишка».
Так повара следят, чтобы их служки
Топили мясо вилками в котле
И не давали плавать по верхушке.
Учитель молвил: «Чтобы на скале
Остаться незамеченным, укройся
За выступом и припади к земле.
А для меня опасности не бойся:
Я здесь не первый раз, и я привык
К подобным стычкам, ты не беспокойся».
Покинул мост мой добрый проводник;
Когда он шел шестой надбрежной кручей,
Он должен был являть спокойный лик.
С такой же точно яростью кипучей,
Как псы бросаются на бедняка,
Который просит всюду, где есть случай,
Они рванулись прочь из-под мостка
И стали наступать, грозя крюками;
Но он вскричал: «Не будьте злы пока
И подождите рвать меня зубцами!
С одним из вас я речь вести хочу,
А там, как быть со мной, решайте сами».
Все закричали: «Выйти Хвостачу!»
Один пошел, а прочие глядели;
Он шел, ворча: «Чего я хлопочу?»
Мой вождь сказал: «Скажи, Хвостач, ужели,
Нетронут вашей злобой, я бы мог
Прийти сюда, когда б не так хотели
Господня воля и содружный рок?
Посторонись; мне небо указало
Пройти с другим сквозь этот дикий лог».
Тогда гордыня в бесе так упала,
Что свой багор он уронил к ногам
И молвил к тем: «С ним драться не пристало».
И вождь ко мне: «О ты, который там,
Среди камней, укрылся боязливо,
Сойди без страха по моим следам».
К нему я шаг направил торопливо,
А дьяволы подвинулись вперед,
И я боялся, что их слово лживо.
Так, видел я, боялся ратный взвод,
По уговору выйдя из Капроны*
И недругов увидев грозный счет.
И я всем телом, ждущим обороны,
Прильнул к вождю и пристально следил,
Как злобен облик их и взгляд каленый.
Нагнув багор, бес бесу говорил:
«Что, если бы его пощупать с тыла?»
Тот отвечал: «Вот, вот, да так, чтоб взвыл!»
Но демон, тот, который вышел было,
Чтоб разговор с вождем моим вести,
Его окликнул: «Тише, Тормошило!»
Потом сказал нам: «Дальше не пройти
Вам этим гребнем; и пытать бесплодно:
Шестой обрушен мост, и нет пути.
Чтоб выйти все же, если вам угодно,
Ступайте этим валом, там, где след,
И ближним гребнем выйдете свободно.
Двенадцать сот и шестьдесят шесть лет
Вчера, на пять часов поздней, успело
Протечь с тех пор, как здесь дороги нет.*
У наших в тех местах как раз есть дело —
Взглянуть, не прохлаждается ль народ;
Не бойтесь их, идите с ними смело».
«Эй, Косокрыл, и ты, Старик, в поход! —
Он начал говорить. — И ты, Собака;
А Борода десятником пойдет.
В придачу к ним Дракон и Забияка,
Клыкастый Боров и Собачий Зуд,
Да Рыжик лютый, да еще Кривляка.
Вы осмотрите весь кипящий пруд;
А эти до ближайшего отрога,
Который цел, пусть здравыми дойдут».
«Что вижу я, учитель? Ради бога,
Не нужно спутников, пойдем одни, —
Сказал я. — Ты же знаешь, где дорога.
Когда ты зорок, как всегда, взгляни:
Не видишь разве их кивков ужасных
И как зубами лязгают они?»
Не надо страхов и тревог напрасных;
Пусть лязгают себе, — мой вождь сказал, —
Чтоб напугать варимых там несчастных».
Тут бесы двинулись на левый вал,
Но каждый, в тайный знак, главе отряда
Сперва язык сквозь зубы показал,
И тот трубу изобразил из зада.
