Если в «сагах об исландцах» иногда и сообщаются какие-то сведения о ландшафте, на фоне которого что-то происходит, то это только для объяснения событий, описываемых в саге. Так, например, когда в «Саге о Ньяле» сообщается, что «на тропе у брода лежали плоские камни», то это только для того, чтобы объяснить, почему подъехавшие к броду не могли ускакать от Гуннара. Только для объяснения событий, описываемых в саге, сообщаются сведения о том, что происходило в определенный момент в природе (морозило или таяло, выпал снег или шел дождь, зашло солнце или взошла луна и т. п.).
III
Примерно так же, как и с местностями, обстоит дело и с людьми в «сагах об исландцах»: те, кто писал эти саги, несомненно, считали, что люди, о которых рассказывается в них, — это реально существовавшие люди, а не плоды художественной фантазии. Однако здесь ошибки могли быть значительно крупнее: имена людей могли быть перепутаны или неправильно поняты родственные или другие связи между людьми, а сами эти люди могли быть по-разному истолкованы, изображены в более или менее выгодном для них свете, и таким образом их изображение в саге превращалось фактически в художественный вымысел. По-видимому, однако, он в такой же мере не осознавался как вымысел, в какой те, кто писал саги, не осознавали себя их авторами. Таким образом, «саги об исландцах» совсем непохожи на романы, то есть сознательный художественный вымысел, а те, кто их писал, совсем непохожи на авторов романов.
Поскольку те, кто писал «саги об исландцах», верили в то, что все рассказываемое в них — правда, верили в это, конечно, и слушатели и читатели этих саг, то есть, в сущности, все в Исландии до совсем недавнего времени. Эта наивная вера действовала гипнотически и на ученых, занимавшихся изучением саг. Так, исландский ученый Финн Йонссон (1858–1934), посвятивший всю свою жизнь изучению древнеисландской литературы и знавший ее как никто ни до, ни после него, до самой смерти сохранил наивную веру в то, что все рассказываемое в «сагах об исландцах» — это, в основном, правда.
Между тем современному человеку заметить вымысел в «сагах об исландцах» совсем нетрудно. Он, в сущности, очевиден. Для того чтобы его обнаружить, вовсе нет необходимости сопоставлять сагу с более достоверными историческими источниками (как это неоднократно делали исследователи саг) или проводить какие-нибудь другие научные разыскания — археологические раскопки и т. п. И дело даже не в том, что в «сагах об исландцах» есть кое-что неправдоподобное. То, что кажется неправдоподобным с современной точки зрения, могло казаться вполне правдоподобным с точки зрения людей того времени, когда писали саги. Все тогда верили в колдовство, привидения и т. п. Кроме того, неправдоподобного в «сагах об исландцах», в сущности, совсем немного, и его вкрапления есть только в некоторых из них.
Вымысел очевиден в «сагах об исландцах» из самой их манеры повествования о людях, а именно — из того, что подробно описываются действия отдельных людей и приводится все сказанное ими в описываемой ситуации, иногда даже то, что никто не мог видеть или слышать. Такое повествование о людях может быть только художественным вымыслом, конечно. И если этот вымысел все-таки не замечался в Исландии в течение многих столетий, то это, очевидно, объясняется тем, что сохранялась способность поставить себя на место тех, кто писал эти саги, взглянуть на этот вымысел с их точки зрения, то есть наивно не замечать его.
Когда исследователи «саг об исландцах» потеряли наивную веру в правдивость этих саг, вымысел в них стал вдруг очевидным, и, естественно, они пришли к убеждению, что он был очевиден и тем, кто писал саги, то есть что он был сознательным. С этих пор «саги об исландцах» стали считаться произведениями, совершенно аналогичными реалистическим романам нашего времени, а те, кто писал эти саги — совершенно такими же авторами, как авторы этих романов. Как это нередко случается, наука перехитрила самое себя: в наивном доверии к правдивости «саг об исландцах» было, в сущности, больше их понимания, чем в недоверии к их правдивости, возникшей в результате их научного исследования.
Но хотя «саги об исландцах» стали считаться романами, уже из того, как они продолжают трактоваться в научных изданиях, очевидно, что они — нечто совсем непохожее на романы. Зачем было бы редактору романа сообщать в примечаниях, упоминается ли данное действующее лицо в других произведениях, верна ли его генеалогия, приводимая в данном произведении, нет ли ошибки в сведениях, сообщаемых о данном лице и т. п.? А такие примечания обычны в научных изданиях «саг об исландцах». Примечания эти ясно свидетельствуют о том, что редактор считает целью саги сообщение правды в собственном смысле слова, а не так называемой «художественной правды», то есть правдоподобного вымысла. Между тем цель всякого романа, в том числе и самого реалистического, — это именно сообщение художественной правды, а не правды в собственном смысле слова.
Рассказывая о том или ином персонаже саги, тот, кто ее писал, всегда имел в виду некоторое реальное, действительно существовавшее лицо. Между тем автор романа, рассказывая о том или ином из своих персонажей, только в редком и совсем нетипичном для романа случае — а именно в романе-биографии — имеет в виду некоторое реальное лицо. Но даже и автор романа-биографии сознает, конечно, что, хотя канва его произведения — подлинные факты, само оно — лишь правдоподобный вымысел (роман!). Обычно же персонаж реалистического романа — это обобщение, результат отбора общего для многих реальных лиц, результат выделения типического, то есть отказа от изображения отдельного реального лица во всей его индивидуальной сложности и неповторимости, тем самым в известном смысле — упрощение, схематизация. Таким образом, можно сказать, что реалистические романы относятся к «сагам об исландцах», как литературная обработка сырого материала действительности к самому этому сырому материалу или как правдоподобие к правде. Другими словами, в известном смысле «саги об исландцах» правдивее реалистических романов.
Не удивительно поэтому, что персонажи «саг об исландцах», как правило, непохожи на литературные типы. Это особенно относится к основным персонажам саг. Второстепенные персонажи в них, напротив, нередко — литературные типы (злые колдуньи, коварные интриганы и т. п.). Между тем основные персонажи саг, как правило, жизненнее, чем литературные типы. Это проявляется, прежде всего, в том, что их поведение и поступки необязательно вытекают из их характера. Человек, трусливый по характеру, как Бьёрн из Леса в «Саге о Ньяле», проявляет храбрость. Человек, благородный по характеру, как Флоси из «Саги о Ньяле», оказывается предводителем тех, кто совершает подлое преступление — сожжение Ньяля и его семьи в доме. Может показаться, правда, что такие случаи — результат сознательного стремления автора показать человеческую личность во всей ее сложности. Однако на самом деле такие случаи в «сагах об исландцах» — в такой же мере не осуществление авторского замысла, в какой аналогичные случаи в жизни — не осуществление замысла какого-то всемогущего существа, которое управляет людьми, как марионетками. Дело в том что «саги об исландцах» вообще не имели своей целью изображение людей: человеческая личность сама по себе еще не настолько привлекала к себе внимание в ту далекую эпоху, чтобы стать объектом изображения в литературе. Именно поэтому в «сагах об исландцах» совершенно отсутствуют описания внутреннего мира персонажей, их переживаний, их чувств и мыслей. Целью «саг об исландцах» было описание не людей, а событий, и притом событий определенного рода.
IV
О событиях, описываемых в «сагах об исландцах», можно сказать примерно то же самое, что выше было сказано о местностях и людях: те, кто писал саги, верили в то, что эти события — реальность, а не плоды художественной фантазии. События эти — не факты личной жизни персонажей саг. Личная жизнь, как уже было сказано выше, никогда не описывается в «сагах об исландцах». События эти — распри между исландцами в так называемый «век саг», то есть X–XI века.
О том, что это были за распри, каковы были их поводы, как они протекали и так далее, читатель может сам составить себе представление, почитав саги. Но, прочитав в них о том или ином убийстве — а в распрях, описываемых в «сагах об исландцах», дело нередко доходит до убийства, — читатель не должен спешить с осуждением людей того времени за жестокость. Ему следует учесть, что, как правило, это убийство из чувства долга, а именно — долга мести и всего чаще, мести, за убитого родича, и притом убийство, аналогичное убийству в честном и открытом бою с врагом, поскольку убитым всегда был мужчина, но не женщина или ребенок, удар наносился открыто, не со спины или из прикрытия, и днем, но не ночью, и совершивший убийство сразу же сам объявлял о нем. Следует учесть также, что для членов общества, в котором не было пи полиции, ни тюрем, ни карательных органов — а таким было исландское общество в «век саг», — выполнение долга мести не могло не быть обязательным. Такое общество не могло бы просуществовать, если бы долг мести не был обязательным для его членов.
