/Англиканцы и Пуритане./ Вот в этом-то и состоял повод их жалоб; и, не получив большого удовлетворения от Его Величества, они возобновили их происки в Европе, дабы убедить большую ее часть подняться против него; но каждый опасался иметь с ним дело, хотя многие и испытывали зависть к его могуществу; все их самые большие усилия были направлены в сторону Англии, потому как они были уверены, что именно с этой стороны Король мог бы получить какую-нибудь неприятность; но кроме того, что трудно было склонить к этому Его Величество Британское, кто желал жить в согласии со своими соседями, это Королевство начало разделяться в самом себе, в том роде, что он был достаточно занят усмирением своих собственных распрей, без всяких поисков разжигания их у другого. Это разделение было вызвано различием религий, царивших в этой стране. Это зло, пожиравшее ее с давних времен, и, кажется, имеющее все основания пожирать ее еще и в будущем. Те, кого эти народы называют Пуританами, и чья партия столь значительна, что она противится Англиканству, доминирующей религии этой страны, изо всех сил хотели добиться предоставления им определенных вещей, на каких они уже настаивали несколько раз. Они льстили себя надеждой, что Король Англии тайно к ним благоволит; не то чтобы он одобрял их религию, но потому как они подозревали, будто бы он не более привержен к религии других, чем к их собственной. Они имели к этому тот резон, что он недавно женился на католической Принцессе, откуда они делали вывод, что он придерживается скорее этой религии, чем какой-либо другой; следовательно, он будет счастлив установить определенное равенство между ними, дабы, натравив их однажды одних на других, он смог бы заставить предпочесть религию, какую он исповедовал в настоящее время превыше всех остальных. Квакеры и некоторые другие фанатики, составлявшие секты религии помимо этих трех, воспользовались тогда этими обстоятельствами, дабы продемонстрировать дурные намерения, какие, они имели против существующего Правительства; но Его Величество Британское, тотчас раскрыв их заговор, пресек всякие дальнейшие последствия наказанием наиболее виновных. Все это опрокинуло намерения других заговорщиков, так что этот Принц, примешавший столько политики к удовольствиям, во времена, когда его считали наиболее погрузившимся в наслаждения, оказывается, наиболее серьезным образом думал о своих делах.
/ Император ведет войну с Турками./ В то время как Король Испании вот так усердствовал, возбуждая врагов Его Величества, Император, увидев себя в опасности со стороны Турок, отправил во Францию Графа Строци, дабы просить Короля подать ему помощь против этого общего врага Христиан. Его Величество, как Ландграф Эльзаса, был бы этим обязан, если бы ему не уступили это Место, как и было сделано при заключении Мюнстерского Мира, и он оставался бы по-прежнему членом Империи. Но из страха, как бы Его Величество в этом качестве не послал своего депутата на Собрание Принцев, Император лучше предпочел претерпеть расчленение, чем позволить ему сунуть нос в свои дела. Итак, Король был избавлен теперь от обязательства, в каком всегда пребывали те, кто владел этой Провинцией до него, а состояло оно в отправке ему на помощь, когда он увидит себя в опасности со стороны Неверных, определенного числа войск, какое называли контингентом. Однако добродетельный, каков он и есть, Король вовсе не рассматривал ради помощи ему, обязан ли он был этим или же нет. Он пообещал шесть тысяч человек Строци, а так как вопрос теперь был только в том, какого им дать Генерала, каждый начал изыскивать для себя это командование, потому как, хотя и должны были сражаться вдали от глаз Его Величества, что обычно не особенно нравится куртизанам, тем не менее, всегда приятно быть Генералом; но те, кто ожидали, будто Король бросит взор на них, серьезно ошиблись; он отдал эту должность Графу де Колиньи; не то чтобы он заслуживал ее больше, чем кто-либо другой, но потому как были счастливы унизить Месье Принца, с кем Колиньи совсем недавно рассорился.
Это была политика, царившая при Дворе с тех пор, как он туда вернулся и, казалось, необходимая Королю, дабы постоянно освежать тому память об ошибке, какую он совершил. Король дал двух Маршалов Лагеря Колиньи, настолько же нищих, как один, так и другой, а именно Ла Фейада и Пувиса. Этому последнему, однако, было менее трудно экипироваться, чем другому, потому как в своей бедности он научился быть экономным; итак, он накопил себе резерв, дабы воспользоваться им в случае надобности, тогда как ла Фейад, частенько пребывая в достатке, всегда так дурно пользовался тем, что имел в своем распоряжении, что сделался беднее Иова. Итак, он был принужден обратиться к Прюдомму, кто сделал еще и это усилие ради него и дал ему, на что уехать. Это действительно должно было так называться, поскольку он уже делал ему авансы, превышавшие все его возможности. Множество добровольцев присоединилось к этим войскам, две их части составляла Пехота, а остальное Кавалерия. Граф де Со, старший сын Герцога де Ледигьера, был в их числе вместе с Маркизом де Раньи, своим младшим братом. Это был самый богатый Сеньор во Франции, так же, как и самый великолепный, и самый щедрый, чего давненько не было видано. Он должен был иметь после смерти своего отца, кто был уже в очень преклонном возрасте, более четырехсот ливров ренты, но когда бы он даже получил десять раз по столько же, он все равно не был бы более зажиточен, поскольку он все отдавал, и не обращал никакого внимания на деньги, какие он растрачивал по любому поводу. Это был характер человека, почти полностью похожий на то, что нам рассказывают о последнем Герцоге де Монморанси, у кого были дырявые руки. Он был точно так же ловок, как великолепен и щедр, и он прекрасно показал это на Конных состязаниях, устроенных Королем, отхватив приз под носом у всех Сеньоров Двора. Он терпеть не мог Маркиза де Лувуа, ничуть не меньше, чем это делал ла Саль; но с той разницей, что ему это должно бы быть более позволено, чем этому последнему, предполагая во всяком случае, так как я поостерегусь с этим соглашаться, что можно законно уклониться от почитания особы, к кому сам Король засвидетельствовал уважение; поскольку, наконец, хотя этот молодой Министр был все так же развратен, Его Величество рассматривал его, как свое произведение, и пользовался им в бесконечном количестве обстоятельств.
/Экспедиция в Германию./ Эта маленькая армия вошла в Германию в начале апреля-месяца и прибыла в Венгрию к концу следующего месяца. Когда она присоединилась к армии Императора, находившейся под командованием Графа Монтекукулли, этот Генерал уже потерпел поражение. Все его войска находились в большой растерянности и располагались вдоль берега Раба со стороны Сен-Готхарда, дабы помешать неверным окончательно переправить остатки их армии, часть которой уже перешла эту реку. Там уже была часть перебравшихся, они даже навели там мост, вопреки усилиям Монтекукулли, кто делал все, что мог, лишь бы им в этом помешать. Между тем, едва войска Колиньи заняли левое крыло войск этого Генерала, как они не смогли стерпеть беспорядка, царившего среди них, так как они были еще в схватке с неверными, но в таком невыгодном положении для себя, что если бы им сейчас же не помогли, являться туда было бы слишком поздно. Прибытие наших войск изменило все состояние дел. Турки были отброшены и даже столь живо, что они уже не верили, будто успеют достаточно вовремя добраться до моста; они навалились у входа на него одни на других. Преследовавшие их Французы воспользовались этим беспорядком, заткнувшим им проход. Они их поубивали там столько, сколько попалось под руку. От этого неверные, дабы избежать клинков их шпаг, попрыгали в реку, где множество их и потонуло. В то же время они подожгли их же мост, из страха, как бы им не воспользовались преследователи, и когда битва на этом закончилась, Император рассудил кстати заключить мир.
/Возвращение, похожее на отступление./ Разное говорят о резонах, какие он к этому имел, поскольку после этого дела он действительно мог наобещать себе большие выгоды. Германцы говорят, будто бы он раскрыл, якобы некие Венгерские Сеньоры входили к Графу де Колиньи и выходили от него, и это ему тем более не понравилось, что они выбрали ночь для его посещения; но я сильно сомневаюсь, чтобы этому можно было верить, гораздо больше видимости в том, что изобрели этот самый слух исключительно ради того, дабы поставить этого Принца в укрытие от упреков, какие Король мог бы ему сделать по поводу того, что после столь полезно оказанной ему помощи он должен был бы, по крайней мере, подать ему хоть какие-то сведения о заключенном им договоре. Однако, что и было правдивого во всем этом, так это то, что Французы возвращались оттуда весьма недовольные. Их оставили нуждаться во всем на обратном пути, и хотя Император придал им интендантов для снабжения их на этапах, большинство поумирало бы от голода, если бы они не имели денег купить себе необходимое; да еще и это они находили далеко не везде, хотя ничего не просили задаром. Они находили большую часть мест, через какие их вынудили маршировать, пустыми, все равно, как если бы они были отъявленными врагами, явившимися сюда только жечь да грабить. Колиньи, хотя и весьма бравый собственной особой и очень опытный в ремесле, не получил больших почестей от этой экспедиции, потому как он не участвовал в битве. Он остался сзади из-за приступа мучившей его подагры, не зная, что враги были столь близко. Ла Фейад воспользовался этим благоприятным случаем. Он дрался, не ожидая его, и из страха, как бы Колиньи не взялся за перо и не сообщил Королю обо всем, что произошло в битве, он взялся за это дело сам, не сделав ни малейшего упоминания о нем. Напротив, он известил Его Величество, что вся схватка закрутилась вокруг него одного, в чем он не говорил всей правды, поскольку Пувис исполнял там свой долг так же хорошо, как и он. Но он считал его Немцем и свято верил, что в этом качестве тот должен быть исключен из всего.
