Джеффри Чосер - Кентерберийские рассказы

Хотя бы даже прав был Соломон,

Что не видал хороших женщин, — он

Хотел сказать, что совершенен бог,

А смертный без различья пола плох.

       Клянусь вам, не могу понять никак,

За что вы Соломона чтите так.

За то, что богу он построил храм?

За то, что был богат? Но ведь богам

Языческим он тоже храм поставил

И тем себя навеки обесславил.

Нет, если говорить тут без прикрас,

В распутстве он и в ереси погряз,

А в старости о господе забыл.

Когда б его всевышний не щадил

Из-за отца покойного, то, право,

Давно б он учинил над ним расправу.

       Наветы все его на женщин — ложь!

Я утверждаю, что цена им грош.

Как женщина, я не могу молчать,—

Чтоб успокоиться, должна кричать.

Покуда на моей макушке волос

Еще не выпал, буду в полный голос

До хрипоты того разоблачать,

Кто нас трещотками посмел назвать».

       «Сударыня, — сказал Плутон в ответ,—

Вам уступаю. Но я дал обет

Вернуть почтенному супругу зренье,

И приведен он будет в исполненье.

Король я, — лгать не дело королей».

«А я, мой сударь, королева фей,—

Ответила на это Прозерпина.—

Жену снабдить ответом не премину».

«Пусть будет так», — сказал в ответ Плутон.

       Теперь мы к рыцарю вернемся. Он

Все продолжал бродить с прелестной Маей

И напевать не хуже попугая:

«Люблю тебя, ты жизни мне милей!»

       И вот они одною из аллей

К той самой груше подошли обратно,

Где на ветвях с надеждою приятной

Сидел средь свежих листьев Дамиан.

Тут Мая вдруг свой изогнула стан

И начала стонать, как бы от боли:

«О господин, всего на свете боле

Желательно мне груш поесть сейчас,

Не то умру я, уверяю вас.

Ах, ради пресвятой Марии-девы,

Вас умоляю, помогите мне вы.

Ведь к зелени подобный аппетит

Беременных нередко так мутит,

Что отказать им было бы опасно».

На это Януарий: «Ах, напрасно

Слугу не взял я из дому с собой!

Сам не могу помочь, — ведь я слепой!»

«Большой беды тут нет, — сказала Мая.—

Ствол только обхватите (я ведь знаю,

Что нет ко мне доверия у вас),

И влезу я на дерево тотчас,—

Мне только бы на вас поставить ногу».

«Пожалуйста! — ответил муж. — Ей-богу,

Согласен я и кровь пролить за вас».

       Он наклонился, Мая оперлась

И, сук схвативши, поднялась на грушу

(Простите, дамы, если я нарушу

Приличья, — безыскусствен мой язык);

Рубашку поднял Дамиан и вмиг

Проник, — куда, вам всем небось известно.

       Поступок этот увидав бесчестный,

Плутон супруга сделал зрячим вдруг,

И тот, глазами обведя вокруг,

Почувствовал в душе блаженство рая,

Но скоро мысль ему пришла о Мае.

       Он устремил на дерево свой взор

И вдруг увидел: так ее припер

Там Дамиан, что молвить неприлично.

Он издал крик отчаяния зычный,

Как мать кричит, чей сын навек уснул:

«Сюда, сюда, на помощь, караул!

Ты что там делаешь, я знать желаю!

Да что же это, дева пресвятая?»

       На это Мая молвила в ответ:

«Сэр, выдержки у вас, я вижу, нет.

Мне рассказали, — я не лгу, ей-ей! —

Что, коль хочу вернуть вам свет очей,

На дереве вступить в борьбу мне надо

С мужчиною, и я была так рада,

Что мне устроить это удалось».

       «Ты вздор молоть, — ответил рыцарь, — брось!

Ведь собственными видел я глазами,

Какая шла борьба там между вами.

Позор вам!» Мая же ему в ответ:

       «Так, значит, в этом средстве прока нет,

Увы, вполне мне ясно, в самом деле,

Что вы, о господин мой, не прозрели.

Густая мгла вам застилает взор».

       «Да нет же, — крикнул Януарий, — вздор!

Вполне прозрел я и, тебе на срам,

Заметил, чем вы занимались там».

       На это Мая: «Сударь, вы больны.

Не знаю за собой иной вины,

Опричь желанья возвратить вам зренье».

       «Прости, — ответил муж, придя в смущенье,—

Коль я тебя обидел чем-нибудь.

Спустись ко мне и обо всем забудь.

Но мне казалось, что я вижу ясно,

Как Дамиан к груди твоей прекрасной

Склонился, вверх задрав рубашку». — «Ах,—

Вздохнула Мая, — мгла у вас в глазах.

Как человек, проснувшийся недавно,

Предметы видит не совсем исправно,—

Всегда пройти какой-то должен срок,

Чтоб он отчетливо их видеть мог,—

Так точно и слепой, который зренье

Обрел внезапно, в первое мгновенье

Предметы видит как бы сквозь туман,

Ему еще грозит самообман;

Не раньше он, как через день-другой,

Проститься может с прежней слепотой.

Не забывайте, сударь, ради бога,

Что на земле таких людей премного,

Которым кажется не то, что есть.

Им в заблужденье долго ли забресть?».

Развесил старый Януарий уши,

И только соскочила Мая с груши,

Он стал ее с восторгом целовать,

Живот ей гладить, всячески ласкать;

Потом пошел с ней вместе во дворец.

Тут длинной повести моей конец.

Здоровья и веселья вам желаю,—

Храни нас бог и дева пресвятая.

«Спаси нас боже от такой жены! —

Вскричал трактирщик. — Женщины полны

Обмана, лжи и всяческих уловок.

Ведь как бы ни был муж злосчастный ловок,

Они, как пчелы, трудятся весь день,

Мед собирая; ты ж стоишь, как пень,

Опорой улья и глядишь печально,

Как лакомится медом гость нахальный.

Иль вот: верна, как сталь, моя жена,

Но не похвалится умом она.

Придирчива, горласта и сварлива,

Она не даст мне выпить кружки пива

С приятелем. Да что и говорить.

Всегда найдешь, за что жену бранить.

И, знаете, скажу вам по секрету,

Скорблю нередко, что обузу эту

Взвалил я на плечи, себя связал,

Когда жену свою я в жены взял.

Но, видит бог, какой дурак я был бы,

Когда жены злонравие хулил бы.

Скажу по опыту — про то б узнала,

И крику было бы тогда немало;

А передал бы кто-нибудь из вас,—

Кто именно, неважно (всякий раз

Кого-нибудь найдет, кто б рассказал ей).

Поэтому молчу. Я слово дал ей

Молчать про то, что деется у нас.

Вот, стало быть, друзья, и весь мой сказ».

«Сэр сквайр, — сказал трактирщик, — надлежало б

Теперь, когда стенаний столько, жалоб

Мы слышали, чтоб первый ваш рассказ

Был о любви, порадовал бы нас,

Заставив позабыть про все напасти».

«Поверьте, сэр, что я почту за счастье,

Коль мой рассказ по вкусу будет вам

И всем достопочтенным господам».

В татарском граде Сарра[253] проживал

Царь, что нередко с Русью воевал,

Губя в ожесточенных этих войнах

Немало юных витязей достойных.

Он звался Камбусканом,[254] и полна

Молвой о нем была в те времена

Вселенная, — везде народ привык

В нем видеть лучшего из всех владык.

Хотя в язычестве он был рожден,

Но свято чтил им принятый закон;

К тому же был отважен, мудр, богат,

Всегда помочь в беде любому рад,

Был крепко верен слову своему

И волю подчинять умел уму.

Красив и молод, он превосходил

Всех юных родичей избытком сил.

Во всем его сопровождал успех,

И роскошью, что чаровала всех,

Любил он украшать свой царский сан.

       Двух от жены Эльфаны Камбускан

Имел сынов, и Альгарсифа имя

Носил их первенец, а младший ими

Был прозван Камбало. И дочка тоже

Была у них, тех двух детей моложе,

По имени Канака. Рассказать

Про красоту ее мне не под стать,

Задача эта слишком высока

Для моего простого языка;

Тут нужен ритор опытный, — лишь он,

В искусство красноречья посвящен,

Сумел бы описать такое диво

Внушительно и вместе с тем правдиво.

Такого у меня таланта нет.

       Так вот, когда минуло двадцать лет

С тех пор, как начал Камбускан правленье,

Он приказал в день своего рожденья,

Как повелось уже из года в год,

Созвать на праздник верный свой народ.

       Вновь иды мартовские наступили.

Феб в эти дни в своей был полной силе,—

На Марса глядя, весело сверкал