Портной и гномы
Паску, верзила, вздумал красть:
Портновская не кормит снасть.
Теперь мужчины всей Бретани
Французов бьют на поле брани.
Когда, бог даст, придут с войны,
Он снова сядет шить штаны.
Он заступ в пятницу берет
И в гроте роется, как крот.
А к вечеру стремглав назад
Летит, украв у гномов клад.
Припрятал клад, а сам — в кровать!
Ему теперь несдобровать.
«Задвиньте накрепко засов!
Иль не слыхать вам голосов —
«Понедельник, вторник,
среда, четверг и пятница!»
«Помилуй, боже! Гномы — здесь.
И двор заполонили весь!»
Они, перемахнув ограду,
Плясать пустились до упаду:
«Понедельник, вторник,
среда, четверг и пятница!»
Они вскарабкались на дом
И в кровле сделали пролом.
«Дружище, ты в руках чудовищ.
Кладь выбрось, не жалей сокровищ!
В тебе чуть-чуть осталось жизни.
Себя святой водою взбрызни!
Портной Паску, ты сам не свой.
Скорей укройся с головой!»
«Ай, ай! Смеются… Жди подвоха!
Кто улизнет от них — пройдоха.
Спаси меня господь! В пролом
Башку просунул первый гном.
Глаза как жар горят во лбу!
Пролез — и съехал по столбу.
Святая дева! Раз, два, три…
Уже тьма-тьмущая внутри!
О господи! Дышать мне тяжко!» —
Вскричал испуганный портняжка.
Он сразу побледнел как смерть,
А гномы в воздухе — круть-верть!
У них плясать — одно занятье
И выкликать свое заклятье:
«Понедельник, вторник,
среда, четверг и пятница!»
«Как ты храпишь, Паску, бедняжка!
Хоть нос бы высунул, портняжка.
Дружище наш, Паску-портной!
Ты плут, мошенник записной.
К нам приходи плясать в пещеру.
Тебе покажем лад и меру!
Понедельник, вторник,
среда, четверг и пятница!
Когда придет охота красть —
У нас напляшешься ты всласть.
Себе хребет сломаешь, вор!»
— Вдобавок, деньги гномов — сор!
На некий постоялый двор
Заброшены судьбою,
Мужик и рыцарь жаркий спор
Вели между собою.
Нет любопытней ничего
Иной словесной схватки.
А ну, посмотрим, кто кого
Положит на лопатки.
«Я родом княжеским горжусь,
Я землями владею!»
«А я горжусь, что я тружусь
И хлеб насущный сею.
Когда б не сеял я зерно,
Не рыл бы огород,—
Подох бы с голоду давно
Твой именитый род!»
«Мой гордый нрав и честь мою
Повсюду славят в мире.
Под лютню песни я пою,
Фехтую на турнире!
Каких мне дам пришлось любить
И как я был любим!
А ты, крестьянин, должен быть
Навек рабом моим».
«Заслуга, брат, невелика
Всю ночь бренчать на лютне.
Сравнится ль гордость мужика
С ничтожной честью трутня?
Не танцы и не стук рапир —
Поклясться я готов,—
А труд крестьянский держит мир
Надежней трех китов».
«Но если грянет час войны,
Начнется бой суровый,
Кто из немецкой стороны
Пойдет в поход крестовый?
В пустыне — пекло, как в аду,
Но ад мне нипочем!
И, сарацинам на беду,
Я действую мечом!»
«Махать мечом — нелегкий труд,
И нет об этом спора,
Но в дни войны с кого берут
Бессчетные поборы?
Кто должен чертовы войска
Кормить да одевать?
Нет, даже тут без мужика
Не обойтись, видать!»
Веселый рыцарь на коне
Скакал по дальней стороне,
Сердца смущая девам
Пленительным напевом.
Он звонко пел. И вот одна
Застыла молча у окна.
«Ах, за певца такого
Я все отдать готова!»
«Тебя я в замок свой умчу,
Любви и песням научу.
Спустись-ка в палисадник!» —
Сказал веселый всадник.
Девица в спаленку вошла,
Колечки, камушки нашла,
Связала в узел платья
И — к рыцарю в объятья.
А он щитом ее укрыл
И, словно ветер быстрокрыл,
С красавицей влюбленной
Примчался в лес зеленый.
Не по себе ей стало вдруг:
Нет никого сто верст вокруг,
Лишь белый голубочек
Уселся на дубочек.
«Твой рыцарь, — молвит голубок,—
Двенадцать девушек завлек.
Коль разум позабудешь —
Тринадцатою будешь!»
Она заплакала навзрыд:
«Слыхал, что голубь говорит,
Как он тебя порочит
И гибель мне пророчит?»
Смеется Улингер в ответ:
«Да это все — пустой навет!
Меня — могу дать слово —
Он принял за другого.
Ну, чем твой рыцарь не хорош?
Скорей мне волосы взъерошь!
На травку мы приляжем
И наши жизни свяжем».
Он ей платком глаза утер:
«Чего ты плачешь? Слезы — вздор!
Иль, проклятый судьбою,
Покинут муж тобою?»
«Нет, я не замужем пока.
Но возле ели, у лужка,—
Промолвила девица,—
Я вижу чьи-то лица.
Что там за люди? Кто они?»
«А ты сходи на них взгляни
Да меч бы взять неплохо,
Чтоб не было подвоха».
«Зачем девице нужен меч?
Я не гожусь для бранных встреч.
Но люди эти вроде
Кружатся в хороводе».
Туда направилась она
И вдруг отпрянула, бледна:
В лесу, на черной ели,
Двенадцать дев висели.
«О, что за страшный хоровод!» —
Кричит она и косы рвет.
Но крик души скорбящей
Никто не слышит в чаще.
«Меня ты, злобный рыцарь, здесь,
Как этих девушек, повесь,
Но не хочу снимать я
Перед кончиной платья!»
«Оставим этот разговор.
Позор для мертвых — не позор.
Мне для моей сестрицы
Наряд твой пригодится».
«Что делать, Улингер? Бери —
Свою сестрицу одари,
А мне дозволь в награду
Три раза крикнуть кряду».
«Кричи не три, а тридцать раз,—
Здесь только совы слышат нас.
В моем лесу от века
Не встретишь человека!»
И вот раздался первый крик:
«Господь, яви свой светлый лик!
Приди ко мне, спаситель,
Чтоб сгинул искуситель!»
Затем раздался крик второй:
«Меня от изверга укрой,
Мария пресвятая!
Перед тобой чиста я!»
И третий крик звучит в бору:
«О брат! Спаси свою сестру!
Беда нависла грозно.
Спеши, пока не поздно!»
Ее мольбу услышал брат.
Созвал он всадников отряд,—
На выручку сестрицы
Летит быстрее птицы.
Несутся кони, ветр свистит,
Лес вспугнут топотом копыт.
До срока подоспели
Они к той черной ели.
«Что пригорюнился, певец?
Выходит, песенке — конец.
Сестру свою потешу —
На сук тебя повешу!»
«Видать, и я попался в сеть.
Тебе гулять, а мне — висеть.
Но только без одежи
Мне помирать не гоже!»
«Оставим этот разговор.
Позор для мертвых — не позор.
Камзол твой и кирасу
Отдам я свинопасу!»
И тотчас головою вниз
Разбойник Улингер повис
На той же самой ели,
Где пленницы висели.
Брат посадил в седло сестру
И прискакал домой к утру
С сестрицею родимой,
Живой и невредимой.
