Совершенно иной характер носят описания стран восточноазиатского ареала. К северу от перешейка Кра — в Индокитае, Китае и Японии — Мендес Пинто не был связан трудами своих предшественников, земли эти в ту пору были либо малоизвестны, либо совершенно неведомы оседлым португальцам, и перед автором «Странствий» открывались здесь широкие возможности. Впрочем, и в этой, большей, части книги, которая посвящена восточноазиатскому ареалу, сохраняется прежняя линейная последовательность описаний странствований реальных и в гораздо большей степени вымышленных. В изобилии рассеяны реалии и псевдореалии, приводятся координаты некоторых мест, попадаются, хоть и не часто, точные даты. Но все это иногда подобно кустарникам и травам, которыми охотник, маскировки ради, прикрывает волчьи ямы. Вымысел занимает очень большое место в этой части книги, и даже даты порой смещаются по произволу автора, не говоря уже о широтах и долготах. При этом Мендес Пинто всегда стремится сохранить видимость правдоподобия, он постоянно ссылается на те или иные источники информации и обязательно указывает, когда его повествование ведется по личным наблюдениям и когда оно основывается на местных легендах и преданиях.
Попадая в страны-утопии, Мендес Пинто, по-прежнему сохраняя видимость правдоподобия, находит особую манеру изложения. Меняется и язык, и система повествования, появляются явно нереальные существа, действие происходит в псевдомире, созданном воображением автора. Имен становится меньше, те же, что сохраняются в тексте книги, приобретают диковинное звучание. Появляются фразы на немыслимых языках, должностные лица и военачальники награждаются немыслимыми титулами; длинные перечни, таких псевдостей мы находим в главах, где описывается несуществующий в природе Каламиньян. Так выглядят и главы, где речь идет о неведомой стране высокорослых людей, о путешествии к острову императорских могил. Вообще китайские разделы книги особенно фантастичны.
В Северном Китае Мендес Пинто, по-видимому, не бывал, и описание этой части страны и китайской столицы Пекина — смесь полуправды и вымысла, причем крупицы истины совершенно тонут в море фантастических измышлений. Пекин Мендеса Пинто так же напоминает минскую столицу, как резиденция короля Лилипутии свифтовский Лондон. Тут все неверно: и топография города, и облик его улиц и площадей, и конструкция его стен.
Автора подобные метаморфозы совершенно не волнуют. Описывая Северный Китай, он преследовал весьма определенные цели — показать идеальное государство.
Нельзя сказать, что адрес этой чудо-страны выбран удачно. Выше мы уже отмечали, какую горестную картину являл во времена Мендеса Пинто минский Китай, и об этом не мог не знать Мендес Пинто, — ведь он не раз бывал в южных областях Минской империи. Но, поскольку в Европе о Китае знали мало, а доступ туда иноземцам был крайне затруднен, Мендес Пинто счел за благо именно на китайской территории расположить идеальное государство, описание которого неминуемо должно было навести его соотечественников на невеселые размышления о своей родине [3]. Очевидно, теми же соображениями руководствовались и авторы более поздних обличительных трудов. В пределы бесконечно далекого и неведомого Китая они вписывали царства-утопии, на примере которых и выявлялось несовершенство европейского политического строя и общественного уклада. Подобно Мендесу Пинто, территорией Китая пользовались для этой цели и Бэкон, и Лейбниц, и Вольтер, и выдающийся русский просветитель Николай Новиков.
В меньшей степени преследуя ту же цель, Пинто описывает страну Каламиньян [4]. Это тоже богатое, могущественное и процветающее государство, и двор его короля ничем не напоминает полумонастырь-полуказарму, в котором сиднем сидел португальский король Жоан III, жалкая марионетка, покорная воле его советников-иезуитов.
Для нас ценны и вполне реальные описания Мендеса Пинто, и его рассказы о странах-утопиях. Запад и Восток предстают в его книге в пору зарождения жестокой системы колониализма, наложившей неизгладимый отпечаток на судьбы народов Старого и Нового Света.
Человек Запада, уроженец страны, которая первая вышла на старт заморских захватов, Мендес Пинто начал свою карьеру на Востоке как искатель легкой наживы и закончил ее искателем истины. Он не нашел ее ни в Гоа, ни в Малакке, ни на пиратских кораблях Антонио де Фарии. Он обрел ее в бесконечных скитаниях по землям Востока и горечь этой истины дал почувствовать читателям своей книги.
«Много жадности, мало правды» — эти слова он мог бы поставить эпиграфом к своим «Странствиям», в них заключена подлинная суть всей деятельности португальских захватчиков в странах Востока.
Почти четыреста лет прошло с тех пор, как в селеньице Прагал он завершил свою беспощадную книгу. Время — лучший судья, оно вынесло свой приговор автору и его замечательному творению, оно показало, что «Странствия» относятся к числу бессмертных книг, навечно вошедших в золотой фонд мировой литературы.
Д. Деопик и Я. Свет.
Странствия Фернана Мендеса Пинто,
где сообщается о многих и многодивных вещах, которые ему довелось увидеть и услышать в королевствах Китайском, Татарии, Сорнау, оно же в просторечии Сиам, в Каламиньяне, Пегу, Мартаване и во многих других королевствах и княжествах Востока, о которых в наших западных странах весьма мало или даже совсем ничего не известно, и повествуется также о многих приключениях, случившихся как с ним, так и с другими многими лицами. А к концу настоящих странствий прилагается краткое описание жизни и смерти святого отца магистра Франциска Ксаверия, несравненного светоча и гордости тех восточных краев и главного ректора в них коллегий ордена Иисуса, написанное тем же Фернаном Мендесом Пинто.
Посвящается его королевскому католическому величеству, государю Филиппу, Третьему сего имени.
О том, как прошли мои молодые годы на родине, прежде чем я отправился в Индию
Когда я представляю себе великие и непрестанные горести и злоключения, которые мне пришлось испытать с самых ранних лет и в течение большей и лучшей части моей жизни, мне кажется, что у меня предостаточно оснований сетовать на судьбу, как бы нарочито стремившуюся и ставившую себе особой целью преследовать и обижать меня, словно это должно было принести ей великую честь и громкую славу. Не довольствуясь, как видно, тем, что на родине она обрекла меня с юности на постоянную нужду и лишения, а порой заставляла меня трепетать за жизнь, она пожелала еще направить меня в Индийские земли, где, вместо вожделенного мною избавления от бед, я обрел лишь подраставшие с каждым днем заботы и опасности. Но, с другой стороны, когда я подумаю, что от всех этих опасностей и забот меня избавлял всевышний, даруя мне всякий раз спасение и безопасность, я вижу, что жаловаться на все прошлое зло у меня куда меньше оснований, чем благодарить господа за теперешнее мое благополучие, ибо угодно ему было сохранить мне жизнь, дабы мог я оставить в наследие детям своим это грубое и несовершенное сочинение (которое я для них единственно и пишу), дабы узнали они из него все заботы и опасности, изведанные их отцом, коего за двадцать один год тринадцать раз брали в плен и семнадцать раз продавали в рабство в Индии, в Эфиопии, в Счастливой Аравии, Китае, Татарии {1}, Макасаре, на Суматре и во многих других странах того самого восточного архипелага на крайних пределах Азии, который китайские, сиамские, гвинейские и лекийские авторы {2}называют в своих географических описаниях «бахромой мира», о каковых странах я в дальнейшем надеюсь рассказать особо подробно и с возможной обстоятельностью. Пусть люди извлекут из писаний моих урок — никогда не терять мужества в величайших жизненных испытаниях, а делать то, что повелевает им долг, ибо не существует таких трудностей, как бы велики они ни были, кои с милостью божьей человеческая природа не могла бы превзойти, а затем пусть воздадут они вместе со мной хвалу господу всемогущему за то, что проявил он ко мне бесконечное свое милосердие, несмотря на все мои прегрешения, ибо от них, как я вполне отдаю себе отчет и открыто признаю, произошли все мои несчастья, а от него родились силы и мужество, давшие мне возможность преодолеть препятствия и выйти живым из всех испытаний.
Итак, начиная повесть о моих странствиях с того, что произошло со мной на родине, скажу, что после того, как в нужде и лишениях я провел первые десять или двенадцать лет своей жизни в бедном доме отца своего, в селении Монтемор-о-Вельо, один из дядей моих, желавший, видимо, направить судьбу мою в более благоприятное русло, отвез меня в Лиссабон и определил в услужение к одной весьма знатной сеньоре, происходившей от именитейших родителей, полагая, что покровительство как ее, так и их принесет мне то, чего он желал для меня добиться. Произошло это в то время, когда в Лиссабоне разбивали щиты {3}по случаю кончины славной памяти государя нашего короля дона Мануэла, иначе говоря, в день святой Люции, декабря тринадцатого дня 1521 года, что я хорошо запомнил, между тем как более поздних государственных событий я не помню.
