рассуждений те согласились. Однажды они явились поздно ночью к кузнецу и подняли на ноги весь дом.
— Какого дьявола вам нужно, — сказали им, — в такой час ночи!
Уоллис отвечал:
— Мои друзья, нам нужно только снять подковы с наших лошадей и заменить их новыми, вы будете щедро вознаграждены за ваш труд.
Кузнец, в конце концов, согласился; когда он снял все подковы, они приказали ему подковать вновь лошадей, но перевернув подковы в обратную сторону, узкой частью вперед.
— Что такое, что такое? — сказал кузнец на своем северном говоре. — Что вы, совсем спятили? Вам хочется сломать себе шею? Честное слово, эти люди просто сумасшедшие!
— Ничуть не бывало, кузнец, делай то, что тебе приказывают, и ты получишь, что тебе следует. Знаешь старую пословицу: „Хорошо или плохо, потрафляй на того, у кого в кошельке много“?
— Чорт возьми, делать — так делать! — сказал кузнец и исполнил то, что от него требовали.
Когда Уоллис перековал таким образом лошадей, они отправились в Галифакс, где без всякой помехи нагрузили сукно и удалились в направлении, обратном том, откуда прибыли.
Когда ткачи пришли на следующий день утром к тому месту, где сушилось сукно, они заметили, что их обокрали, и побежали сообщить всем эту новость. Когда Ходжкинс об этом узнал, он поспешно встал и приказал своим соседям отправиться посмотреть, нет ли там следов людей и лошадей. Отправившись по следам воров, они пошли в обратную сторону, так как лошади были подкованы наоборот. После того как они долгое время тщетно преследовали их, они вернулись обратно, не; догнав их.
Уоллис так часто пользовался этой хитростью, что, наконец, он был пойман вместе со своими товарищами.
Согласно привилегии города им тотчас накинули веревку на шею, чтобы их повесить.
Когда Уоллис и его товарищи прибыли к назначенному месту, то они, не надеясь уже больше спастись бегством, терпеливо готовились перенести весь строгий ритуал казни. Уоллис исповедался во всех подлостях своей жизни и печально плакался на свои грехи. Наконец, вручая свою душу богу, свои тела они оставляли для могилы, и присутствующие были необычайно растроганы от жалости к ним, так как они никогда еще не видали, как вешают людей. Когда настало время их вешать, Ходжкинс предложил одному из своих присных исполнить обязанности палача, но этот человек ни за какое вознаграждение не хотел на это согласиться, хотя он был очень беден и должен был получить, за свой труд все их одежды. Так как он отказывался взяться за это дело, то было приказано выполнить его одному из обокраденных ткачей; но он также отказался, говоря:
— Когда я буду в состоянии сам изготовить человека, тогда я его повешу в случае, если мое произведение мне не понравится.
Таким образом они один за другим отказывались от исполнения обязанностей палача. В это время мимо проходил какой-то бродяга, которого они хотели заставить совершить повешение.
— Нет, господа, — сказал он, — так как у вас имеется такая привилегия для города, то вы должны были бы также получить право на учреждение должности палача, а что меня касается, с меня взятки гладки.
— Сосед Ходжкинс, — сказал кто-то, — да возьмитесь сами за дело, ведь вы больше всех пострадали, вы и должны были бы быть наиболее расположены к тому, чтобы повесить их своими собственными руками.
— Нет, только не я, — сказал Ходжкинс, — если бы даже я потерял и в десять раз больше. Но вот что: если кто-нибудь из этих разбойников согласится повесить остальных, он сам останется цел. Иначе они все будут отправлены в тюрьму и будут там сидеть до тех пор, пока я не найду палача.
Когда Уоллис увидал, что дело так обстоит, он начал отвечать дерзко, говоря:
— Господа из Галифакса, ваша привилегия позволяет вам вешать людей немедленно после того, как они были пойманы во время кражи вашего товара. Но она не дает вам права заключать их в тюрьму и держать их таи до тех пор, пока вы найдете вешателя. Я и мои товарищи, мы распрощались с жизнью, чтобы дать удовлетворение закону. Если закон не применен по отношению к нам, — это ваша вина, а не наша. Сегодня, восемнадцатого августа, мы почтительно раскланиваемся с виселицей.
Затем он соскочил с лестницы и бросил веревку прямо в лицо Ходжкинсу.
Видя это, ткачи не знали, что и сказать, но, хватая разбойников за рукава, они умоляли их вернуть им украденный товар.
— Вот еще какие новости! — сказал Уоллис. — Что с возу упало, то пропало. Мы украли у вас сукно, почему вы нас не вешаете? Мы находимся в вашем распоряжении, а вы нас не казните. Решайтесь же, наконец. Чорт вас возьми, вы лишаете меня бог знает чего! Я обещал нынче обедать на небе, а вы меня оставляете на земле, где стол много похуже. Убирайтесь вы к дьяволу! Я все устроил для того, чтобы дать пощечину виселице своим телом. Теперь, бог знает, когда я буду еще в таком же хорошем настроении.
Затем он ушел вместе со своими товарищами.
Когда Ходжкинс увидал, как эти преступники издеваются над его снисхождением, он был глубоко этим оскорблен. В то время как он печально перебирал в мыслях свои огорчения и был погружен в глубокую меланхолию, серый монах почтительно подошел к нему и сказал:
— Привет вам, господин Ходжкинс! Пусть счастье и здоровье всегда вам сопутствуют, и да благословит бог вечными радостями всех тех, кто карает злодеев. Я очень сожалею, что великая привилегия, дарованная государем вашему городу, не приносит ему никакой пользы. Лучше было бы, если бы она никогда ему не была дарована, потому что она находится теперь в таком презрении; город пострадал из-за своей собственной скупости, и этот день будет для него вечным упреком, хотя бы уже по одному тому, что неблагоразумная жалость помешала делу правосудия. Подумайте же о том, что нельзя иметь сострадания к ворам и разбойникам. Жалость допустима только по отношению к людям с задатками добродетели, но захваченным волнами нужды и несчастья. Разве вы не дали лишний повод для проявления своей наглости всем негодяям, позволив уйти этим разбойникам? Как сохраните вы в безопасности ваш товар, если вы не будете прибегать к закону, который должен быть вашей защитой? Не думайте, что воры постесняются таскать ваш товар, когда они увидят, что они не подлежат больше смертной казни. У
