Впрочем, слова Спасителя, указавшего ученикам, что пресуществленные хлеб и вино суть плоть и кровь Его, дают повод для обратного толкования, на священных текстах в принципе не основанного. Как пишет С. С. Аверинцев, «Грааль — <…> таинственный сосуд, ради приближения к которому и приобщения его благим действиям рыцари совершают свои подвиги. Обычно считалось, что это чаша с кровью Иисуса Христа, которую собрал Иосиф Аримафейский, снявший с креста тело распятого Христа (т. е. Грааль — мифологизированный прообраз средневековых реликвариев — драгоценных вместилищ для материализованной святыни, само благородство материала которых имело по ходячим представлениям целительную силу). <…> Грааль — это табуированная тайна, невидимая для недостойных, но и достойным являющаяся то так, то иначе, с той или иной мерой "прикровенности"». Однако в последующие века «Грааль» мог толковаться отнюдь не только как чаша.
Немецкий наследник Кретьена Вольфрам фон Эшенбах, неизменно подтрунивая над своим французским предшественником, довольно строго следует той же сюжетной канве; грааль (уже «Грааль») появляется и в его поэме, но там, напоминаем, это не что иное, как камень, принесенный ангелами на землю, иначе говоря, «совсем другая история» [ «Согласно легенде, Грааль был сделан ангелами из изумруда, упавшего со лба Люцифера, когда он был низвергнут в бездну». X. Э. Керлот. Словарь символов. М., 1994. С. 151. — Еще одна версия современных люциферистов] — к 1210 году романы Кретьена де Труа и его французского преемника Робера де Борона, трактующие священную часть истории Грааля, были достаточно известны, и немецкий поэт несколько раз иронически сетует, как много ему пришлось исправлять фактов, рассказывая историю Грааля вслед за Кретьеном де Труа. Однако именно Робер де Борон оказался первым писателем — в современном смысле этого слова, — придавшим истории Священного Грааля художественную законченность, изложив ее безыскусными, но удивительными по красоте стихами на современном ему французском языке.
Известно о поэте чрезвычайно мало: разве только то, что родиной его могла быть деревня Борон близ города Монбелиар (Бургундия); «Готье», упоминаемый в конце его «Романа о Граале» — вполне историческое лицо, Готье де Монбелиар. Участие Робера де Борона в Четвертом крестовом походе (1202–1204), направленном против Константинополя, если и имело место (о чем говорит одна из гипотез), то это произошло после написания «Романа о Граале». Сам же «Роман о Граале» сохранился лишь в одной рукописи, притом в ней наличествует немалая часть следующего поэтического романа — «Мерлин», — которая должна была служить продолжением первого произведения. Сохранились также прозаические версии того же романа, — «Роман о Граале» в прозаической версии назывался «Иосиф Аримафейский» или просто «Иосиф», — сохранились прозаические версии его дальнейших частей повествования, представляющие ценность сами по себе, — однако же нас интересует не история последующих хранителей Святого Грааля, но толкование его как первой части причастия, — то ли сосуда, из которого давал пить Иисус во время Тайной Вечери апостолам, то ли чаши, в которую были собраны капли крови, пролившиеся из-под копья при распятии (на что нет ссылок даже в основных неканонических Евангелиях), — валено в конце концов лишь толкование Грааля как первой чаши со Святыми Дарами.
Именно тут возникает сюжет публикуемого ныне в русском переводе романа — «пропущенное в священных книгах место» или, как принято говорить в иудаизме «мидраш». Сами по себе образы Иосифа Аримафейского и других персонажей романа занимают в Евангелий чрезвычайно мало места. В Евангелии от Иоанна мы, к примеру, находим следующее (после того как один из воинов, которому Церковное Предание дало имя Лонгин, копьем пронзило Ему ребра и тотчас истекла кровь и вода): «После сего Иосиф из Аримафеи — ученик Иисуса, но тайный из страха от Иудеев, — просил Пилата, чтобы снять тело Иисуса, и Пилат позволил. Он пошел и снял тело Иисуса. Пришел также и Никодим, — приходивший прежде к Иисусу ночью, — и принес состав из смирны и алоя, литр около ста. Итак они взяли тело Иисуса и обвили его пеленами с благовониями, как обыкновенно погребают Иудеи. На том месте, где Он распят, был сад, и в том саду гроб новый, в котором еще никто не был положен. Там положили Иисуса ради пятницы Иудейской, потому что гроб был близко». (Иоанн, 19, ст. 38–42). Почти то же рассказано в Евангелии от Луки (лишь не упомянут Никодим, а о Гробе Господнем сказано, что он бы «высечен в скале»); в Евангелии от Марка появляется дополнительная деталь разговора Пилата с Иосифом Аримафейским (Никодим также не упомянут): «Пилат удивился, что Он уже умер, и, призвав сотника, спросил: давно ли умер? И, узнав от сотника, отдал тело Иосифу» (Марк, 15, стр. 44–45). Еще меньше деталей излагает Евангелие от Матфея, за которым, как считается, стоит написанный на арамейском языке оригинал. Словом, пишущий о снятии Христа и положении во гроб обычно должен опираться не на Писание, но на Церковное Предание, — а вот оно-то как раз изобилует деталями, которые во множестве использовал в своем романе Робер де Борон, все же недостававшее дополнил силой таланта и духовного зрения. Есть основания думать, что изложенная де Вороном история ниоткуда б цельном виде заимствована не была: он лишь, как вазу из черепков, сложил все известное ему, недостающее же «экстраполировал».
В канонических Евангелиях отсутствует почти все: имена благоразумного и неблагоразумного разбойников, семейные дела Понтия Пилата (коптская церковь канонизировала не только его, но и его жену, чье имя Прокла известно лишь по весьма поздним апокрифам, в которых утверждается, что она признала в Иисусе Спасителя и пыталась за него заступиться), история Агасфера, отказавшегося помочь Христу в несении Христа — в отличие от Симона Киринеянина, на которого есть точное указание в Евангелии от Матфея, история о собранных в слезницу (или чашу) крови и слезах Христовых, судьба Марии Магдалины, не говоря о подробной биографии Иосифа Аримафейского. Все это так или иначе отыскивается только в апокрифах и различных вариантах церковного Предания, хотя история о римском императоре, чьего сына Веспасиана исцелил плат Св. Вероники (собственно — Спас Нерукотворный) от. проказы, смотрится чистой сказкой. Современникам эта сказка, вероятно, говорила не об одном лишь Веспасиане.
Исторический Веспасиан (9-79, римский император с. 69) христианства не принимал и обратил бы на эту новую религию внимание, разве что если б на самом деле его поразила проказа. Однако нечто подобное имело место в собственно христианском мире — и как раз во времена Робера де Борона; случилось так, что тринадцатилетний король воцарился в 1174 году на Иерусалимском престоле под именем Балдуина IV — и как раз этого правителя поразила проказа. «Прокаженный король не собирался умирать, хотя от него исходил такой тяжелый запах, что не спасали все благовония и мази Востока». Это был тот самый юноша, который в неполные семнадцать лет захватил врасплох армию турок-сельджуков в Лидде. «В его отрядах были только ополченцы из южной Палестины и некоторые окрестные сеньоры. Магистр ордена Храма (т. е. Одон де Сент-Аман. — Г В.) прибыл из Газы через укрепленные рубежи с восьмьюдесятью рыцарями ордена Храма, так что в результате войско короля Составили пятьсот рыцарей. <…> Битва была жестокой, но непродолжительной. В последний раз тысячи сарацин бросились перед атакой горстки рыцарей. Сам Саладин поворотил своего коня и отступил до Египта". Юный король становился юным героем, победителем грозного Саладина — и вот именно этого героя поразила проказа. Как недоставало крестоносцам такого полководца в последующие годы, — но медицина не знала тогда исцеления от проказы. Не здесь ли первая мечта крестоносцев о Святом Граале?
Император Веспасиан, исцелившийся от проказы, был изображен в анонимном французском романе примерно того же времени — «Разрушенный Иерусалим, или Книга
О Гите и Веспасиане». Именно он (а не его сын Тит, как в истории) был изображен как покоритель Иерусалима. И текстологических совпадений с поэмой де Борона в той книге достаточно, чтобы утверждать самое малое: де Борон был знаком с этой книгой. Крестоносцам нужен был воинский дар Балдуина, — однако величайшим воинским гением после его смерти на горе крестоносцев, оставался Саладин. И требовалось чудо. Немедленное. Быть может, призванием такого чуда — по крайней мере бессознательно — был акт создания романа де Борона.
Авторам процитированной выше «Священной загадки» хватило куда меньшего для построения «теории» о том, что брак в Кане Галилейской был браком Иисуса Христа с Марией Магдалиной, поэтому во главе одного из царствующих европейских домов оказалась «семья Грааль» (т. е. прямые потомки Иисуса Христа, никак не меньше). Уже цитированный выше Р. Майер заметил, что именно Робер де Борон «первым устанавливает связь между Граалем и событиями в Палестине». Не случайна такая оговорка: под «событиями в Палестине» можно понимать не одну лишь Священную историю. Современная для поэта история прокаженного короля Иерусалима, при жизни которого Иерусалим не был взят мусульманами, определенно проэцируется па сюжет поэмы Робера де Борона, созданной как раз в те годы, когда подробные вести о падении Иерусалима дошли до Европы и требовался стимул, чтобы крестоносцы не утратили рвения — и возвратили Иерусалим. Более других в этом были заинтересованы «рыцари Храма» — тамплиеры. Не случайно в поэме Вольфрама фон Эшенбаха рыцари Грааля так и зовутся «храмовниками». И сюжет, вылепленный гениями Кретьена де Труа и Робера де Борона, упал на плодоносную почву, почти немедленно превратившись из Мифа в часть — как говорил Даниил Андреев — христианского «трансмифа». А Европа стояла на пороге потери всех христианских владений на Ближнем Востоке (1291) — вслед за чем последовал санкционированный французским королем и римским папой разгром более не требующегося, ордена тамплиеров — и уже сами тамплиеры отошли в область мифологии, превратившись в одних легендах в носителей тайного знания, в других — просто в дьяволопоклонников, но, похоже, эти легенды созданы в кругах, отнюдь не склонных считать Сатану отрицательным героем.
