Этот Офицер отдал свой рапорт и, получив показания Дамы и ее слуг, составил протокол о разрушении зеркал и других беспорядках, какие она приписала Эрвару. Дама додумалась тогда заглянуть в свой Кабинет, где Эрвар оставил ключ, и не нашла там больше своего бриллианта. При виде этого слезы и крики ее удвоились, а в то же время пополнился еще и протокол. Наконец, когда вся эта процедура была завершена и Комиссар оттуда ушел, Красотка послала за портшезом и отправилась на поиски Фэдо, дабы попросить его совета и покровительства в обстоятельствах столь большой важности для нее. Она объявила ему о краже ее любовником бриллианта, подаренного ей Аббатом. Фэдо, вовсе не подозревавший, какую роль сыграл его друг во всем этом беспорядке, нашел множество возражений на поведение Эрвара. Он бранил его тем больше, что знал, откуда явился этот бриллиант, а, следовательно, и о том, насколько его ревность была беспочвенной. Он посоветовал, однако, Красотке не пользоваться пока протоколом, а, скорее, поговорить о нем с Эрваром, кто не преминет после столь тяжкой ошибки придти в чувство. Итак, он выпроводил эту девицу и сей же час направился в свой Кабинет писать Аббату обо всем случившемся. Он счел эту новость достойной быть ему сообщенной, когда бы только ради успокоения того по поводу шутки, подстроенной ему Эрваром. Аббат написал ему в ответ, что тот доставил ему удовольствие присланным сообщением; тем не менее, он вовсе не поражен до такой степени, как тот себе, без сомнения, вообразил, потому как он сам все это подготовил именно в такой манере. Он ему привел затем все детали своего коварства, на что Фэдо отнюдь не слишком рассердился, потому как именно Эрвар был причиной того, что он сам долго пребывал в опасении.
/Эрвар платит за разбитые зеркала./ Между тем, предсказание этого Магистрата по поводу последствий этого дела полностью оправдалось. Эта девица послала переговорить с Эрваром, и когда ему передали ее слова, якобы пусть ее сожгут живьем на костре, если она всего лишь знакома с Ла Базиньером, он возвратил ей ее бриллиант. Не то чтобы он поверил, будто бы она сказала ему правду; но он боялся прослыть плутом, если откажется от того, что взял бриллиант, или же если сохранит его после того, как признается, что взял. Она не удовлетворилась этим; она потребовала от него оплаты ее зеркал, поскольку он ничего не сказал о примирении с ней. Это было самое большое затруднение; но, наконец, увидев себя под угрозой вызова предстать перед правосудием, он предпочел лучше откупиться от нее, чем и дальше выставлять себя на всеобщее посмешище в Шатле и даже во всем Париже. Действительно, уже слишком много говорилось о его деле, и даже дети начинали, так сказать, липнуть к нему.
Реформирование Армии
Тем временем продолжался процесс над Месье Фуке, и продолжался он даже столь живо, что было прекрасно видно, как его желали по губить. Месье ле Телье, с кем тот имел несколько столкновений, из-за чего они никогда не были большими друзьями, придерживался поначалу того же настроения; потому он сделал для этого все, что мог; но видя, как Месье Кольбер утверждался во всякий день все лучше и лучше в сознании Короля, и что он мог бы в конце концов одержать над ним верх, а ведь тот был всего-навсего его служителем, он начал втихомолку противодействовать всему, чему только мог, по этому поводу. Утверждают, я ссылаюсь в этом на тех, кто там был, и то, что я об этом говорю, исходит не столько от меня, сколько от определенных людей, уверенных в том, будто глубоко знали это дело, — утверждают, говорю я, что не происходило больше ничего в Совете, касавшегося этого бедного узника, о чем семейство Месье Фуке и его адвокат не были бы предупреждены. Если так и было, то он слишком далеко зашел в своей зависти, поскольку прекрасно знал, что Месье Кольбер был не единственный, кто желал бы гибели Месье Фуке. Сам Король разделял его желание, и не было никого, кто не был бы об этом осведомлен. Однако это желание, что было преступным со стороны Кольбера, абсолютно не являлось таковым со стороны Его Величества. Король Англии предупредил его (и все, кто знали дела, не имели в этом никакого сомнения), конечно же, под секретом, обо всех демаршах, предпринятых Суперинтендантом, дабы ввести эту Нацию в свои интересы; итак, Король знал наверняка, что тот был виновен, но он не осмелился воспользоваться известиями, предоставленными ему Его Величеством Британским, потому как не пожелал раскрывать секрет, о каком тот его попросил. Как бы там ни было, то ли от Месье ле Телье или же от кого-либо другого семейство заключенного извлекало свои познания, неизменным остается то, что его адвокат защищал его настолько хорошо, что его процесс длился около трех лет, без всяких видимых результатов.
/Мадам де Севинье общается с Месье Фуке./ Я оставался в течение всего этого времени на его охране, разве что выходил раз-другой в Лувр, или же когда меня вызывал к себе Король. Заключенный находился в довольно приятной комнате в условиях тюрьмы. Из нее открывался вид на бастион, расположенный по правую руку от дороги, когда выезжаешь из Ворот Сент-Антуан, дабы ехать по главной улице, что приводит к Трону, то есть, к тому месту, где восседают Их Величества, когда в день их въезда они принимают комплименты от суверенных Дворов Шатле и города. Этот вид простирался также и на Предместье, и так как там были дома, удаленные не более, чем на четыре сотни шагов от окна, я поставил часовых с той стороны, кто, как ни в чем не бывало, следили за тем, как бы ему не был подан никакой сигнал. Однако, какие бы меры предосторожности я ни принимал, им удалось-таки меня провести. Маркиза де Севинье, кто была одной из его близких подруг, проникла в один из этих домов и нашла средство, я не сумею сказать — как, передавать ему какие-то сведения и получать от него ответ. Это касалось его дел, ими занимался Бэр, так что Месье Кольбер, срезавший его на каком-то возражении, был весьма поражен тем, как тот, после двух месяцев молчания, внезапно стал походить на человека, выходящего из забвения. Он ответил ему с большой силой и не оставил камня на камне от того, что сказал Министр. Этот последний пребывал в совершенном изумлении, потому как он нисколько не сомневался, что, должно быть, кто-то вошел в общение с заключенным. В то же время он послал за мной, дабы спросить меня, как это могло произойти, меня, кому скомандовал сам Король удостовериться в том, чтобы никто не мог к нему приблизиться. Я был еще более удивлен тем, что он мне там сказал, чем он сам был поражен ответом Бэра. Однако, так как я чувствовал себя невиновным, я высказал ему в лицо, что никто с ним не разговаривал с тех пор, как он оказался под моей охраной, а я сам покидал его не чаще, чем тень покидает тело. Он меня спросил, когда увидел, насколько я был уверен в себе, кого я оставлял подле него, когда меня вызывал Король или когда он сам передавал мне распоряжение к нему зайти. Я ему ответил, что оставлял там весь отряд с Офицером, кто им командовал, потому как один был как бы шпионом над другим, и, по крайней мере, если не подкупить их всех, было бы невозможно, чтобы произошел какой-либо несчастный случай. Он мне заметил, что моя предосторожность была хороша, и нельзя было требовать от меня большего, по меньшей мере, оставаясь в пределах разумного. Однако, по-прежнему оставаясь в беспокойстве по поводу того, что случилось, он спросил меня, не могу ли я угадать, как это было сделано. Я ему ответил, что это было для меня абсолютно невозможно, и все, что я могу ему сказать, когда бы даже шла речь о моей собственной жизни, так это то, что я ему не могу подать на этот счет ни малейшего известия.
/Предусмотрительный человек./ Он прервал меня и спросил, как была устроена комната, где тот находился, и не было ли перед ней или же сбоку чего-нибудь такого, при помощи чего кто-то мог с ним говорить или просунуть ему записку; а также, когда тот ходил на мессу, либо священник, либо какой-нибудь Мушкетер не был ли достаточно ловок сделать это так, чтобы я ничего не заметил. Я ему ответил, что все, о чем он тут говорил, не могло бы осуществиться, по крайней мере, если в это не вмешался сам Дьявол; правда, существовала комната в конце его собственной, но отделенная от нее стеной более чем в двадцать четыре фута толщиной; я сам проверил ее из конца в конец перед тем, как его туда поместить, и там не было ни дыры, ни трещины; перед его комнатой была Часовня, где он слушал Мессу, ее я посещаю во всякий день, прежде чем его туда вести, осматриваю, не подложено ли какой-нибудь записки на том месте, где тот привык стоять; по бокам этой комнаты расположены только двор и сад; внизу имеется комната, ключ от нее у меня, и никто, кроме меня, туда не входит; наверху, правда, имеется другая, и я там не хозяин, но и туда тоже никто не входит, потому как она служит исключительно для допросов с пристрастием; я распорядился перегородить дверь двойной железной решеткой, дабы никто туда не входил без моего ведома; вместе со всеми этими предосторожностями я беру на себя еще и ту, что пропускаю своего узника перед собой, когда он идет на Мессу, и никто уже не может к нему приблизиться, ни Сен-Map, ни какой-либо другой ефрейтор; из всего этого я предоставляю ему самому рассудить, так ли просто меня обмануть, как он, кажется, вбил себе в голову.
