Однако похоть взяла верх, и тщетны были все мольбы. Он запер меня в спальне и крикнул товарищам, чтобы они меня сторожили и зарубили алебардами, ежели я вздумаю спускаться по лестнице (он обманывал меня, сторожить было некому).
Я упал на постель и долго лежал в мрачном раздумье. Потом стал призывать всех чертей, какие только есть в аду, крича, чтобы теперь, когда я остался один, они явились ко мне, и я стану драться с ними по очереди, ибо они допустили столь чудовищное насилие. Я бился об стену головой и обзывал их грязными сводниками за то, что они видели, как совершается преступление, и не обрушились на злодея.
Но вернемся к находившейся внизу Гераклиде, на которую напал самый безобразный из всех кровопийц, Ездра из Гранады. Сперва он хотел силой взять ее и зарубил прислужницу, которая кинулась было защищать свою госпожу. Расправившись со служанкой, он приступил к Гераклиде с медовыми речами и посулил ей столько брильянтов и драгоценностей, сколько ей не награбить бы и за сто лет. Он поведал ей, как к нему благоволит и во всем поддерживает его папа и сколько ужасных убийств он безнаказанно совершал, избавляя папу от досадивших ему людей.
— Я уже навел порядок во множестве домов, — заявил он, — твой дом будет сто шестнадцатым. Провалиться мне на этом месте, если я и на сей раз не добьюсь своего!
— Ах, — воскликнула Гераклида с душераздирающим вздохом, — неужто тебе будет дано расправиться со мною беспощадней самой чумы? Неужто я избегла карающей десницы божьей, дабы впасть с руки человека? Услышь меня, Иегова, смилуйся и положи конец моим страданиям! Прикончи меня, гнусный, развратный человекоубийца, посланец смерти! Вот лежит мой супруг, холодный как камень, на ледяном полу. Ежели ты могущественней бога и можешь мгновенно меня убить, то порази меня в грудь, в самое сердце и отправь на небо, где я встречу своего супруга. Увы мне, ты хочешь обесчестить меня, а потом уж вырвать из тела мою потрясенную душу. Я знаю, ты дьявол и послан искушать меня. Прочь от меня, сатана, душа моя принадлежит спасителю моему! Ему я ее завещала, и никто из смертных не в силах похитить ее у него! Иисусе, Иисусе, сохрани неоскверненной меня, невесту твою! Иисусе, Иисусе, не оставь ту, которая всецело доверилась тебе!..
Тут она упала в обморок, веки ее сомкнулись, и мнилось, затворилась раковина, скрыв дивные, только что сотворенные жемчужины, каких еще не видел свет. Ездра принялся ее трясти, быстро привел в чувство и заявил, что у него имеется величайшее соизволение. Она должна ему сдаться, непременно должна, ибо никому не вырвать ее из его рук.
На пороге смерти она отвечала слабым голосом:
— Неужто ты думаешь, что над тобой нет никакой власти? Здесь незримо присутствует грозный судия, и он покарает тебя, если ты совершишь преступное деяние. Когда все кругом благополучно, каждый человек грешит, но когда смерть вручает одному из друзей грамоту с приказом подвергнуть другого казни посредством чумной заразы и раздает из своего колчана смертоносные стрелы сразу сотне тысяч человек, кто же не станет следить за собой? Когда у человека на одном волоске висит над головой камень и он знает, что не успеет прочесть "Отче наш", как камень упадет на него и раздавит, то не станет ли он поневоле скорбеть о своих проступках, воздерживаться от всяких безумных помыслов и очищать душу раскаянием и покаянием?
Рука господня, подобно огромному камню, отяготела над твоей головой. Что есть чума, как не смерть, — наш палач, призванный подвергнуть казни всех, кому не суждено иным путем достигнуть небесной отчизны? Бездыханное тело моего дорогого повелителя — колчан, из которого уже извлечены стрелы смерти и незримо нацелены на тебя. Подобно тому как возраст козлов можно определить по числу утолщений на их изогнутых рогах, ты можешь узреть меру гнева божьего по изгибам моих гневно сдвинутых бровей. У меня на глазах скончалось не менее ста моих домашних, я хоронила их всех, и в моем дыхании таится стократная зараза.
Вот я дохнула на тебя, и тебя постигнет сто смертей! Спеши покаяться, ведь если для тебя не существует неба, то существует ад. Вспомни об этом, ведь ты, конечно, испытал адские муки совести, если совершил даже вдвое меньше убийств, чем сказал мне, бесстыдно хвалясь. Меценат под конец жизни не спал целых семь лет, и я последние семь недель провела без сна, ибо непрестанно следила за своим врагом, дьяволом. Я называла смерть своим другом, но друзья всегда покидают нас в беде. Смерть, дьявол и все искушающие нас духи тьмы стоят на страже, следя за тобой, и, если ты меня обесчестишь, они завладеют твоей душой, и она навеки погибнет.
Господь может пощадить твою душу лишь в том случае, если ты пощадишь мою честь. Смерть не коснется тебя, хотя ты и ворвался в дом, который она избрала своим обиталищем. Если ты рожден женщиной или уповал на то, что спасение твое в потомстве, которое даст тебе женщина, то сжалься над женщиной. Затравленная псами лань, ежели ей некуда скрыться, бросается к мужчине, ища у него защиты, — к кому же прибегнуть женщине в безутешном горе и в страшной беде, как не к мужчине, ища у него защиты и поддержки? Если ты мужчина, ты защитишь меня, но если ты пес и дикий зверь, ты меня осквернишь, надругаешься надо мной и растерзаешь меня. Итак, или откажись от образа божьего, или откажись от своего злодейского умысла!
Эти слова, казалось, могли бы смягчить не только железное, но и алмазное сердце, однако они не тронули сердца Ездры. Покамест она его умоляла, он сидел, развалясь в парадном кресле, мрачно глядя из-под нависших бровей на рукоять своего обнаженного меча, и ни разу не поднял глаз и не произнес ни слова; но увидев, что она ждет от него ответа, который должен принести ей милость или гибель, он вскочил и грубо схватил ее за шею, спрашивая, долго ли она еще его задержит.
— Ты говорила мне, — сказал он, — о чуме и о тяжкой руке божьей и дохнула на меня, угрожая стократной заразой, а я тебе скажу, что в Испании я сто раз бросал кости и в случае проигрыша должен был попасть на виселицу, но мне неизменно везло. У нас придерживаются такого обычая при игре в кости: когда какой-либо генерал или капитан вернется с войны, уплатит сполна солдатам и у него окажется на руках четыреста или пятьсот крон сверх королевского жалованья, то он заявляет во всеуслышание, что ежели найдутся двое смельчаков, которые готовы рискнуть ради выигрыша головой, он поставит эту сумму на кон, и пускай они приходят в такое-то место, где и состоится игра. И вот я отправляюсь туда и нахожу еще охотника, такого же обедневшего дворянина, как и я. Бросаем кости, я в выигрыше, а он пропал. Я выигрываю кучу крон, а его тащат на виселицу. Таков у нас обычай, и я больше ста раз загребал кроны, а этих бедняг загребал дьявол в ад, где им приходилось солоно и они были обречены вечно плясать под свист кнута.
Так неужто и ты думаешь, что я, который несчетное число раз избегал адских опасностей, полагаясь лишь на удачный бросок костей, удеру, испугавшись чумы? Не испытал ли я на своей шкуре бед почище твоей чумы? Недуги, тюрьма, нищета, изгнание — через все это я прошел. Родной матери я дал затрещину, так что она полетела со второго этажа и сломала себе шею, а все оттого, что не захотела пойти к знатному господину, к которому я ее посылал. Свою сестру я продал старому своднику, который и пустил ее в оборот; всех моих родственниц, про которых я знал, что они не шлюхи, я сделал шлюхами. Ты и есть шлюха, ты будешь шлюхой, хоть и уповаешь на религию и всякие там обряды!
Вслед за тем он устремился на нее, угрожая ей мечом, но вовсе не собираясь ее ранить. Он вцепился пальцами в ее белоснежную шею и принялся ее трясти, как мастиф встряхивает медвежонка, вцепившись зубами ему в шкуру, при этом он клялся, запугивая ее, что перережет ей глотку, если она ему откажет. Но и этой скотской грубости ему показалось мало, — отпустив ее лилейную шею, он запустил дерзкую руку в ее длинные серебристые волосы, рассыпавшиеся по плечам во время борьбы. Он пригнул ее голову к полу, как пригибают деревце ветвями к земле. Схватив ее за пушистые растрепавшиеся косы, он волоком потащил ее по полу, как изменника везут на санях на казнь. Наступив грубым сапожищем на ее обнаженную белоснежную грудь, он крикнул ей, чтобы она покорилась, а не то он насмерть затопчет ее.
— Топчи меня! — вскричала она. — Задуши меня моими косами! Повесь меня на первом суку и прикончи меня, лишь бы мне не пойти на небо с сучком в глазу!
— Нет, — заявил он, — я не растопчу тебя, не задушу, не повешу и не отправлю на небо, покамест не овладею тобой! Твои непокорные руки я свяжу вот этими шелковыми узами!
Тут он скрутил ей руки за спиной, связав их ее же волосами. Она боролась с ним, отчаянно, но все было напрасно. Пока она боролась, защищая свою честь, драгоценные камни на ее перстнях как бы покрылись потом, доказывая, что ею овладевает смертельный яд. Он опрокинул ее на пол и коленом, как железным тараном, отверз врата ее стыдливости. Мертвое тело ее супруга послужило подушкой этому чудовищному насильнику.
