Но неужели при тех взглядах, которые обнаруживает Тирсо в этих двух пьесах, в его творчестве нет прямых указаний на испанские дела, и он всегда скрывается за иносказанием библейской легенды? У Тирсо есть две пьесы на испанскую тему, в которых нельзя не видеть очень резкого выступления против королевской власти и системы фаворитизма в Испании. Правда, эти пьесы принадлежат Тирсо не целиком; с ним, повидимому, сотрудничал другой драматург (возможно, Хуан Руис де Аларкон), но сам Тирсо включил их во вторую часть своих «Комедий». Мы имеем в виду «Счастливый жребий дона Альваро де Люна и злосчастный Руй Лопеса де Авалоса», и «Злосчастную судьбу дона Альваро».
Обе написаны на историческую тему; сюжетом их является трагическая судьба двух талантливых министров Хуана II (1403–1454), принесенных в жертву этим слабовольным королем в угоду требованиям придворной клики и деспотического дворянства, с беззакониями которых они боролись. Даже Котарело-и-Мори справедливо усмотрел в этих пьесах попытку повлиять на королевскую власть. «Вторая часть пьесы о доне Альваро, — замечает он, — повидимому, была написана в ужасные минуты, предшествовавшие казни дона Родриго Кальдерона. И кто знает, может быть, те стихи, которые поэт влагает в уста раскаявшегося дона Хуана II, были своеобразной челобитной в пользу несчастного фаворита».[22] В обеих пьесах можно при внимательном чтении найти ряд мест, представляющих собой очень суровый и вполне заслуженный упрек, с которым поэт обращался к правящей верхушке, к королю, к его близким и к дворцовой камарилье. Особенно богатый материал в этом отношении представляют заключительные сцены второй части (акт III, сцены 14-я — 24-я), изображающие арест и гибель дона Альваро и запоздалое раскаяние короля. Зритель должен был выносить из театра самое грустное представление о королевской власти и о ее справедливости. История дона Альваро де Люна, отобразившаяся в ряде народных романсов, конечно, не была для него нова, но ее драматизированный пересказ и сценическое воплощение заостряли ее трагический смысл. Приходится ли при этих условиях удивляться, что театр Тирсо не замедлил обратить на себя внимание светских властей, наложивших роковой запрет на его творчество?
Однако мы не должны переоценивать глубины этих оппозиционных настроений Тирсо. Их наличие заставляет нас, правда, поместить его на крайнем оппозиционном крыле группы Лопе де Вега. Из всех писателей, к ней принадлежащих, Тирсо обладал наибольшей резкостью языка и смелостью суждений. Рассмотренные нами пьесы, а также его личная судьба вполне подтверждают эту характеристику. Но, констатируя с полной очевидностью болезнь и осуждая порочность королевской власти, Тирсо в установлении средств борьбы с нею твердо стоял на точке зрения правящего класса. Как мы помним, последний выдвигал две идеи: с одной стороны, церковные круги настаивали на всеобщем покаянии, необходимом для умилостивления божьего гнева, а с другой — духовные и светские идеологи насаждали идею союза короля с народом. Оба эти средства спасения выдвигает и Тирсо. Мотив покаяния является одним из наиболее характерных для всего его творчества. Мы находим его у Тирсо как в простейшей форме («покаявшийся грешник спасается»), так и со всевозможными осложнениями сюжета. Очень характерными в этом отношении представляются две вошедшие в наше издание пьесы: «Осужденный за недостаток веры» и «Севильский озорник». В первой из них мы имеем противопоставление отшельника Пабло, отчаявшегося в милосердии божием и в результате гибнущего, спасающемуся разбойнику Энрике. Основную мысль пьесы, ее целевую установку дает нам романс «пастыря доброго», разыскивающего заблудшую овцу:
Оскорбивший бога должен
Обратить мольбу к нему.
Милосерд он, и в прощеньи
Не откажет никому.
В «Севильском озорнике» мотив покаяния также является основным. Здесь целевую установку пьесы дает стих: «Вы слишком долгий срок сулите» («Tan largo me lo fiáis»). Именно таков заголовок одной из редакций комедии, приписывающей ее Кальдерону. Интересно отметить, как Тирсо в этом случае использует бродячие сюжеты об оскорблении мертвого и о «нераскаявшемся грешнике». Он придает своему герою черты «всенародного» оскорбителя. В пьесе проходят четыре жертвы Дон-Хуана и, соответственно с этим, четыре социальных слоя. Дукеса (герцогиня) Изабелла принадлежит к высшему дворянству, состоящему в родстве с королями, донья Анна де Ульоа — представительница средней, основной его массы, т. е. городского класса, Тисбея — рыбачка, Аминта — крестьянка. Оскорбление распространяется не только на каждую из героинь, но и на всю ее семью. Тирсо, изображая своего Дон-Хуана сыном фаворита, бьет по фаворитизму, характерному для феодально-клерикальной Испании XVI–XVII веков. Эта социальная линия, очень четко выдерживаемая Тирсо, значительно стирается у его подражателей,[23] сосредоточивающих свое внимание на гордом вызове, который Дон-Хуан бросает небу. Но и здесь продолжатели в ряде случаев снижают образ, подыскивая для преступника смягчающие обстоятельства и наделяя его привлекательными для зрителя чертами. Дон-Хуан Тирсо — совсем иной. Кроме мужества и ловкости, в нем нет ни одной черты, которая привлекала бы к нему человеческое сердце. Зато тип Злого грешника — народного оскорбителя выдержан автором мастерски.
Что касается идеи союза короля с народом, то и здесь творчество Тирсо дает очень обильный материал. Каким рисовался самому поэту идеальный строй? Мы не очень ошибемся, если признаем, что Тирсо в данном случае стоял целиком на точке зрения одного из крестьян-героев комедии «Богородица Оливковой рощи». «Крестьянин должен пахать, сеять и собирать урожай, купец торговать на ярмарках и рынках, солдат заниматься ратным делом, ученый углубляться в науку, врач лечить, женщины рядиться, дворянство веселиться, а короли вести войны».
Образ «доброго короля», правящего в союзе с народом, очень четко представлен Тирсо в комедии «Счастливый жребий дона Альваро де Люна» (часть I, акт I, сцена 3-я). «О как хорошо, с каким искусством — говорит здесь Руй Лопес, обращаясь к Хуану II — то строго, то благостно заставлял себя страшиться и любить отец ваш дон Энрике!»
Рассказав анекдот, свидетельствующий о бережливости и неприхотливости дона Энрике, Руй Лопес восклицает: «Я как сейчас его слышу. Как часто повторял он следующее мудрое изречение: „Для меня проклятия моего народа, который служит мне с такой любовью, страшнее и горше, чем оружье мавров“». — Вот слова великого короля. Далее, во всей первой части, да, пожалуй, и во второй чувствуется это противопоставление двух королей — доброго, т. е. правящего в союзе со своим народом, и злого, опирающегося на фаворитов, придворную клику и крупных вассалов.
Большой мастер рисовать женские образы и тонкий знаток женской психологии, Тирсо сосредоточивает свое внимание на фигурах тех испанских королев, которые, по его мнению, больше всего отвечали своему историческому назначению.
Как у Лопе де Вега мы находим образ «доброго короля», так Тирсо рисует фигуру «доброй королевы». Он выбирает для этой цели Марию де Молина и так называемую «собирательницу Испании» — Изабеллу Католическую. Вдова Санчо IV Мария де Молина прославилась искусством, с которым она, несмотря на величайшие трудности, управляла королевством во время несовершеннолетия своего сына Фердинанда IV.[24] Марии де Молина Тирсо посвятил комедию «Благоразумное в женщине», одну из лучших пьес своего исторического театра. «Материнская любовь, чувство долга и королевского достоинства Марии де Молина; любовь к интригам, тщеславие и алчность, доходящие до измены и преступления, у братьев умершего короля и крупных вассалов короны; ужасающий распад всей общественной жизни, растущая нищета народных масс, из которых выжимают все соки королевские агенты и которых эксплоатирует вельможное дворянство, полный упадок земледелия, рост бандитизма, восстание городов, сорганизовавших так называемые братства (Hermandades)», — вот главнейшие события, которыми, по меткой характеристике французского испаниста Альфреда Морель-Фацио, посвятившего специальную работу «Благоразумию в женщине»,[25] был отмечен этот период в жизни Испании. Сличение с главными историческими источниками (и особенно с «Хроникой достославнейшего короля дон Фернандо», вышедшей в Вальядолиде в 1554 г.) приводит Мореля-Фацио к следующему выводу: «Тирсо, — говорит он, — читал „Хронику“, как художник. Изощренное чутье показало ему, что он должен был использовать, и он избрал эпизоды с сильным драматическим эффектом». Он упростил действие, сократив число героев, но ввел ряд новых лиц, отсутствующих в «Хронике». В изображении характеров он, однако, не только остался верен историческому рассказу, главным образом благодаря наличию сильной во всем испанском театре народной струи, но даже несколько усилил его. Особенно это сказалось в изображении самой Марии де Молина, выступающей в пьесе Тирсо в благородном облике женщины, которая соединяет в своем лице «твердость характера, мужество и мудрую осторожность». В своей борьбе с алчной родней малолетнего короля и крупным дворянством Мария де Молина опирается на представителей низшего сословного круга — двух Каравахалей и Бенавидеса, представляющих в пьесе интересы мелких служилых дворян. Мария де Молина побеждает именно в союзе с этими последними.
